Хоупфул - Тарас Владимирович Шира

Сострадание сильно преувеличено. Можно ли выбросить из головы образ безногого нищего, сидящего в подземном переходе? Да легко. Разумеется, кратковременное и даже вполне искреннее сочувствие появится, особенно если приглядеться к нему, а не просто скользнуть взглядом. Но скорее всего, забудем о его существовании мы ровно тогда, когда поднявшись по ступенькам, выходим на оживленную и залитую солнцем улицу.

Это и есть сочувствующая неловкость. Это и не жалость, и не сострадание – так, вялая эмоциональная эякуляция на фоне прогрессирующей душевной импотенции.

Впрочем, Женя даже был рад такому повороту событий – рисковать он боялся, даже когда на кону были неплохие деньги. Он втайне надеялся, что так все и произойдет. Тем более он не знал, как поведет себя его организм – и насколько долго он будет переживать симптомы. Судя по наблюдениям, в среднем это занимало от 30 до 45 минут, но поскольку пособий по сверхспособностям еще никто не печатал, проверять и доказывать это наблюдение опытным путем ему не хотелось.

Боялся он и «забрать» у больного какую-нибудь сопутствующую или протекающую без симптомов болезнь, о которой не знал ни сам больной, ни его родственники.

Все эти мысли кирпичик за кирпичиком выстраивались в прочную и непробиваемую стену паранойи и ипохондрии.

Не быть мудаком! – наверное, уже в сотый раз он перечитывал это отрезвляющее предложение.

Так или иначе, ему был нужен некий свод правил, которого он должен неукоснительно придерживаться – если, конечно, он не хотел подвергать себя опасности. Любую мимолетную жалость надо пресекать на корню и безапелляционно гасить – об этом он тоже написал в блокноте.

Наверное, главный вопрос, который его волновал больше других, был в причине и обстоятельствах возникновения этой его «особенности» (именно так, в кавычках, он ее называл, когда записывал в блокнот очередную пометку).

Ничего такого, о чем учил кинематограф или литература – ни выходов из комы, ни приема каких-либо препаратов – в общем, никаких мало-мальски уважительных событий и причин.

– Ну как так, ну не с неба же, блин, свалилось, – вставая с дивана, Женя в очередной раз наворачивал круги по квартире. Комната – кухня, кухня – комната – этот нехитрый маршрут за последние несколько дней он прошел, наверное, уже тысячу раз.

Но выходило так, что по-видимому, свалилось с неба. Никаких более-менее правдоподобных версий он найти не мог.

Каждый день он просыпался с мыслью, что все это был какой-то не в меру затянувшийся сон, настолько все было иррационально и сюрреалистично.

Доказательством реальности служил тот самый блокнот – его единственный проводник в происходящей действительности, которая в одночасье, сделав крутой кульбит, стала абсолютно противоречивой и необъяснимой. Он превратил его в какое-то подобие дневника – только без дат: он вел записи сплошным текстом, обводя наиболее по его мнению важные в круг. Спрятанные в его середине сокровенные страницы служили ему своего рода якорем – эти несколько десятков строк, выведенных карандашом, каждый день убеждали его, что он не тронулся рассудком.

Практика в больнице тоже доставляла неудобства – всех поступающих он настоятельно просил не двигать руками, прежде чем начинал обследование. Если больные находились в тяжелом и бессознательном состоянии, он аккуратно брал их за предплечья и разворачивал ладонями книзу, продолжая внимательно следить за их движениями – часто бывало, что человек, не контролируя себя, начинал дергаться и хватать все вокруг, что создавало для Жени определенный риск.

Все эти меры предосторожности действительно сработали – за последние две недели «чудесных исцелений» на территории больницы №5 не произошло.

Он помнит глаза Полины, которая иногда забегала посмотреть на прибывших пациентов и с оживлением спрашивала, не встал ли кто на ноги. Несмотря на ее профессионализм и большой врачебный опыт, на нее напал какой-то азарт и кураж, который она и не думала терять.

По-видимому, она считала, что сорвала какой-то джекпот или на прохудившуюся крышу их больницы свалилась манна небесная.

– Нет уж, Полин, придется самим работать, – провожал он ее взглядом, когда та, услышав в очередной раз отрицательный ответ, поджимала губы и выходила за дверь.

Один из инсультников незадолго после этого скончался в реанимации.

Это был седой мужчина чуть за 50 – учитель не то физики, не то математики. Приступ случился у него прямо на уроке. Привезли его прямо оттуда. Даже руки еще были в меле. «Первый удар нанесла система образования, добьет система здравоохранения», – едко пошутил еще тогда в палате Женя. Теперь, когда мужчину, накрытого простыней, выкатывали из реанимации, Женя старался не смотреть в ту сторону. Как назло, каталка остановилась рядом с ним – сработал тормоз. Несколько секунд этот немой укор Жениному безразличию стоял перед его глазами, пока каталка, гулко громыхая, не укатила дальше по коридору.

С кислым настроением он вышел прогуляться на обед. Всю дорогу эта картина с каталкой стояла у него перед глазами и не давала покоя.

«Так, ну давай трезво, – сказал он себе. – Люди рождаются и умирают. Так заведено. И никто не может этот процесс остановить или запустить так, как ему хочется».

Проходившие мимо Жени люди о чем-то весело говорили, смеялись или же просто шли в наушниках и своих мыслях. После больницы уличная жизнь выглядела какой-то чересчур красочной и веселой, как будто постановочной.

Женя заметил, что застав смерть (а он в больнице несколько раз был ее свидетелем), жадно начинаешь хотеть жить. Тосковать не хочется – если, конечно, речь не идет о смерти близкого человека. Она не оставляет после себя страха, депрессии и пустоты. Она действует по-другому, не так грубо и односторонне. Увидев ее работу, поначалу ты испытываешь легкий шок. У некоторых к нему добавляется трепет и вожделение, у других – оцепенение, как у застывшего перед змеей кролика, уже не в силах убежать. Природа этих эмоций – приходящее осознание своей смертности. Вернее, о смерти ты знал всегда, но ни разу ее не видел на расстоянии вытянутой руки и не примерял на себе. Зато теперь можешь – перед тобой человек, который так же, как и ты, не так давно работал, спал, смеялся, забывал ключи от квартиры, стоял в очереди, был душой компании, оставлял чаевые в кафе, ругался с родителями или друзьями.

Можешь подойти поближе, если не веришь, что этот человек, как будто даже уменьшившийся в размере и похожий теперь на списанную восковую фигуру, оказавшуюся слишком мрачной для выставки, действительно все это делал.

После шока наступает эйфория – ты хочешь смеяться, влюбляться, совершать безрассудства – страх мгновенно куда-то уходит. Это состояние сильно напоминает опьянение, разве что при этом ты абсолютно трезвый. Этакий адреналиновый бум, прямо как после драки.

Это здоровая реакция живого организма на смерть – своего рода осознание, что ожидает это и тебя. И неизвестно, как скоро, поэтому успевай жить прямо здесь и сейчас.

Женя прошел еще одну улицу и вышел на набережную. Подойдя к отливающим от солнечного блеска перилам, он прислонился к ним и посмотрел на водную гладь.

Небольшая стая уток чистила перья в камышах. Рыбаков почему-то не было, хотя в это время они часто приходили сюда с маленькими раскладными стульчиками – кто-то с термосами, а кто-то с чекушками, по-видимому, убегая от семейного быта, с его вечно скандалящими женами и не успевающими в школе детьми.

Вокруг никого не было – только со стороны дороги, за деревьями, доносились отголоски городской жизни.

Поняв голову, Женя посмотрел на небо.

Ровный ряд перистых облаков неторопливо плыл, скрывая солнце. Вырисовывался трассирующий след летящего самолета.

– Ну что, херово я свои обязанности исполняю? – вполголоса спросил он.

Где-то под самым небом черными галочками беззвучно пролетела стая птиц.

– Ну забирайте тогда, что мне дали. Мне нахер не надо. А думаете, кто-то по-другому бы поступил? – крикнул он.

Женя почувствовал, как в нем закипает возмущение.

– А кто по-другому бы сделал, а? Думаете, это дар? Нет. Я вам так скажу. Это не дар. Это, блять, проклятье, – сжатые в карманах в кулак руки начали дрожать.

– А почему я? Я просил об этом?

Женя покинул набережную и шел быстрым, нервным шагом, переходящим на бег.

Он выбежал на улицу. Мимо мелькали машины и дома. Женя бежал, и казалось, руки в его карманах горели.

Пробежав квартал, Женя сбавил темп, несколько раз глубоко набрал в легкие воздух и выдохнул. Он немного успокоился, и нервы уже не были похожи на готовые лопнуть струны.

Этому научил его