Путь к Софии - Стефан Дичев

— Напротив! Я удивлен, что вы так хорошо их помните... Да, Лере.

— Вот эти двое. И особенно ее муж, доктор Шарль Бовари! Бездарный, пустой, апатичный. И такой скучный, такой отупляюще однообразный. Невозможно не посочувствовать ей! Но невозможно и не осуждать ее... Ведь как обманчиво и призрачно то, чего достигла Эмма ценой стольких низостей и преступлений! Пока она сама себя не наказала в конце концов! Помните Родольфа? Его хлыст с золотой ручкой. И второго — студента...

— Леона.

Но ей не нужна была подсказка. Она благодарно улыбнулась Леандру, а глаза выдавали ее чувства. Она была счастлива, что ее слушают с таким вниманием, горда тем, что нашла возможность доказать...

— В сущности, этот Леон ничтожный человек. Пустышка. Трус в любви! — неожиданно сказала Неда и сама удивилась себе и удивила Леандра.

Он оцепенел и внимательно вгляделся в нее, вспомнив намеки Позитано. Ему показалось, что такую характеристику Леону — образную и меткую — могла бы скорее дать Марго, а не Неда. Но тут же он возмутился, что позволяет себе сравнивать их.

Но мадам Леге была очарована. Она всплеснула сухими ручками и воскликнула:

— Как хорошо вы это сказали, моя милая! Мы, женщины, всегда предпочитали сгореть в огне. Ах, молодость, молодость!

— Но разве ужасная судьба Эммы Бовари не знаменательна, сударыня?

— Может быть, и знаменательна. Но в каком смысле, моя милая?

— Я хочу сказать... Это судьба женщины! Крик ее души. Право женщины на то, чтобы ее признали человеком. Равной!

— О моя дорогая! Я просто приятно удивлена! — сказала наконец мадам Леге и посмотрела на сына. — Признаюсь, я не ожидала услышать такое здесь, в этом городе. Я непременно должна написать об этом госпоже Тюрго! (Госпожа Тюрго была одной из парижских знаменитостей, страстной поборницей женского равноправия.) А может быть, это дойдет и до ушей господина Флобера? Правда, Леандр? Как одна здешняя...

Консул, опасаясь, как бы мать не сказала чего-то неуместного, поспешил ее прервать:

— Вы забываете, мама, мадемуазель Неда воспитывалась в Вене. Вы знаете, что здешняя почва неблагоприятна для феминистических идей... Разумеется, господин Задгорский передовой человек, — тотчас поправился он. — Я рад, я счастлив, что вы привили дочери такие широкие, современные взгляды, сударь! — добавил консул по-турецки.

Приветливо улыбнувшись удобно расположившемуся в кресле Радою, он попросил Филиппа передать отцу содержание их разговора. Но не успел Филипп этого сделать, как мадам Леге, взглянув на часы, испуганно воскликнула:

— Бог мой! Что случилось с супругами Позитано? Я в самом деле начинаю беспокоиться!

— Может быть, в последний момент произошло что-то непредвиденное, — сказала Неда, недовольная тем, что мадам Леге переменила тему разговора.

— Странно, но у меня какое-то предчувствие... Леандр, ты бы послал за ними фаэтон. Они опоздали уже на целый час!

— Их просто задержал дождь, мама!

Словно в подтверждение его слов раздался звонок, и Сесиль — до сих пор она стояла у балконной двери и смотрела, как дождь барабанит по крышам домов, — кинулась в прихожую следом за лакеем.

— Они! Синьор Витторио и синьора Джузеппина! — возвестила сияющая девочка, прибежав назад.

Вслед за ней в широких дверях появились супруги Позитано. Маркиза, на целую голову выше своего мужа, все еще красивая женщина, в строгом темно-красном платье для послеобеденных визитов, которое — увы! — не могло скрыть ее полноты, и маленький маркиз, как всегда оживленный, подвижный, веселый и сияющий улыбкой.

— Тысячу извинений! — воскликнул он, подойдя к столу. — Меня взяли в плен... О мадонна! Как я мог даться в руки этой банде... И я был наказан, уверяю вас! Нет, нет, это будет уж чересчур, если и вы меня накажете, — говорил Позитано, весело поблескивая своими глянцевитыми глазками, здороваясь со всеми по очереди и целуя руки дамам.

— Но кто вас взял в плен? Какая банда? — раздался среди веселого смеха голос мадам Леге, когда все расположились вокруг стола и Жан-Жак появился с кофе для новых гостей. Мадам Леге не забывала, в какой стране она находится.

— Кто? Майор!

— Майор?

— Майор Сен-Клер, сударыня!

— Такой милый джентльмен! Вы шутите, разумеется!

— Если вы это называете шуткой!

— Твое счастье, Леандр, что ты вовремя вернулся с этой экскурсии.

— Я все же не понимаю, Витторио! Как это ты позволил себя уговорить!

— Но если у майора такая союзница, как миссис Джексон, мой милый... Ты же знаешь миссис Джексон!..

— Разумеется, не обошлось без этой миссис Джексон! — заметила его жена.

— Драгоценная Беппина! — И маркиз сделал трагикомический умоляющий жест.

Все рассмеялись, даже Радой, хотя и не понял, в чем дело, — Филипп, услышав имя американки, забыл о своей обязанности переводчика.

— О, миссис Джексон была в таком чудесном настроении! Поедемте! Посмотрим укрепления! Понаблюдаем! — словоохотливо продолжал Позитано, бессознательно желая поддразнить жену. — И барон... И еще капитан Амир, что к ней прилип... Разве я мог испортить компанию? Можно ли меня за это бранить? И вот мы ездили и смотрели укрепления, деревни. Хорошо еще, что погода испортилась, а то американка, того гляди, решила бы там заночевать! — заключил он, и снова все рассмеялись, но смех Джузеппины и Филиппа звучал неестественно.

Радой в парадном черном костюме сидел между Филиппом и Недой напротив мадам Леге. Ради такого случая он надел перламутровые запонки, заколол галстук рубиновой булавкой, пристегнул часы массивной золотой цепью. Он важно кивал, улыбался, разнеженный и благодарный, гордый тем, что он здесь, что исполняются самые заветные чаяния его жизни. Но вместе с тем он все время был настороже и не спускал глаз с матери консула.

— И хорошо, что вы вернулись, — сказал он, чтобы как-то принять участие в разговоре. — Тяжко приходится тем, кто сейчас работает на укреплениях под дождем.

— Оставь... Незачем им говорить об этом, — шепнул ему Филипп, у которого совсем упало настроение.

Он не собирался переводить отцовское замечание, но Позитано поспешил показать свое знание болгарского языка.

— Да, да, вы правы, сударь! Тогда еще не был дождь, и надо было люди отпустить. Но я не верить, чтобы турки делать это. Да? Понимай?

— Понимаю, понимаю... И я не верю, — тотчас согласился Радой, польщенный вниманием маленького забавного маркиза.

— А ты, мой друг, оказывается, говоришь на болгарском, — удивился Леге. — Вы говорили об укреплениях. Да? Что следовали бы вовремя отпустить людей? Да, кстати, вы проезжали мимо виселицы на Соляном рынке? — спросил он, и его оживленное лицо сразу помрачнело.

— Нет, мы въехали через ворота Куршумле. Насколько я знаю, нынче утром на Соляном не было никакой виселицы!

Не только у супругов Позитано, но и у всех остальных, за исключением Радоя, не подозревавшего, о чем идет речь, на лицах отразились разноречивые чувства: тревога, любопытство, страх.

— А ты мне ничего не сказал, Леандр! Господи! Уже начали вешать... — испуганно воскликнула мадам Леге.

— От мосье Оливье я узнал, что это ваш соотечественник, болгарин, — сказал Леге, избегая глаз побледневшей Неды.

— Но кто он? За что?

— Ты его видел, Витторио, там, на укреплениях. Утром...

— Андреа Будинов?! — вырвалось у Позитано.

Голос его был какой-то чужой, хриплый. С ним слился сдавленный крик Неды. Но общее замешательство было так велико, что никто не обратил на нее внимания. Филипп, мадам Леге, синьора Джузеппина, даже Сесиль, даже Радой, услышавший имя сына соседей, были потрясены, каждый хотел выяснить, точно ли это. Тот ли это самый? Что он сделал? Нет, не может быть, не может быть! Такая жестокость! Такой молодой... Бедняжка... Несчастный… В эту минуту и сочувствие, и страх, и тайное злорадство, и немой ужас сплелись в один узел — каждый хотел знать. И никто никого не слушал. Пока наконец громкий вопрос Леге не заставил всех умолкнуть.

— Откуда вы взяли, что это Андреа Будинов?

— Но ведь его арестовали на укреплениях, — возразил с облегчением Позитано.

— Да, но отпустили. Я даже сам привез его в город.

— Кто же это тогда?

— Второй арестованный, крестьянин! Повешен в назидание! Я очень, очень сожалею! Надо было и за него вступиться, дорогой Витторио! Это камнем лежит на моей совести. Оливье рассказывал, что крестьянин держался так достойно, он всех поразил! Даже что-то крикнул в лицо Джани-бею. Тот просто взбесился.

Позитано закурил папиросу и, окружив себя облаком дыма, сказал:

— Да, дамы и господа, мы свидетели событий, мук и страданий, через которые, очевидно, каждый народ должен пройти... Да, да, видимо, это цена, которую надо заплатить...

— Кровавая цена, — вставил почти все время молчавший Филипп. И в ответ на удивленные взгляды повторил: — Кровавая цена, к сожалению, слишком высокая. То, что нас ждет, может, и не стоит ее.