Мао Цзэдун - Александр Панцов

В Шанхае повсеместно слышна была английская, французская и даже русская речь. «Международный квартал Шанхая изобиловал белоэмигрантами, — вспоминает еще один эмиссар Кремля, Вера Владимировна Вишнякова-Акимова, побывавшая в этом городе в феврале 1926 года. — …Белогвардейцы щеголяли в царской форме. Многие лавки имели вывески на русском языке… с ятем и твердым знаком». В городе издавались русский журнал «Современные записки» и три русские газеты: «Шанхайская заря», «Слово» и «Шанхайская жизнь». Последняя субсидировалась большевиками и была откровенно левой, в то время как остальные издания придерживались резко антикоммунистической ориентации. Некоторые молодые русские служили в английской полиции международного сеттльмента, и приезжавшие в Шанхай советские граждане с удивлением глазели на рослых, стройных ребят с типично славянскими лицами, которые, маршируя в чужой форме по Нанкин-роуд, дружно горланили: «Взвейтесь, соколы, орлами, полно горе горевать!»145

В 1925 году русских в Шанхае насчитывалось 2 тысячи 766 человек, англичан — не менее 6 тысяч, американцев — около полутора тысяч, французов — более тысячи. Всего же в городе проживало 37 тысяч 758 иностранцев различных национальностей (из них 29 тысяч 947 человек — в международном сеттльменте и 7 тысяч 811 — на территории французской концессии). Большинство составляли японцы (в 1925 году — 13 тысяч 804 человека)146, однако именно благодаря присутствию русских, англичан и французов, накладывавших печать на быт города, Шанхай производил впечатление европейской столицы. По архитектуре же международных кварталов он мало чем отличался от Нью-Йорка или Чикаго.

Каждый, кто приезжал в Шанхай, неизменно отмечал некитайскую особенность города. Не мог не обратить на это внимание и Мао Цзэдун, остановившийся на территории международного сеттльмента. От его жилища, правда, было далековато до Нанкин-роуд и набережной, но он всегда мог воспользоваться чудом техники, трамваем, который ходил по международному и французскому сеттльментам. На трамвае он ездил и по своим клиентам, собирая грязное белье и раздавая выстиранное. Эти поездки, по его собственным словам, отнимали большую часть его мизерного дохода147.

В то время в Шанхае собралось немало активистов античжановской кампании. Здесь с декабря 1918 года действовала Ассоциация возрождения Хунани, общественная организация, созданная богатыми выходцами из этой провинции. Существовали тут и другие хунаньские земляческие организации, которые также выступали за отзыв Чжана. Наиболее влиятельным из них был Союз всех граждан Хунани, проживающих в Шанхае. Здесь же весной 1920 года находился знаменитый уроженец Чанши, президент парламента Китайской Республики Сюй Фосу, который тоже был противником Чжан Цзинъяо148.

Но, как мы уже знаем, и в Шанхае все усилия Мао и других патриотов Хунани окажутся тщетными. Не догадываясь об этом, Мао Цзэдун продолжал бороться с ветряными мельницами. Правда, к борьбе с Чжан Цзинъяо он подходил теперь комплексно, ратуя не только за изгнание мафиози, но и за отмену самой порочной системы, при которой возникают подобные деспоты. В прокламациях, написанных весной — осенью 1920 года, он с наивной горячностью выступал за введение народного самоуправления в Хунани. Мысль была интересная, но утопичная. Имелось в виду отделение провинции от погрязшего в скверне Китая, провозглашение ее полной независимости с введением местной конституции и выборного, подлинно демократического, правления. «Возмущаясь Северным правительством и веря в то, что Хунань может модернизироваться быстрее, если освободится от связей с Пекином, — вспоминал Мао, — наша группа агитировала за отделение. Я был тогда страстным сторонником американской доктрины Монро и открытых дверей»149. Странное признание для человека, который, как мы помним, говорил Эдгару Сноу, что к лету 1920 года он стал марксистом.

Идея «независимой Хунани» была не нова. Еще накануне Синьхайской революции 1911 года ее высказывал хунаньский революционер-демократ Ян Шоужэнь в брошюре «Новая Хунань». Этот общественный деятель настаивал на том, что свободная Хунань может стать образцом для всех других провинций Китая, которые, следуя по ее пути, в итоге объединятся на новых, федералистских, началах, приведя, таким образом, к возрождению китайской нации150. Программа независимости или, точнее, автономизации привлекала прежде всего националистически настроенных хунаньских интеллигентов и бизнесменов. К марксизму и большевизму она, разумеется, не имела ни малейшего отношения, зато хорошо вписывалась в традиции некоторых западноевропейских стран и Североамериканских Соединенных Штатов.

Воспринял ее Мао не сразу. В марте 1920 года он еще высказывал сомнения в возможности отделения Хунани. «Я просто не понимаю, — писал он своему учителю Ли Цзиньси, — что нам следует сделать, чтобы реформировать нашу провинцию Хунань в будущем. Ведь поскольку она находится внутри Китая, добиться независимости Хунани будет совсем не легко. Если, конечно, в будущем не изменится общая ситуация и мы не превратимся в нечто подобное Америке или Германии»151.

Вскоре, однако, он стал страстным приверженцем этой идеи. Он исходил из того, что «Китай — слишком огромен. Провинции сильно отличаются друг от друга психологически, по интересам, по уровню народной культуры… [В то же время] география Хунани и характер ее народа имеют свои великие ресурсы. Если они будут объединены в общенациональную организацию, их специфические сильные стороны будут не выявлены, и на пути их прогрессивного развития окажутся препятствия»152.

По словам одного из его биографов, Се Линсяо, Мао тогда часто говорил, что «если сравнить Китай с Германией, то Хунань — это Пруссия»153. При этом он, правда, забывал, что Германию объединил не прусский народ, а железная армия Бисмарка, и в своих расчетах апеллировал прежде всего к творческой энергии граждан родной провинции. «Если хунаньский народ, — указывал он, — сможет взять на себя инициативу сейчас, то за ним последуют провинции Шэньси, Фуцзянь, Сычуань и Аньхой, в которых существуют аналогичные условия. После чего, через десять или двадцать лет, они все смогут объединиться для того, чтобы решить ситуацию в целом во всей стране»154.

Он так верил тогда в креативные силы народа, что, как и в отрочестве, готов был признаться в любви ко всем знаменитым хунаньцам, вне зависимости от того, были ли они героями или тиранами. Ему очень хотелось создать в рамках провинции некую особую «хунаньскую цивилизацию» — общество свободных людей, которые сами управляли бы своей страной, без военного губернаторства и армии, развивая образование, промышленность и торговлю155. Сравнивал он Хунань и со Швейцарией, и с Японией156: «Я выступаю против „Великой Китайской Республики“ за „Республику Хунань“ …Для народа Хунани нет другого пути. Единственный выход для нас — это вести дело к самоопределению и самоуправлению, к созданию „Республики Хунань“ на территории Хунани. Я думал об этом вновь и вновь и пришел к выводу, что только таким путем мы сможем спасти Хунань, спасти Китай и встать плечом к плечу со всеми свободными нациями земли. Если же у народа Хунани не хватит решимости и смелости построить государство Хунань, то тогда у Хунани не будет уже никакой надежды»157. В качестве авангарда движения за независимость и демократизацию провинции он особенно рассчитывал на граждан провинциальной столицы. «Ответственность неизбежно ложится на плечи трехсоттысячного населения Чанши», — писал он158.