Сельва умеет ждать - Лев Вершинин

— А не фиг было ему переть в Москву, — сказал Алексей Костусев, с удовольствием опрокидывая третью стопку императорского коньяка. — Жрал бы себе дома спагетти, глядишь, все бы и наладилось.

Жако поперхнулся, забегал глазами, что-то сообразил и закивал.

— Oh, oui, c'etait la faute de ce grand homme, mais, meme les genies se trompent. (О, да, это была ошибка великого человека, но и гении ошибаются..)

— То-то же. Р-разливай! — приказал Костусев. Спустя два часа, когда полиция давно уже отгородила развалины кафе от толпы досужих зевак двойной линией оцепления и краснолицый полковник, все так же игнорируя находящихся в помещении, принялся все же деликатно покашливать в кулак у входа, Алексей и Жако были уже кровными братьями.

— Cette beau chalie tres sur et non accessible, — жарко дышал в костусевское ухо кондитер. — Je personel vi tracer projet, je personel aller sur dimanche choisir cjnstru-tion materiaux. Ne pour me, non! — Он ударил себя в пухлую грудь. — Pour gul Jaquos ne rougir a couse de me, si une fois pluis et vent Ie soir, en Ie moison frapper Empereur Napoleon Ie Grand. — Жако всхлипнул. — II arriver, il oter etre mouille bleu redingote et triangle chapleou, il liter Jaquos au de oreille, comme autrefois, et demander: «Gul, caprale Le Jeif, mon vieux devour grognon, est-il possible tu permrttre les tiennes Empereur de nauveau se trouver en bras malediction origiginairen de He?»… — Тяжелая связка ключей, тихо звякнув, легла в карман блейзера. — Ргеп-dre clef, bon ami, inscrire adresse et ensuite moi etre libre… (Это прекрасное шале, очень надежное и неприступное… я лично чертил проект, я лично ездил по воскресеньям закупать строительные материалы… Не для себя, нет!.. А чтобы Жако не пришлось краснеть от стыда, если однажды, дождливым и ветреным вечером, в его дом постучится великий император Наполеон… Он войдет, он снимет промокший серый скэртук и треугольную шляпу, он дернет Жако за ухо, как бывало когда-то, и спросит: «Ну что, капрал Ле Жюиф, мой старый верный ворчун, неужели ты допустишь, чтобы твой император опять попался в лапы проклятым островитянам?» Возьми ключи, дружок, запиши адрес, и тогда я буду спокоен.).

— Яша, — дрожащими губами выдавил Алексей. — Яшенька…

Поцелуй был долог и восхитителен.

А уличный ветерок в считанные секунды развеял нежный, совсем не мешающий думать хмель.

Привычно проигнорировав первые два клетчатых аэрокара, Алексей легко, не коснувшись стремян, прыгнул в салон третьего и, откинувшись на пружинистую спинку гидрокресла, назвал адрес.

— Йес, сэр, — отозвался таксист.

Водилой оказался кибер, и это было совсем хорошо. Свидетеля так и так оставлять нельзя, а зачищать живого человека как-то не очень удобно. Даже в случае крайней необходимости.

Тихая музыка заполнила салон, и Алексей расслабился, подчиняясь вкрадчивой, уговаривающей помедитировать мелодии.

Фортуна не подвела.

Он, Алексей Костусев, по-прежнему жив. А они опять остались с носом.

Все в порядке.

Вот только внутренний голос никак не желал угомониться. Бурчал, отвлекал, нашептывал, требуя немедленно вспомнить что-то упущенное из виду, очень, очень важное, столь настойчиво, что пришлось подчиниться.

Синие и красные круги поплыли перед закрытыми глазами.

И Алексей вспомнил.

Вот оно.

Сплошной сине-красной вязью полинезийских тату были покрыты лица грубых ребят из кондитерской. Всех. И гея, и толстяка, и негра. И даже стервочки-ша-тенки. Следовательно…

Холодные мурашки побежали по спине.

Такими узорами щеголяют только люди братьев Хоттабовых.

А если дошло до этого, значит, прятаться осталось недолго. Братья — это уже наивысший класс. Особенно Умар…

Музыка тем временем всплеснулась еще нежнее, еще надрывнее, но пассажир попросту не слышал ее. Впервые за последние недели тренированная логика и веселое хладнокровие дали трещину.

Нет, Алексей Костусев ничего не забыл, не простил и вовсе не собирался сдаваться. Но сейчас он готов был поменяться судьбой с кем угодно. Сказать по правде, даже с Толиком Ворохаевым…

А зря.

Ибо в то самое время, когда пропитанный солнцем нектар богов, божьих помазанников и гвардии, которая умирает, но не сдается, уже по третьему заходу опалив гортань, растекался по жилам собутыльников, Анатолий Иванович, морщась, ерзал на неудобно узком железном стуле, намертво привинченном к бетонному полу строго посреди массивной клетки для особо опасных подсудимых, а унтер-аудитор Вошь-Тыкайло, пожилой сухощавый хомо с сиротливым шеврончиком на потрепанном прокурорском мундире, отменной камердинерской выправкой и кислым лицом человека, уже в момент зачатия ушибленного собственной фамилией, явно и откровенно наслаждаясь значимостью момента, прокручивал на стареньком, давно уже официально списанном и утилизированном компе очередной лист следственного дела…

— Ну-с, — сказал он наконец, сурово супя брови и близоруко щурясь, — перейдем к четвертому пункту обвинения. Подсудимый, признаете ли вы, что с корыстной целью, находясь в сговоре с другими лицами, приняли от гражданина… (фамилия прозвучала неразборчиво) взятку в размере одного, в скобках, прописью, одного сантехнического изделия номер четыре нуля пятнадцать дробь четыре нуля пятьдесят один «бис», именуемого также (он запнулся) unitasis domis vulgaris?

Анатолий Иванович тяжело вздохнул.

С некоторых пор этот унитаз являлся ему во сне. Он ходил вокруг нар на мягких замшевых лапках, он урчал и ластился, с бесстыдной откровенностью фосфоресцируя в полумраке, он предлагал выпить на брудершафт и при этом почему-то просил именовать себя товарищем Шахразадой. Будучи неоднократно и энергично прогоняем, унитаз уходил, обидчиво вскинув гордо посаженный бачок, но потом возвращался опять, пеняя на собственное слабоволие и душевную склонность к общению с интеллигентными людьми. Впрочем, все это еще можно было терпеть. Но когда некоторое время тому «товарищ Шахразада» явился в черной шелковой повязке поверх вороного ока и, бойко помахивая гомеопатическими весами, сообщил, что гражданин Вороваев, он же Ворохуев, имеет право на один компофонный звонок, терпение Анатолия Ивановича лопнуло. Назойливый унитаз услышал все, на что так долго и упорно нарывался, после чего, судя по всему, все-таки оскорбившись, прекратил полуночные визиты. Но и теперь, хотя, конечно, гораздо реже, чем раньше, в уютный туман милых, традиционных тюремных кошмаров время от времени врывалось его ненавистное, наводящее оскомину бульканье…

— Нет, ваша честь, — устало сказал Анатолий Иванович.

Вошь-Тыкайло удовлетворенно кивнул.

— Хорошо. Сформулируем иначе: вы унитаз брали?

— Протестую, ваша честь! — привычно вскинулся Саня.

— Ась? — проснулся судья. — Протест отклонен.

— Но, ваша честь…

— Адвокат Казаржевский, делаю вам замечание за неуважение к суду, — уже в полудреме пробормотал судья.

— Так как насчет унитаза? — гнул свое прокурор. Розового такого, в золотую искорку?

К уютному посапыванию судьи приметалось басовитое всхрапывание заседателя и молодецкий присвист конвоя.

Устали все: процесс длился третий месяц, и каждый из участников, кроме, может быть, кибера-протоколиста, понимал — результат предопределен. Анатолий Иванович понимал это лучше всех.

У него было время поразмыслить.

И фрагменты мозаики, казавшиеся раньше хаотичной россыпью стекляшек, сложились в математически точный витраж.

Нелепые, а порой и страшные события последнего года, все эти невесть почему происходящие срывы поставок, забастовки на космоверфях, изрядно смахивающие на саботаж, и аварии на космодромах, весьма напоминающие диверсии, были звеньями одной цепи, крепко сваренной с прямой уголовщиной. Кто-то безмерно богатый, сильный и очень хорошо прикрытый на самом верху целенаправленно уничтожает структуру космофлота. Происходит, в сущности, именно то, на что намекал в своих туманных, но зловещих колонках покойный редактор «Вечерней Земли». Ворохаев не был близок с Борисом Федоровичем, не знал и не хотел знать истинных причин его гибели. Но еще тогда, помнится, он отметил, что господин Деревенко зарывается, поскольку за этакие намеки не то что журналистов, но и серьезных людей стреляют, как бешеных собак. А когда его мимолетный прогноз неожиданно осуществился, планетарный завхоз испугался. И запретил себе думать на эту тему.

Не получилось.

Следующим стал Игорек. Вернее, Игорька не стало. Согласно полицейскому рапорту, Игорь Николаевич Либертэ (Свобода (фр.).), первый зам начальника космофлота по безопасности движения, давний, добрый приятель Анатолия Ивановича, был скручен неизвестными в камуфле на пороге собственного дома, засунут в аэроджип и с тех пор исчез бесследно.

А через девять дней, опять-таки у собственного дома, сорока семью пулями из трех автоматов в упор разнесли в мелкие щепочки голову шефа планетарного арбитража. Судья Боб Уолвинд (Вихрь (англ.).), молодой, упрямый и очень симпатичный Анатолию Ивановичу, исхитрился за неполные два месяца опротестовать три конверсионных проекта, восемь арестов космофлотской недвижимости и около двух десятков толлинговых операций. Впрочем, об этом полицейские сводки умалчивали. Зато по всем стереоканалам, кроме Первого Независимого, обсуждались стоимость семейного бунгало, выстроенного еще старым судьей Уолвиндом, и причины бездетности самого Бобби.