День мертвых - Майкл Грубер

– Что пишете? – поинтересовался он. Полет длился уже двадцать минут, и пока на все попытки завязать беседу журналистка отвечала коротко и сердито.

– Книгу, – отозвалась она, бойко постукивая по клавишам ноутбука. Мардер вздохнул и уставился мимо нее в иллюминатор, на укутанные зеленью склоны Южной Сьерра-Мадре. С высоты в двенадцать тысяч футов вряд ли можно было что-то разглядеть, но создавалось впечатление, что здесь нет никаких следов человеческого присутствия. Совсем как во вьетнамских горах. Казалось, перед тобой сплошной зеленый ковер, совершенно необитаемый, но внешность обманчива: под волнистым изумрудным одеялом пряталась целая цивилизация и сражались армии.

– О чем? – рискнул он еще раз.

– О подлости и вероломстве вашей страны, мистер Мардер. Об этом должно говориться в любой книге, написанной в Мексике. От этой уродливой темы нам никак не уйти.

– И о каком же виде вероломства? Их немало.

– О наркотических войнах. Вы в курсе, как зародился этот чудовищный бизнес? Ну конечно же, нет; вы, как и вся ваша нация, пребываете в добродетельном невежестве.

– Может, расскажете об этом? Скоротаем время, а заодно меня пристыдите.

И снова эта почти что улыбка. Обворожительно!

– Ну хорошо, – сдалась она. – Так вот, когда разра-зилась Вторая мировая, японцы обрубили вам поставки опиума с Дальнего Востока. Американское правительство вынудило Мексику разбить огромные маковые плантации, чтобы удовлетворить потребность в морфии. После войны нужда в мексиканском опиуме отпала, так что фермеры Синалоа и Мичоакана начали выращивать мак для незаконных целей, чтобы не вылететь в трубу. А в Мексике любое незаконное дело – источник прибыли и двигатель политики. Наша вечно правящая партия, ИРП, нашла общий язык с наркобаронами. У каждого партийного cacique были связи с местной мафией. Все шло как по маслу, пока ваши власти не ужаснулись, какой поток героина поступает от нас в Штаты, и не надавили на мексиканское правительство, чтобы то разобралось с производителями опиума. В итоге все поля были опрысканы химикатами, любезно предоставленными гринго. Крестьяне разорились, а вот банды переключились на другие дела – ввоз и переброску кокаина, мета и, разумеется, бессчетных тонн марихуаны. Примерно в то же время El Norte перестало устраивать состояние мексиканской демократии. Однопартийная система? Это оскорбляло утонченный вкус Вашингтона. Началась поддержка других партий, и тайная, и открытая, так что в конце концов система ИРП развалилась, и теперь у нас по режиму на каждую половину страны, а то и по несколько режимов, которые держатся на убийствах, вымогательствах и похищениях, финансируются на штатовские деньги и комплектуются автоматами, за что нужно благодарить вас и ваше конституционное право на ношение оружия. Вот о чем моя книга, мистер Мардер.

Ее щеки налились румянцем, светло-карие глаза сверкали. Все это он уже слышал прежде от своей любимой, так что для него это была скорее любовная песнь, чем обличительная речь, как хотелось бы Эспиносе.

– Я не имею никакого отношения к антинаркотической политике Соединенных Штатов. Вообще-то, я ее порицаю. И, как вы наверняка уже от меня слышали, я считаю себя мексиканцем в той же мере, в какой и американцем.

– Нет, вы чистой воды гринго. Кто вас просил приезжать сюда и лезть в жизнь людей? Вы все время что-то организуете, кого-то запугиваете, командуете, разбрасываете доллары пачками, и все это ради того, чтобы потешить свое самолюбие. О, смотрите, как я всем помогаю!

– Так вы жалеете, что я вам помог? – мягко спросил он.

Журналистка открыла было рот, но тут же закрыла, и ее лицо опять потемнело, но уже не от гнева. Она сделала глубокий вдох и проговорила, стараясь не встречаться с ним взглядом:

– Да, я веду себя как стерва. Прошу прощения. Я и в самом деле вам благодарна, но…

– Вас раздражает, что вы чем-то обязаны американцу?

– Да. Очень.

– Позвольте заметить, это говорит о нетерпимости, обычно не свойственной людям с вашим складом ума. Уверен, вы не одобряете американцев, которые делают обобщения насчет мексиканцев. И, как уже было сказано, я считаю себя мексиканцем в той же степени, что и американцем.

– Бред. Вы тут и не жили никогда.

– Напротив. Последние тридцать лет я прожил в мексиканской семье. Мой дом находился на Манхэттене, но, закрывая за собой дверь, я попадал в Мексику. Мы разговаривали только на испанском. Ели в основном мексиканские блюда. Смотрели мексиканские передачи и ходили в испаноязычную церковь. Я имею очень основательное представление о мексиканской культуре, в том числе о литературе и поэзии, и почти все это читал в оригинале. Мои дети свободно говорят на обоих языках и принадлежат к обеим культурам. Ну да, я мексиканец не до мозга костей: не пеон с тортильями и пульке, не pelado[86] из трущоб, но этого и про вас не скажешь. И вообще-то, рискну предположить, что если мы устроим песенный конкурс по ranchera, то вы можете и не выиграть.

– Хорошо, убедили. Вы мексиканец. Просто из любопытства: случалось ли вам бить жену и путаться с молодыми девицами?

– Да, изменил однажды. Но бить не бил. Мы до безу-мия любили друг друга почти все время, что пробыли вместе.

– Maricón![87]

Мардер рассмеялся.

– Так вы и мексиканских мужчин не жалуете. Печальный опыт?

Она покачала головой, встрепенувшись, как лошадь, и посмотрела ему прямо в глаза.

– Слушайте, Мардер, чего вам надо от меня? Я же сказала, что благодарна вам за помощь, и это правда. Но никаких отношений между нами нет. Такое только в кино бывает, что если ты спас кому-то жизнь, то теперь вы связаны на веки вечные. Ясно?

– А почему отношений-то нет? Я вам физически неприятен?

– У-у-у, мать вашу! Да я вообще не знаю, кто вы такой и чем занимаетесь. Тоже бандит, скорее всего. Для редактора вы слишком ловко обращаетесь с оружием – а я редакторов навидалась. А то и еще хуже – богатей с нечистой совестью и бредовыми идеями, которому вздумалось облагодетельствовать мексиканскую бедноту. И если уж быть до конца откровенной, то мне кажется омерзительным то, что вы творите с этой девочкой.

– С Лурдес? А что такого я с ней творю?

– Кормите фантазиями о славе на ТВ. Это крайне жестоко, и я совершенно не понимаю, зачем вы это делаете.

– Полагаете, она недостаточно красива?

– Для крестьянки-indio она довольно изящна. Но она не умеет ни двигаться, ни говорить, ни одеваться, и даже если ее научить, то все равно кожа ее на три оттенка темнее стандарта. Я вам сейчас расскажу, какой будет ее кинокарьера, сеньор Специалист по Мексиканской Культуре. Если она раздвинет ножки перед продюсером, а потом режиссером, а потом помощником режиссера, а потом другом помощника, то получит роль в массовке, служанки там или гувернантки, и всех реплик у нее будет «Да, сеньора» и «Слушаюсь, сеньор». Если окажется достаточно умна – пока что, кстати, этим и не пахнет, – то станет подружкой сколько-нибудь известного актера и будет жить в квартирке в Поланко, пока не заскучает или не постареет. Тогда перекинется в элитные девочки по вызову, потом в менее элитные и, наконец, если ей очень повезет и она не умрет от наркотиков или побоев, лет в пятьдесят вернется в Плайя-Диаманте и станет работать официанткой.

– Не верю, – сказал Мардер. – Это просто no importa madre и недостойно вас. Вот вы какого черта рискуете своей шкурой и рассказываете мне о творящихся здесь делах? А потому что верите: даже в Мексике с ее безвременьем жизнь может измениться. Она уже меняется. И даже если вы правы и Лурдес обречена, то все равно будет хорошо, если хоть раз в жизни кто-то без всякой корысти ей поможет. Она думает, что дорогое барахло сделает ее счастливой. Я ей накуплю столько барахла, сколько захочет, и она поймет, что в жизни не это главное. Как знать? А может, она научится играть. Вы наверняка в курсе, что по количеству театров Мехико чуть ли не первый город в мире. А вдруг она не станет трахаться с продюсером и не опустится до шлюхи; вдруг выйдет замуж за хорошего парня и через десять лет будет играть в пьесах Лопе де Веги или Фелипе Сантандера[88] и чувствовать себя счастливой? И да, это Мексика, страна, состоящая из тех, кто имеет и кого имеют, но вообще-то это не закон. В паспорте не пишут, chingón ты или chingada, да и многие миллионы мексиканцев в это не верят. Моя жена тоже не верила. И мне жаль, что вы так смотрите на жизнь. Наверное, вы нередко чувствуете себя несчастной.

– Не чувствую, – огрызнулась она. – Да с чего вы взяли, что я несчастна? Я на пике карьеры. Я репортер «Телевисы», черт побери!

– Камера вас явно любит.

– Вы к чему клоните? Что я красивая дурочка?

– Разумеется, нет, но такие намеки вас явно задевают. Потому-то вы пишете книгу и надеетесь, что серьезную. – Он показал на экран ноутбука. – Может, и так, но, судя по тому, что я сейчас вижу, вам не обойтись без хорошего редактора.