Кунсткамера аномалий - Игорь Винокуров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Муж Золиной принял решение заказывать в храме раз в три месяца заупокойную мессу. Как только была отслужена первая, положение вещей резко изменилось. Призрак, по словам директора, продолжает напоминать о себе, но «ведёт себя дружески». Старки скончался в мае 1588 года. Он единственный рядовой рыцарь, похороненный в подземной усыпальнице орденского собора святого Иоанна, предназначенной исключительно для великих магистров. Такой чести он удостоился по причине тесной дружбы с Жаном де ла Валетом. (основателем столицы Мальты, у которого почтенный рыцарь служил секретарём).
Читатель, возможно, заметил, что в двух последних случаях, как и в некоторых предыдущих, это моё «нечто», которое делает дом беспокойным, названо призраком или привидением, хотя действующее начало проявляло себя невидимо. Правда, когда оно является нам воочию, от этого легче не становится. Скорее наоборот, делается ещё страшнее и непонятнее. А как хотелось бы все это объяснить!
Так, например, уже известный читателю М. А. Уляшев из Воркуты в письме в редакцию журнала «Вокруг света», при котором работал семинар «Экология непознанного», сетовал на то, что на нём много говорилось о разных аномальных явлениях, "но ни в одной статье не было дано объяснения их природы, не сообщалось об их научном анализе и о мнениях учёных. «Не может быть, – продолжает Уляшев, – чтобы люди нашего поколения, разгадавшие много тайн и загадок космоса, проникшие глубоко в недра земли и в глубины океанов, не смогли бы объяснить самые обыденные явления, происходящие вокруг нас. Меня, – заключает он, – это волнует прежде всего».
Что можно на это ответить Михаилу Алексеевичу? Всё-таки события, с которыми мы имели дело, весьма необычные, и если даже они и наблюдаются в повседневном быту, то уж обыденными-то их никак не назовёшь! И связаны они, скорее всего, с самыми сокровенными глубинами нашего естества, а не с глубинами космоса. А поскольку у науки пока нет средств для проникновения в такие глубины нашей человеческой сущности, она не в силах её не только понять, а и признать, и потому все эти странные явления для науки как бы не существуют. Она их упорно отрицает. Мол, следует ли изучать то, чего нет? Конечно же, наука так и поступает: на нет и науки нет… Однако отдельные её представители, нередко с оглядкой на своих коллег – как бы чего не заподозрили! – исследуют подобные странные явления в приватном порядке, смыкаясь в своих интересах с любителями. Но серьёзные исследования так не ведутся.
Правда, человечество имеет и другие способы познания, назовём их вненаучными, что отнюдь не означает их не– или антинаучность. Они просто другие. Мы имеем в виду уже давно накапливаемый человечеством опыт интуитивного, религиозного, мистического, художественного постижения мира, который в ряде случаев дополняет или подтверждает опыт науки. В других случаях, наоборот, он, на первый взгляд, противоречит науке. Но ведь наука в современном её виде насчитывает всего лишь несколько сотен лет, а вненаучный опыт постижения мира неизмеримо древнее, и науке следовало бы прислушаться к накопленным им откровениям. Пока же до этого ещё очень далеко…
Призрак в министерстве.
Этот совершенно восхитительный рассказ, названный «Привидение в департаменте», впервые был опубликован газетой «Санкт-Петербургские ведомости» в воскресном номере от 8 мая 1888 года. Его, несомненно, одарённый литературным талантом автор укрылся за инициалами «Г.Н.». Приводим рассказ по тексту, перепечатанному в одном из номеров журнала «Ребус» за 1888 год.
"На днях один очень почтенный сановник передал мне следующую странную историю, имевшую место в начале шестидесятых годов в здании одного из министерств в Петербурге. История настолько странна и удивительна, что ею можно поделиться с читателями. Кроме того, для меня она имеет следующее достоинство: если бы я прочёл её в «Ребусе» – журнале, который, как всем известно, выписывается для покойных родственников(?)', ничего тут удивительного не было бы. Но передававшее мне её лицо – скептик чрезвычайный и смотрит на все с физико-математической точки зрения, так как и курс-то кончил именно на этом «естественном»
Знак вопроса в скобках поставлен возмущённым издателем «Ребуса» В. И. Прибытковым факультете. Наконец, тем дороже его рассказ, что он сам является в нём лицом действующим. Рассказывал он историю с видимым неудовольствием: по его собственным словам, она противоречит его убеждениям, а давать какие бы то ни было объяснения на её счёт отказался, и даже закончил сожалением, зачем вообще-то её рассказал.
Рассказ его заключался в следующем:
"Я был делопроизводителем в нашем департаменте, а директор приходился мне дядей. Обедал я у него чуть не ежедневно, тем более что жена его была барынька пречудесная и ко мне, холостому племяннику, относилась весьма сочувственно. Понадобилась однажды вечером дяде справка, не хочет ждать до будущего дня: сейчас ему подай. А справка у меня в столе, в департаменте, и ключ у меня. Дядя говорит: «Сейчас я велю заложить лошадь, поезжай и привези немедленно». Нечего делать, поехал. Зимний вечер, снег, вьюга. Приезжаю. Конечно, некоторый переполох. Сторож у нас из жидов был и всегда после присутствия в подпитии, и звали его Шмульсонн. Он засуетился, зажёг сальную свечку (ведь это теперь по всем министерствам керосин, а тогда по стенам только горели масляные лампы), и отправились мы с ним во второй этаж, в департамент.
Ну, обстановка совершенно диккенсовского романа. Лестница огромная, темно: от свечки даже точно темнее ещё стало – даёт она только маленький круг света, а остальное – мгла самая беспросветная. В окна вьюга так и стучит: все закидало хлопьями, стекла звенят. Ну, я ко всему этому всегда поверхностно относился, и потому на нервы мне это не действовало. Ну, идём. Отпирает Шмуль одну дверь, другую. Вот и департамент наш: огромная карта Российской империи во всю стену, портреты государей во весь рост. Идём все дальше.
Только когда мы входили как раз в ту комнату, где я, по обыкновению, занимался, показалось мне, что кто-то, серый такой, выходит в противоположную дверь. Показалось мне, и тотчас же я отогнал эту мысль, решив, что это тень от нашего шевелящегося пламени. Даже не вздрогнул, а подошёл к своему столу, говорю Шмулю: «Свети хорошенько», – вынул ключ, отпер ящик и стал рыться.
Но едва я сел и воцарилась тишина, как совершенно явственно послышались в соседней комнате шаги.
«Шмуль, – говорю, – там есть кто-то.»
А он отрицательно трясёт головой:
«Никого, васе вышокородие, ижвольте быть шпокойны.»
Ну что же, думаю, верно, это ветер. Нашёл бумаги, задвинул ящик, только хотел встать, слышу, что там не только шаги, а и стулом кто-то двигает.
«Шмуль, – говорю, – разве ты не слышишь?»
«Слышу, – говорит, – только это так. Ижвольте уходить.»
«Как так? Пойдём, посмотрим…»
Тут же он скорчил недовольное лицо.
«Оштавьте, – говорит. – Ну цего шмотреть. Нехай её!»
«Да про кого ты?»
«Да про бабу»
«Про какую бабу?»
«Да что тут ходит»
«Что ты врёшь! Какая баба? Зачем она здесь? Гони её вон…»
Он протянул шею и повёл носом:
«Н-ну! Как её выгонишь, коли она не живая!»
«Ты опять пьян?»
"Никак нет. Ижвольте спросить у всех сторожей. Как девять часов ударит, и пошла стучать по асем комнатам… И ребёночек на руках… "
Меня взорвала эта глупость.
«Бери свечу, идём!»
И опять, едва мы вошли в соседнюю комнату, я увидел, что кто-то промелькнул в двери. «Шалишь!» – подумал я и скорыми шагами направился туда. Сзади ковылял Шмуль и все твердил:
«Оштавьте, васе вышокородие, ну што вам!»
В третьей комнате я уже ясно видел, как между столов, торопясь и путаясь, шла невысоконькая бабёнка в платке на голове, кацавейке, с чем-то завёрнутым в одеяло.
«Что тебе надо? Пошла вон!» – крикнул я. Она на мгновение остановилась, испуганно оглянулась и затем, быстро семеня ногами, пошла по анфиладе тёмных комнат. Я пошёл за ней.
«Стой! Постой! Кто ты? Как попала сюда?»
Но она не оборачивалась, не останавливалась. Я решил остановить её во что бы то ни стало; я знал, что загоню её в последнюю комнату, откуда нет выхода.
Но вот тут-то и произошёл казус. Она, очевидно, прошла сквозь запертые двери, оттого что за мгновение перед тем я видел её в дверях и так близко, что почти дотрагивался до её плеч, а через мгновение руки мои встретили наглухо запертые створки, и больше ничего.
Холодный пот у меня выступил на лбу, я растерянно взглянул на Шмуля.
«Ну! – сказал он совсем хмуро. – Ну и что, вжяли? Охота васе вышокородие со всякою, можно сказать, мерзостью возиться!»
«Шмуль, да это что же?» – спросил я.
«Ну, и если она толчётся тут каждый вечер, жначит, так надо, – философствовал он, – жначит, её земля не принимает…»
