Железный тюльпан - Елена Крюкова

Рита Рейн, которой Люба Башкирцева насолила одним лишь тем, что отбила у нее ее любовника и женила его на себе.

«Я прошу прощенья за то, что произошло. Я не хотела». — «Мы тоже не хотели. Забудем инцидент. Перейдем к делу. Вы продаете Тюльпан?» — «Продаю. Я согласна с вашей суммой. Вы помните мои условия. Новый счет, открытый по всем правилам, с помощью опытного юриста. Все должно быть по возможности инкогнито. Я не хочу, чтобы информация об этой сделке каким-то образом просочилась в печать. Мне это совсем не нужно». — «Хорошо, мы это устроим. Когда вы согласны прибыть для оформления документов и передачи товара?» Товар. Тюльпан — товар. Разве ты не знала, Алла, что все в мире продается и покупается? Разве тебя саму не покупали тысячу раз?

Худайбердыев смотрел на нее и Зубрика, как бестрепетный судья. На миг Алле показалось, что он сейчас возгласит: встать, суд идет. «Спокойно, Алка, ты должна обмануть их. Ты должна выудить из них сведения и оттянуть время с Тюльпаном и документами, насколько возможно». Она чарующе улыбнулась, выставив напоказ весь жемчуг ухоженных зубов. «Я бы хотела прибыть с товаром, скажем, на следующей неделе. В понедельник. Раньше я не могу. У меня подготовка к „Любиному Карнавалу“. Студия уже снята. Репетиции назначены. Я связана с массой народу, не могу улучить и часа, чтобы вырваться к вам, а сделка серьезная, операции достаточно трудоемкие, все требует времени». Зубрик, колыхаясь всем животом, перегнулся через широкий стол орехового дерева к Алле. «Идет, Люба. В понедельник. До этого времени я постараюсь все оформить с юристом, вот, кстати, его телефончик и e-mail, он поможет вам открыть счет, обойдясь без налогов, сумма-то ведь немаленькая, вы не находите?» Он положил на стол жирную, в перстнях, руку. «Пожалте револьверчик, сударыня! Где учились стрелять, на пляжах Ривьеры?.. Неплохо держали оружие, я заметил». Издевался или делал ей комплимент? Она, продолжая улыбаться, вынула из сумочки револьвер, аккуратно положила на стол. Штора за ее плечом шевельнулась, как от сквозняка.

Когда гостья ушла, Бахыт и Зубрик стали говорить.

Они были немногословны. Они говорили о вещах, им обоим слишком хорошо известных. Эти вещи не требовали обсуждения. Они оставались за кадром. Они подразумевались. И все же кое-что необходимо было проговорить. Попробовать на зуб. Раскусить, продегустировать. Взвесить все «за» и «против».

— Ты думаешь это не она?

— Фифти-фифти. Я не уверен. Иногда мне кажется, что — ну она, сто процентов. Особенно в профиль. И повадки, такие же хулиганские повадки. И смотрит часто так же, как она — нагловато, исподлобья. И в то же время я незаметно прощупал ее, задал пару-тройку вопросов. Она — или не хочет отвечать, или не знает, о чем ее спрашивают. Молчит, отшучивается. Она осторожна. До сих пор не ляпнула ничего такого, что бы могло ее крупно скомпрометировать.

— И перед камерой тоже?

— И перед камерой. Она очень следит за собой. Если это не она, то у нее хорошая школа. Если это она, то тогда она закрылась на замок. И больше никого внутрь не пускает. Чао, бамбино, сорри. Ты обратил внимание, Гриша, как она держала револьвер? Как заправский стрелок. А рожа у нее была такая бледная, будто она маленькая девочка и увидела пушку в первый раз, тем более, взрослый дядя бандит дал ей ее подержать.

— Да, неувязок много. Много чего не стыкуется. И все-таки…

— Все-таки, Гриша, мы не должны ее упускать. Мы должны за ней следить. Она вызывает нас с этой железной штучкой. Вызывает огонь на себя, ха!..

— А ты точно уверен, что внутри этой штучки — камешки?.. Как бы это все не оказалось легендой…

— Легендой пусть лучше окажется твой миллион баксов, Гриша. Миллион — приманка, как для рыбы. Для крупной рыбы, тунца. Люба Башкирцева — тунец. И мы изловим ее. То, что в Тюльпане камни, я знаю точно. Я могу подтвердить.

— Как?

— Очень просто. Я сам его делал. В Нью-Йорке. В мастерской монгола-чеканщика в Чайна-тауне. Вместе со стариком Цырендоржи.

— Кто такой Цырендоржи?

— Он помешал бы нам в игре. Я убрал его.

Бахыт забарабанил пальцами по столу. Он не отрывал глаз от обрюзгшего лица Зубрика. Зубрик, друган, компаньон, подельник. Зубрик, с которым он, Бахыт, вот уже сколько лет идет в одной связке. До чего Зубрик надоел ему. С каким бы удовольствием он бы убрал Зубрика. Так же, как Цырендоржи. Так же, как…

— Чаю? Позвать горничную?.. Кира, Кира! — Банкир щелкнул пальцами, даже присвистнул, как свистят собаке. — Притащи нам, Кирочка, чаю… и графинчик коньячку!.. и лимончик нарежь, и чего-нибудь сообрази сама… икорки, буженинки…

— Не ешь много, Гриша, растолстеешь, — Худайбердыев поджал губы под тонкими кошачьими усами. — Давай лучше обсудим ход действий.

— Наших действий, — подчеркнул Зубрик. — Действия этой женщины мы не можем знать.

— Мы можем их угадать.

— Мы же не боги!.. Спасибо, Кира. Поди приберись в спальне. Сегодня у меня будут девочки из варьете. Мы не боги, Бахыт, как мы с тобой можем угадать, что эта девица отмочит в следующий момент?

— Ты был дурак, что дал ей уйти в тот раз с Тюльпаном. В этот раз она пришла без него. А угадать, что она будет делать, очень просто. А’хип’осто, Наденька, как говорил наш любимый вождь. Ты думаешь, она прямо так и даст нам Тюльпан в руки, тепленький?.. Так и поставит свои подписи под твоей липовой сделкой, под твоим договором о купле-продаже?.. О, ошибаешься, друг. Эта бестия не лыком шита. Она тебе его не продаст и за миллион, и за миллиард. Она тянет какую-то нить. Какую?.. До сих пор не пойму. Но тянет. И до понедельника она постарается что-то важное предпринять. Например… — Бахыт взял в руки фарфоровую китайскую чашечку и шумно отхлебнул горячего чаю, почти кипятка. — Например, свалить с Тюльпаном куда подальше. Перепрятать его. Сделать так, что у нее его украдут.

— Так давай это сделаем мы! — Зубрик радостно осклабился. Положил на ломоть хлеба толстый ломоть буженины, удовлетворенно, как зверь, заурчал. — Почему бы это сделать не нам! Зачем ты придумал всю эту игру с продажей! Вошкаемся только зря… Все можно сделать проще. Киллер… похищение… заклеить ротик скотчем… глазки завязать… пулю в лоб — или куда хочешь…

Бахыт тихо поставил расписную китайскую чашку на перламутровое блюдце.

— Она с кем-то связалась. Она тянет, тянет нить. И мы должны перехватить эту нить, — тяжело сказал он. — Если мы с тобой ее убьем, Зубрик, мы никогда не схватим эту нить. Мы ее тогда перережем. А если мы ухватим ее конец, мы можем выйти и на начало. Ты понял, что она сболтнула в тот раз? Ахметов в Москве. А я-то думал, он где-нибудь окочурился под забором. Ахметов в Москве. Он жив. Это меняет дело.

— Тебе кажется, Ахметов может быть связан с алмазными делами Лисовского?.. Художник, весь погруженный в свои картины… дурак во всем, что касается большого бизнеса… теневых сфер… Он может только изображать царство теней на своих гениальных полотнах… Да нет, слушай, не придумывай. Ахметов — и Лисовский… при чем тут Ахметов?.. Он всегда жил свой жизнью…

— Да, жил. — Бахыт посмотрел в окно, на серебряные тяжелые капли, вызванивавшие по карнизу музыку весны. — Не совсем своей, Гриша. Моя жена, Рита Рейн…

— Твоя жена — прелесть! — Зубрик поцеловал себе кончики выпачканных жиром буженины пальцев. — Огонь, испанка!.. фламенко, бьютифул…

— Моя жена, Рита Рейн, была женой Каната Ахметова. А после — любовницей Жени Лисовского. А потом… — Бахыт намазал маслом и икрой ломоть, отправил в рот. — Ты сам прекрасно знаешь, что было потом. Потом было наше дохлое дело, Гриша. И если бы не Рита, я бы запорол его. Я бы не сделал того, что сделала она. Она мне здорово помогла. Я этого век не забуду. Даже если она мне изменит тридцать раз. Даже если она вся покроется морщинами и седыми волосами. За то, что она сделала для меня, я никогда не кину ее. Напомнить? Или ты забыл?

Зубрик опустил голову. Поправил толстыми дрожащими пальцами белую салфетку, заткнутую за воротник рубахи. Алмазная запонка резко сверкнула в свете массивной люстры, на полпотолка размахнувшейся над обеденным столом.

— Ты забыл про Лисовского?

Все подбородки Зубрика затряслись.

— Не забыл, не забыл, не забыл.

Если мой рот в крови,

а я поцелую тебя,

ты тоже станешь пить кровь.

Ты тоже, подруга,

станешь такая, как я.

Рита Рейн стояла у станка. Она соорудила в своей комнате балетный станок, чтобы заниматься, упражняться все время, не быть связанной со студией. Конечно, в комнате не попрыгаешь, пространства маловато, но все же все необходимые для разминки движения можно выполнять. Не до батманов и не до фуэте, но сгибать и разгибать спину и колени она будет. Она и со смертного одра встанет, чтобы размять спину, шею и колени. Раз-два! Раз-два! Артист должен трудиться все время. Жизнь танцовщика — в движении. Чуть остановишься — все, пропал.