Испанский смычок - Андромеда Романо-Лакс

У меня была причина быть нервозным в тот день. Исабель отказалась заниматься со мной после нашего последнего «урока». Репетируя свою часть в одиночестве, я уговаривал себя, что все закончится хорошо. Я ведь не выступал еще на официальных концертах и еще не научился бояться их. Там, в Барселоне, моей аудиторией был дон Хосе. Во время выступления просто представлю себе, что я на Рамблас.

Я знал, на концерте мы выступаем вторыми. Первой — королева-мать, они с графом исполнят небольшой дуэт. Было договорено, что граф представит их выступление как экспромт: опустив смычок к земле, он будет просить ее сыграть, будто не он занимался с ней неделями напролет. Так было нужно, за элегантной дипломатией в отношении монаршей особы он маскировал свою вину за разлад отношений между мной и его упрямой дочерью.

Выступление королевы-матери получилось удачным. Аплодисменты трех дюжин ее приближенных подняли ей настроение, и я понадеялся, что наш неслаженный дуэт вряд ли его ей испортит.

Граф стоял между мной и Исабель, когда нас представляли гостям, сидевшим в похожих на подкову роскошных креслах. Я пытался поймать взгляд Исабель, но она решительно отворачивалась от меня.

С самого начала Исабель принялась демонстративно солировать, мне ничего не оставалось, как делать то же самое, в результате наши ритмы и акценты просто не совпадали. Затем она решила совсем задавить меня, стала играть и быстрее, и громче. Композиция давала ей эту возможность, так как Шуман отдал в ней предпочтение партии пианиста. Исабель так раскачивала головой и с такой силой вдавливала в пол ноги, что казалось, вот-вот упадет с банкетки. Я слышал шумное дыхание одной из женщин, находившихся за нами. А где-то рядом низкий мужской голос произнес: «Очень хорошо, очень современно».

Я играл неистово, настолько, насколько это было возможно в тени злой настойчивости Исабель, чтобы хоть как-то смягчить ее агрессию. Я поднес смычок ближе к кобылке виолончели, извлекая из струн глубокое рычание. При каждом ударе смычка я наклонялся вперед, помогая себе всем своим весом. В самый напряженный момент пьесы я не слышал Исабель совсем. На долю секунды я подумал, что она прекратила играть, но, когда поднял глаза, увидел движение ее плеч. Продолжая извлекать смычком громовые звуки, я покосился направо и увидел королеву-мать. Она слегка наклонила голову, взгляд ее суженных глаз выражал сомнение на грани раздражения.

Рядом с ней я с удивлением увидел того самого высокого парнишку. На нем была обычная одежда, но его тонкие икры утопали в сапогах для верховой езды, которые выглядели не к месту в музыкальном салоне.

Его челюсть отвисла, а глаза с веками оливкового цвета были закрыты. Он выглядел не просто старше, он выглядел пожилым. Наш суверен. Он мог быть скучным молодым человеком, а я был дураком, не узнавшим своего короля.

И хотя я пропустил короткую руладу шестнадцатых нот и мы оба совсем перестали совпадать, я продолжал смотреть в ту сторону. Рядом с королем сидела женщина с овальным свежим лицом и темно-русыми волосами, уложенными на макушке; ее бесцветный взгляд показался мне каким-то отстраненным, как отражение облака в воде. До этого момента я никогда не видел королеву, но слышал, что она всегда смотрит так, точно созерцает пустоту. Я провел достаточно часов за нотами, чтобы знать: с виду никчемное часто заключает в себе гораздо больше того, что выглядит содержательным.

В то время как наша музыка гремела чудовищной какофонией, мне показалось, что я вижу удивленное движение тонких губ молодой королевы. Вскоре оно исчезло, и ее лицо по-прежнему выглядело кротким и строгим. Я все еще пытался понять, вообразил я себе эту улыбку или она действительно мелькнула, когда подошел к финалу низвергающимся с высоты порывом нот и впился смычком в самую низкую струну.

В тот момент раздался выстрел. Комната взревела криками и пришла в движение. Король бросился на колени королевы-матери — то ли для того, чтобы защитить ее, то ли чтобы самому спрятаться. Исабель пошатнулась, соскользнула с табуретки и упала на пол. Рывком открылась дверь, и два стражника вбежали в комнату.

Королева продолжала сидеть прямо, будто ее удерживали веревочки куклы-марионетки. Палец руки в белой перчатке указывал — все повернули головы, чтобы проследить траекторию ее жеста — он указывал на меня. Я наклонился влево, потом вправо, посмотрел на шейку виолончели и увидел, что лопнула струна соль. Не выстрел, не бомба, просто лопнула струна.

Волна облегчения пронеслась по салону, послышались разговоры и беспечный смех. Ко мне подошел охранник, чтобы осмотреть виолончель: проверил лопнувшую струну, заглянул в эфы — резонаторные отверстия в форме буквы F — и наконец задрал лацканы моего пиджака. Гвалт в салоне нарастал. Я заметил, как Исабель уходит, не привлекая к себе внимания. Кончик ее носа покраснел, на щеках выступили слезы разочарования. Дуэт, слава богу, остался в прошлом. И не было никаких аплодисментов.

— Современное, вы сказали? — услышал я, как произнесла королева-мать, по-прежнему в нерешительности склонив голову.

— В Париже зрители потребовали бы сыграть еще, — ответил толстый мужчина. Я мог видеть только его широкую, обтянутую пиджаком спину.

— Здесь не Париж, — сухо ответила королева-мать.

— Слава тебе господи. Vive la différence![11] Но если вы хотите третий акт вместо исполнения на бис, я готов начать.

— Да. — Она дотронулась до его руки, слегка усмехнувшись. — Спасибо, Хусто. Я думаю, это восстановит порядок.

До этого момента моя жизнь складывалась в общем-то удачливо, но удачливость эта была довольно странного свойства. Если со мной и происходило что-то плохое, то часто оно действовало мне на пользу. После смерти отца я обзавелся смычком; нелепый союз матери с доном Мигелем даровал мне поездку в Барселону; в разгар радикального бунта мне помогли перебраться в Мадрид для обучения музыке. И этот неудачный концерт, который по логике вещей должен был завершиться упаковкой моего багажа для обратной дороги, привлек внимание Хусто Аль-Серраса, уже во второй раз в моей жизни. На этот раз он ошибочно принял меня за своего почитателя.

Закончив играть перед очарованной публикой, он забрал меня из салона и за руку потащил по темному вестибюлю на парадный плац.

— Моя виолончель…

— Граф позаботится о ней. Он из тех людей, кого я стараюсь избегать, его дочь тоже, но ты — другое дело. — Он подошел к ярко-красному автомобилю, стоявшему рядом с двумя другими, серебристыми.

— Он же был вашим учителем. Разве вы пришли не для того, чтобы повидаться с ним?