Боги и человек (статьи) - Борис Синюков

В общественной жизни, если им не прикажут идти на демонстрацию под угрозой увольнения с работы, участия не принимают, но и не могут принять по причине воспитания на мыльных операх южноамериканского ширпотреба. В них раз и навсегда можно положить любую религию, любую идеологию, любое отношение к любым вещам, и все это будет там храниться как в персональной ячейке швейцарского банка, незыблемо. Причем выдаваться для пользования будет безотказно, но по двум «ключам»: собственной потребности, например, перед голосованием, и под контролем второго «ключа», от администрации банка, короче – от властей.

Именно на этой группе держатся и питаются как микробы, поедая живую ткань, все религии, власти и государства. Жалко, конечно, но ничего сделать нельзя. Это – закон природы, а против природы, как говорится, не попрешь. Кстати, о законах природы. Они иногда не очень логичны. Но ведь и опрашивают дураков на предмет «да или нет» наравне с умными. Поэтому совокупный результат получается как на выборах президентов. И Частям Бога на низших Его уровнях со спортсменами удобнее, не так отвлекают от глобальных дел, не лезут в высшие сферы, не на свой уровень. То есть, не Гамлеты. Разве что, гаметы.

Вторая группа – малочисленна, это поэты. Хотя я имею в виду, естественно, все искусства. Эти люди живут и действуют исключительно по велению гипоталамуса – древнейшего отдела мозга, который в общепринятом понимании вовсе и не мозг, а спинной мозг. Или что–то в этом роде. В связи с этим я хотел бы поспорить с одним телевизионным покойным старичком со множеством научных регалий и званий, хотя он и не дожил до этого спора. Он говорил, что поэты предсказывают будущее, которое никак без них невозможно узнать. Я же говорю, что будущего не знает даже сам Бог. Не говоря уже об астрологах. Астрология – это как канва для вышивки, как пустые соты, еще без меда. Она говорит, кто ты, и куда стремишься, но она не говорит, что кристалл при росте упрется в земной потолок. Все время надо принимать решения «да или нет». Именно поэтому будущее не видит никто. Оно все время корректируется. Однако надо начать характеризовать поэтов.

Поэты не только не хотят думать корой головного мозга как и спортсмены, они и не могут этого делать, за самым малым исключением, например в вопросе гонорара. Поэтому они любят в школе гуманитарные науки, которые воспринимаются исключительно гипоталамусом, и не любят точных наук, у них всегда по ним одни тройки, максимум.

Гипоталамусу не нужно общение с корой головного мозга, он и без нее справляется со своей задачей сиюминутного охранения особи от смерти, и, не спрашивая никого, отправляет своего владельца по кратчайшему пути, чаще всего к ранней смерти. Вопрос: почему? Потому, что я слишком упростил характеристику поэта. У него кора хотя и в бездействии, но не настолько же, я же сказал, что он заботится о гонораре, о котором гипоталамус вообще ничего не знает. Я к тому клоню, что если бы поэт не пытался совсем жить мозгом как, например, баснописец Крылов, то и он бы прожил подольше. Гипоталамус своими методами охранил бы его до естественного разложения. Но в том–то и беда поэтов, что они включают свою кору, совсем не умея ее пользоваться. И этому есть объяснение.

Поэтов, особенно в ранимом возрасте, никто из окружающих не понимает. Поэт сообщает школьным одноклассникам свои видения, которые представляет ему гипоталамус, охраняя его от бед своим древнейшим способом (инстинкт оскорбительно, зато подсознание подойдет), а товарищи даже не понимают смысл сказанного. И чураются его, такого «не от мира сего». Спортсменам надо движение, а поэтам –сосредоточение в себе самом. То есть движение у него внутри, а не снаружи. И это молодым спортсменам не нравится. И так как поэтов мало, они страшно одиноки даже в шумной толпе сверстников. Внутренняя сосредоточенность и желание внешней любви, хотя бы признания сотоварищей, – данное ему тем же гипоталамусом, напоминая простейшим образом о продолжении рода, – входят в противоречие. И поэт ради любви готов здорово рисковать, обращаясь к коре мозга, вернее, включая ее для совершения громких поступков из единственного желания прославиться для любви. Но кора у него не то, чтобы недоразвита, она мало тренирована на такой работе, и ведет прямиком к ранней смерти. И гипоталамус, будучи инструментом древним, с малой частотой в мегагерцах, ничего не может с этим поделать.

В связи с этим, поэты предвещают нам не будущее, а рассказывают прошлое, то, которое давно всеми позабыто. Поэт всегда может по подсказке гипоталамуса нарисовать нам, как он был динозавром, рыбой, и даже инфузорией–туфелькой. А мы все кричим: господи, как развито его воображение! В отличие от нас, поэт прекрасно помнит времена Навуходоносора, экзотические пиры Шахерезады, и рад нам все это рассказать. Опять же, чтобы получить самую примитивную любовь, она в нем сидит постоянно, гипоталамус то и дело толкает его в бок: ты продолжил свой род? Именно поэтому все поэты любвеобильны. Очень тонко ее чувствуют из–за непрекращающегося опыта. И всегда готовы делиться, то есть изменять любви.

Близки ли они к Богу? Участвуют ли они в принятии жизненно важных решений на уровне «да или нет», то есть, ходят ли они голосовать? Голосовать они, как правило, не ходят, но голосование их важно. Они представляют всю прошлую глубину времени Вселенной. И этим отличаются от спортсменов, которые голосуют, как играют «в очко»: совершенно бессмысленно, по пословице «пан или пропал», то есть, тыча пальцем в небо. Поэты же своим подсознанием, основанным на прошлом опыте «от инфузорий» или «от сотворения мира» (как хотите) просто «чувствуют», что голосовать надо в данной случае «да», а в другом случае – «нет». Категории «или» они не знают, ибо их прошлый опыт говорит за них по–командирски: «делай как я».

Поэтов, кстати, именно поэтому можно сравнить с блаженными, которых народ очень любил в старину, потому, что в докомпьютерную эру и до изобретения нанятыми правителями учеными «дерева целей» это был единственный способ по возможности не ошибиться. Сам народ к этому времени способность видеть прошлое уже потерял. А конструировать будущее не может даже сам Бог. Вернее, я думаю, не хочет брать такую огромную ответственность на себя. И без Него в мире много было «тупиковых ветвей» прогресса, сформированных на нижних этажах системы Мир. Хотя я применил неправильную формулу: не хочет. Она взята для красного словца. Машина ничего не может хотеть. И тут мне вновь надо остановиться на необходимости угасания целей, целеустремлений от нижнего уровня к восходящим уровням системы.

Вообще этот вопрос математический, а я в ней не силен, исключая утилитарное применение в инженерных задачах методов, разработанных математиками лет триста назад. Попробую чистой описательной логикой, вплоть до предела, который не очевиден. Нижние этажи системы более многочисленны, чем верхние. Это понятно и по простой пирамиде или конусу. Поэтому равновесие спорящих друг с другом мнений «внизу» отчетливей и можно хулиганить в пределах более широкого основания. Выше – хулиганство должно быть в более узком основании, чтобы пирамида не пошла расти вбок, и центр ее тяжести не вышел за пределы нижнего основания. Игрушка упадет. С каждым уровнем надо быть все более осторожным, и на вершине вообще прекратить дурацкие «планы на будущее». Это, естественно, очень грубый пример, многого не учитывающий, например, продолжение пирамиды «вверх ногами» как продолжение ее образующих за вершину. И даже кривизну, но пример все–таки дает некое представление, что шутить на вершине нельзя, оно и по альпинизму это видно. Однако надо закончить и про поэтов.

Все ныне знают ценность для мира поэтов. Это теперь модно. А если модно, то и дураки на словах за поэтов. На деле же не дают им житья. Потому, что поэты их интуитивно раздражают, видя их насквозь. Внутренним взором, разумеется, вернее гипоталамусом. И еще потому поэты живут трудно и недолго, что не могут сдерживать себя. Опять же из–за любви. А дураки этим пользуются.

Осталась у меня одна группа. Я назвал ее инженеры, и сейчас объясню, почему. Не знаю, как за границей, меня туда всю жизнь не пускали, а в советской системе ученый считается выше инженера. Дескать, ученый открывает «фундаментальные» законы природы, а инженер только пользуется их формулами, чтобы что–то сделать практическое, например, рассчитать зажатую консольную балку на поперечный изгиб. Я же считаю, что инженеры важнее. Ибо, не будь инженеров, ученые бы вымерли как динозавры, их научные достижения никому бы не потребовались. Только надо добавить, что некоторых инженеров безосновательно считают учеными, например, Циолковского. Появись у него такой же «спонсор» как Сталин у инженера Королева, и Циолковский бы не бумажки писал, а делал бы свои ракеты в железе. И даже письменность придумали инженеры, ибо она была позарез нужна торговцам. И даже Лебедев, практически доказавший давление света, более инженер, нежели ученый, так как постановка цели доказать давление света – не стоит и гроша в научном плане, а хитроумность прибора для этого – высокое именно инженерное решение. И поэтому ученых начали сдуру делить на экспериментаторов и теоретиков, чем сразу же перевели большую часть ученых в инженеры. А слово сдуру я употребил потому, что «чистой» науки вообще не существует. Вся наука – инженерная, даже «Капитал» Маркса, ибо он его писал с чистейшей утилитарной целью, для инженерной задачи исправления недостатков использования капитала. И чем это лучше или хуже, например, эффективного использования топлива, я не понимаю. И математик, решая задачу, и ботаник, пересаживая цветочки, – тоже инженеры, ибо они знают, что в первом случае будет легче рассчитать вышеупомянутую балку и вырастить из аленького цветочка серобуромалиновый во втором случае. И даже такие как я, занимаясь в настоящей статье чистейшей философией, делают это не из–за своей «любви к науке». Они это делают из совершенно практических инженерных целей: перестаньте давать жировать на ваших скудных средствах служителям выдуманного ими же старичка на небе! Вам же будет дешевле жить! Служители возьмут лопаты в руки и цены упадут.