Хмельницкий (Книга первая) - Иван Ле

И это решило судьбу валаха. Польская Корона, чтобы освободить из плена своего государственного мужа, вынуждена была пойти на большие уступки султану. Мухамеду Гирею, добивавшемуся Крымского ханства, стало известно о том, что султан велел найти Ганджу, жителя Молдавии, известного слугу молдавских дипломатов. Мухамед Гирей стал разыскивать его, стараясь угодить своему господину. А узнав, что Ганджа спрятался во Львове, нашел пристанище и опеку у польского мещанина, потребовал, чтобы его выдали турецким властям.

Понаторевший в сложных интригах султанского дворца, ловкий и хитрый Мухамед Гирей увидел в действиях Николая Потоцкого против Турции удобный повод для открытого нападения на Приднепровье.

- Нужно пополнить нашу казну за счет польской шляхты, которая польстилась на султанские привилегии в Молдавии! Польские государственные деятели и казаков подбивают совершать набеги на молдавские земли. Не успеет султан и опомниться, как Потоцкие с казаками вместо Могилы снова посадят какого-нибудь Подкову... - рассуждал Мухамед, действуя заодно со своим братом Шагинем Гиреем, таким же неудачным претендентом на Крымское ханство, как и он сам.

Молодая жена стареющего султана Ахмеда Первого, заботясь о своих династических интересах, горячо поддерживала планы Мухамеда Гирея, и татарско-турецкие полчища двинулись на Приднепровье. Предотвратить их нападение было теперь очень трудно, однако дипломаты старались изо всех сил, не жалея ни средств, ни людей. Коронный гетман, удовлетворяя требование дипломатов, приказал немедленно разыскать и публично казнить Ивана Ганджу, распространив вплоть до Стамбула слух об этом знаке уважения к султану. Дипломаты были уверены в том, что, пожертвовав ничтожной жизнью какого-то Ганджи, они добьются не только освобождения Потоцкого из плена, но и отмены вооруженного похода, затеянного Мухамедом Гиреем. Главное же вместе со смертью Ганджи замыкались и его уста...

По вполне понятным причинам и сам Потоцкий не хотел, чтобы Ганджа, хорошо знавший намерения шляхты, оставался в живых и уж тем более попадал в руки турок. Пока он находится в плену у султана, Ганджу нужно убрать. Тогда легче будет откупиться от турок.

И львовский магистрат принял соломоново решение: казнить бунтовщика, слугу молдавского господаря, убежавшего от своего властителя. А заодно казнить и мещанина города Львова, в назидание другим, чтобы впредь не прятали всяких беглых бунтовщиков.

Решение было очень простым и радикальным...

Эта история была известна и Богдану. И узнал он о пей из первоисточника, ибо сам Корнъякт пытался защитить в магистрате валаха и поляка, приютившего его. Но его попытки были тщетны. Магистрат получил указание из королевской канцелярии публично казнить обоих, и как можно скорее...

2

- Пойдем смотреть казнь, Богдан? - спросил утром Станислав Хмелевский друга, встретившись с ним во время умывания.

Богдан отрицательно покачал головой. Его роскошная шевелюра была еще не причесана. По всему видно было, что сегодня он вообще в плохом настроении.

- А почему бы и нет, Богдась? - настаивал друг. - Ведь это не только зрелище, но и огромной важности государственный акт. Недавно мы с тобой сдавали экзамен по государственному праву. И вот теперь нам предоставляется возможность наглядно познакомиться с этим правом... А волосы нам уже пора постричь, Богдан.

- Это не к спеху, Стась. Казнят совсем неповинных людей, лишь бы только спасти настоящего... нарушителя норм государственного права... Не пойду! Не хочу смотреть, как проливается кровь невинных.

Юноши заспорили, хотя Станислав и не знал сути дела, досконально известного Богдану:

- Пойдем ли мы с тобой, Богдась, на это зрелище или нет - колесо пани Немезиды завертелось, меч палача поднят, и кровь будет пролита, - говорил молодой Хмелевский. - На мой взгляд, протест, затаенный в душе, без действия, - ничто. Возмущение, выраженное у себя дома, равносильно кулаку, сжатому в кармане: его не видно, и оно никому не страшно... Я считаю, что нам следует пойти на Рынок. Вон Мартынко намного моложе нас, а сразу согласился...

- И мать разрешила ему?

- А что может сказать мать, обожающая своего сына? Для нее самое важное, чтобы он был жив... Мать говорит, что на инфамованном зрелище [позорище (польск.)] Мартынку безопаснее будет, чем где-нибудь в нашем "кшталтовном" [создано от польского слова ksztalcie - получать образование, воспитание] Львове.

- Так и говорит - "кшталтовном"? - уже смеясь, переспросил Богдан, уловив в тоне друга нотки недовольства действиями дипломатов.

- Ясно, так и сказала. Да еще и как: будто бы она не только служила у студента иезуитской коллегии, а и сама училась там все эти семь лет...

- Люблю я тебя, Стась, за твою честность... - восторженно воскликнул Богдан, помогая своим вышитым полотенцем другу вытирать умытое лицо. Хорошо... Пойдем, Стась, посмотрим на это классическое проявление государственного права!

- Пойдем!

- Только если уж малыш... и пойдет на это зрелище, то лучше... пускай будет под присмотром пана Вацека. Он осторожный человек...

3

Воскресенье. Магистратские глашатаи еще с раннего утра стали бить в бубны, возвещая:

- По воле милосердного бога, по велению его величества нашего милостивого пана короля Речи Посполитой, днесь на Рынке будут заслуженно казнены презренные проходимцы, государственные преступники... По воле господа бога милосердного, по велению его величества...

Глашатай делал паузу, затем издавал громкие хриплые звуки при помощи какого-то инструмента и снова начинал свое длинное воззвание, особенно подчеркивая слова "милосердного" и "милостивого", словно желая засвидетельствовать тяжесть преступления, совершенного осужденными, дескать, оно было так велико, что всемилостивейший пан король при всем своем безграничном милосердии божьем не смог даровать жизнь преступникам.

- Этот глашатай так любовно произносит слово "милосердный", словно надеется на чудотворное заступничество пана Езуса, - промолвил Стась.

- А что ты думаешь, боги всесильны, когда... пан Соликовский спит, ответил Богдан, и оба они засмеялись.

Они знали: казнь двоих простых людей не что иное, как ширма, за которой хотят спрятать преступную авантюру магната Потоцкого.

Рынок содрогался от гула человеческой толпы. Шли люди в легких плюшевых, а то и бобровых шапках, в островерхих капюшонах иезуитов и в камилавках восточногреческого духовенства, в пестрых платках мещанок, а то и просто ничем не покрытые. Стояли мартовские погожие дни, наступающая весна не обращала внимания на утренние заморозки. Словно муравьи, копошились люди вокруг помоста, на котором стояла толстая пихтовая колода. Блюстители государственного права заботливо очистили ее от коры, видимо для того, чтобы люди лучше могли разглядеть, как по свежему дереву потечет струйками человеческая кровь. Тысячи глаз были сюда устремлены. И вольно или невольно каждый житель Львова, взволнованный этим событием, мысленно прикидывал, как несчастный мещанин и валашский парень будут класть свои головы на эту добрую колоду и за это короткое мгновение перед ними промелькнет целая вечность в ожидании страшного удара топора палача...

Богдан прислушивался к тому, о чем говорят люди, и пытался своим юношеским умом осмыслить все происходящее. Да разве легко это сделать, когда такой шум стоит над этим неспокойным морем человеческих голов, каждая из которых также жаждет постичь сущность страшного злодеяния!

- Смертью валаха спасают Потоцкого...

- Ясно...

- Ведь он же не шляхтич, такова ему и цена...

- Точно осмаленному кабану голову отсекут...

- На студень сенаторам? - допытывается человек, стоящий рядом с Богданом.

Ответа не слышно, потому что человеческая волна относит молодых людей в сторону. Но и там слышат они такие же речи...

- Будем искать Мартынка? - прошептал Хмелевский на ухо Богдану, на что тот в ответ только кивнул. Но, оглядев массу людей, заполнявшую площадь, он еще раз, теперь уже безнадежно, качнул головой.

Молодым людям не стоялось на одном месте, хотя им отсюда хорошо было видно и толпу на площади, и "голгофу". Так назвал Богдан помост для казни, как только заметил его. Он припомнил всю историю казней, и это привело его к мысли об инквизиции.

- Да это же настоящая инквизиция, Стась! Клянусь богом, инквизиция... Преподобный пан Соликовский и его святейшество пан ректор...

- Тес... сумасшедший! Тебя могут услышать, - остановил Богдана Стась.

- Ты, Стась, думаешь, что на "Площади цветов" в Риме иезуиты сожгли Джордано при смиренном молчании тысяч итальянцев?..

- Да замолчи же, говорю!.. Джордано, Джордано...

- Или, скажем, нашего соседа, Яна Гуса!

- Гуса сожгли, уважаемый пан спудей [студент (польск.)], за ересь, поучительно произнес пожилой мужчина, стоявший с непокрытой головой, аккуратно подстриженной, уже седеющей.