Игра лисиц. Секретные операции абвера в США и Великобритании - Ладислас Фараго

– В чем дело? Разве Германия с Польшей не воюют?

– Говорю же вам – нет, – ответил поляк. – Если не верите, можете сами убедиться.

– Как?

– Позвоните на свою базу.

И действительно, телефонная станция работала. Герцнер дозвонился в городок Жилина в Словакии, где находился его командный пункт, и услышал от взволнованного офицера дивизионной разведки, чтобы он немедленно все бросил – и пленных, и трофеи – и немедленно возвращался в Жилину, пожалуйста, как можно скорее.

Было слишком поздно. Герцнер уже выиграл свою войну.

Этот инцидент был лишь незначительной частью последовавшего вскоре грандиозного конфликта, но он имел историческое значение. Это абвер Канариса в действительности первым открыл огонь во Второй мировой войне ровно за 6 дней, 4 часа и 44 минуты до ее начала в 4 часа 45 минут утра 1 сентября 1939 года.

Поначалу казалось, что эта опрометчивая акция боевой группы встревожит поляков и побудит их ускорить мобилизацию, и поэтому Канарис боялся, что Гитлер накажет его за неудачу. Когда же инцидент прошел фактически незамеченным и поляки не предприняли никаких мер, он официально объявил благодарность этому подразделению и лейтенанту Герцнеру[63].

Война в Польше длилась лишь двадцать семь дней.

Военные специалисты недоумевали: как 32-миллионная нация рухнула перед германским натиском?

Через двадцать четыре часа после начала гитлеровского блицкрига было уничтожено 75 процентов польской авиации, главным образом в ангарах. Немцы предотвратили возможность оказания помощи со стороны Великобритании и Франции тем, что разбомбили все польские аэродромы, способные принимать военные самолеты. В первые же несколько дней кампании вермахт уничтожил все пути сообщения и мосты позади линии фронта поляков.

Весь армейский транспорт, размещенный и действовавший на основании засекреченных планов, был обнаружен немцами и уничтожен в местах дислокации. Все сборные пункты и мобилизационные центры, известные только высшим чинам польского Генштаба, были обнаружены немецкой авиацией и уничтожены. Склады вооружения и бензохранилища, вплоть до самого дальнего из них в Лещице, были взорваны. Не сохранился ни один значимый военный объект.

Никогда прежде крупные военные силы не были ликвидированы столь быстро и окончательно. Какая часть германской военной машины внесла решающий вклад в то, что эта колоссальная военная победа была одержана так скоро?

Ответ был дан через несколько дней после завершения кампании. Группу иностранных журналистов провезли по разрушенной Варшаве, и полковника фон Веделя из отдела пропаганды Верховного командования спросили о причинах этого удивительного успеха. Полковник ответил с необычайной откровенностью:

– Победа стала возможной благодаря нашей несокрушимой армии и нашей превосходной разведке.

Пожалуй, никогда прежде военачальники публично не отдавали должное своим разведывательным службам.

В ту пятницу все двигалось быстро. Вторжение шло полным ходом. Все видевшие тогда Канариса отмечают его ликование.

Он всю ночь провел в управлении, сумев лишь немного вздремнуть. На рассвете он опять был на ногах, свежий и бодрый, как всегда. Его кабинет стал командным пунктом, сюда поступали все донесения, и Лахузен появлялся вновь и вновь с докладами об удачных операциях абвера. Победные сводки поступали от боевых частей.

В 9.15 Канарис приказал собрать всех офицеров штаба абвера и, ободренный хорошими вестями с фронта, решил объявить, что историческая победа гарантирована. Он говорил кратко, негромким голосом о величайшем значении этого события, о роли, которую сыграли они, «члены молчаливой службы», и закончил здравицей:

– Господа, я требую от всех безусловной и безоговорочной верности фюреру. Хайль Гитлер!

По пути в свой кабинет он встретил Ганса Берндта Гизевиуса[64], молодого юриста, который впоследствии снискал как добрую, так и дурную славу в качестве одного из самых ярких и в то же время самых назойливых противников фашистского режима.

Гизевиус был мрачен.

– Герр адмирал, – сказал он. – Это пришло только что. Англичане объявили всеобщую мобилизацию.

Улыбка исчезла с лица Канариса.

– О боже! – произнес он полушепотом. – Если англичане вмешаются, нашей бедной Германии придет конец.

Глава 16

СУПЕРШПИОН

Капитан авиации Вилли Янке, главный помощник адмирала Канариса, который всегда поддерживал своего шефа как публично, так и в частных беседах с молодым Гизевиусом, был озадачен внезапной переменой настроения шефа. Эти суматошные дни стали вызовом его таланту циркового канатоходца. Похоже, что у него было по два разных решения каждой проблемы, встающей перед ним, по два способа справиться с любым выдвинутым требованием.

В результате никто из тех, кто был близок к Канарису, не мог понять, был ли он за войну или против, за или против нацизма. Беседуя с чужими, он мог подчеркивать положительные стороны развития событий, но отмечал их отрицательные стороны, когда был уверен, что говорит с антинацистом.

Канарис стал сомневаться в режиме, которому служил, в 1938 году, когда нацисты с позором отстранили от командования армией генерала Вернера фон Фрича по ложному обвинению «в неестественных пороках». Он проглотил это оскорбление, рассчитанное на то, чтобы дискредитировать форму, которую он носил, как поступили и другие генералы и адмиралы, продолжавшие поддерживать режим так же верно, как и прежде.

Теперь, в первые две недели войны, что-то сломалось в загадочной душе Канариса. Его двусмысленные уловки продолжались, но его сомнения были разрешены. В глубине души он порвал с Адольфом Гитлером.

10 сентября Канарис выехал на фронт посмотреть на вермахт в действии, и то, что он увидел в Польше, вернуло его мужество. Офицеры абвера, прикомандированные к войскам, с ужасом сообщали ему о специальных карательных отрядах СС и гестапо, которые следовали за армией, сея повсюду смерть и разрушение. Мирных польских граждан сталкивали в огромные общие могилы, вырытые этими несчастными, и расстреливали из автоматов. Майор Гельмут Гроскурт, бывший начальник второго отделения абвера, теперь прикомандированный к начальнику Генерального штаба генералу Францу Гальдеру, показал Канарису секретную директиву, подписанную Гиммлером. Ссылаясь на приказ, изданный самим Гитлером, директива недвусмысленно призывала к уничтожению поляков, в первую очередь аристократии и католического духовенства.

Адмирал Канарис отказывался верить, что Гитлер мог иметь отношение к этому чудовищному приказу или даже знать о директиве Гиммлера. Он прибыл на встречу с Гитлером 12 сентября в его литерный поезд на станции Ильнау. Прежде чем допустить адмирала к Гитлеру, его направили к начальнику штаба сухопутных войск генералу Вильгельму Кейтелю.

Он нашел Кейтеля в его кабинете в одном из вагонов и сразу же возбужденно заговорил:

– Герр генерал-полковник, у меня есть информация о планируемых в Польше массовых казнях и о том, что в число предназначенных к смерти входит польское дворянство, католические епископы и священники. Я считаю себя обязанным предупредить вас, что в этом случае весь мир будет считать виновным вермахт, если он не сумеет остановить эту неслыханную по жестокости акцию.

– На вашем месте, герр Канарис, – холодно ответил Кейтель, – я бы не вмешивался. Это «дело» решено самим фюрером. Он сказал генералу фон Браухичу, что, поскольку вермахт не желает связываться с этим «делом», придется поручить его СС и гестапо. Фактически, – добавил он, – у каждого военного руководителя есть гражданский помощник, отвечающий за программу «расового уничтожения».

Канарис не мог поверить своим ушам. Он был потрясен и уже готов был резко отчитать Кейтеля, когда в их вагон вошел Гитлер, и генерал сделал ему знак молчать, приложив указательный палец к губам. Гитлер дружески приветствовал адмирала и спросил его об информации о предполагаемых намерениях французов нанести удар в направлении Саарбрюккена.

Канарис выглядел немного рассеянным, и, похоже, Гитлер заметил, что его что-то беспокоит. В действительности адмирал думал о том, как поднять вопрос о жестокостях, несмотря на предупреждение Кейтеля, но не мог решиться. До конца беседы Канарис так и не выступил с этим засевшим в его мозгу ужасным вопросом, который он должен был поднять.

Вернувшись в Берлин 14 сентября, он чувствовал себя эмоционально опустошенным и физически разбитым. Не в его обычае было исключать из донесений что-то неприятное или неугодное из страха, что такие сведения могут навредить ему. Но на этот раз он сразу же по возвращении набросал подробный отчет о совещании и передал его Гроскурту с приказом сохранить его для будущего в собираемых майором картотеках свидетельств о нацистских преступлениях, чтобы использовать против них, если наступит день возмездия.