Путь к Софии - Стефан Дичев

«Волосы встают дыбом, как подумаешь, что могло случиться», — говорил он себе, когда за ужином разговор опять вернулся к тому, что произошло утром на укреплениях.

— Хватит, Коста! Больше не рассказывай! Не расстраивай мать! — прикрикнул Слави. — Что мы, не знаем его, что ли? Непутевую голову! Еще не известно, чем это для него кончится!

— А как я, по-твоему, должен был поступить? Может, как те трусы? — вспыхнул Андреа, швырнул вилку и отодвинулся от стола. — Бедняга Тодор так и остался один... Это они повинны в его смерти, они!

— А что они могли сделать? Это тот рябой чауш повинен, полицейские, офицер! — рассердился Коста. — Да еще Амир, откуда он только взялся на нашу голову.

— Андреа прав, — сказал Климент, аккуратно вытерев платком усы. — Если бы там все наши держались дружно и с умом... Ведь представился такой редкий случай. Надо было заявить — так, мол, и так... И тогда все бы выяснилось и обошлось.

— Надо было, — повторил Андреа, презрительно сдвинув брови. — Легко говорить, сидя дома! Ты бы видел, как они побежали — настоящие овцы!

— Хватит, я сказал! Хватит!.. Убирай со стола, жена!

Слави встал, перекрестился и пошел в маленькую комнатку, где он любил пить после ужина кофе и просматривать свои торговые книги. Андреа и Климент поднялись к себе в комнату. Коста, еще не успокоившийся, пошел с ними, а не остался, как обычно, помочь женщинам.

«Ведь что только могло быть, — опять думал Слави, листая страницы книги с записями цифр и машинально, по привычке откладывая на счетах то одну, то другую сумму. — Что могло быть? Ох, ребятки мои, ребятки! Чтоб вас наставил на ум господь бог! Не то изведется с горя ваша мать. И я вместе с нею». Он закрыл книгу, снял очки. Погрузился в свои думы. Что еще их ждет в это тяжелое время? Он не мог больше заниматься подсчетами. Не мог усидеть на одном месте. Скрутил цигарку, но не стал ее раскуривать, а поднялся и вышел в коридор.

— Ты куда? — окликнула его в дверях кухни жена.

— Я выйду во двор ненадолго, покурю, — сказал Слави. Но, увидев на ее глазах слезы, положил руку ей на плечо и неловко ее погладил. — Ведь все обошлось. Хватит тебе плакать. Поблагодари лучше бога!

Он накинул на себя пальто и пошел по темному коридору. Сверху послышались голоса сыновей. Он остановился, прислушался. Желание выйти проветриться сменилось бессознательной тревожной потребностью узнать, о чем сговариваются сыновья. Он сбросил шлепанцы, нащупал перила и стал осторожно подниматься по лестнице. Только бы не вышла жена или сноха... На смех поднимут, думал Слави, стыдясь собственного поступка. Но чем ближе подходил он к двери, тем сильней боялся услышать что то страшное, такое, что нарушит спокойствие всей семьи и перевернет ее жизнь.

На площадке он остановился. Голоса теперь слышны были хорошо. Говорил Коста, и почему-то Слави представил, что он лежит на кровати Андреа, лицом к братьям.

— Раз это государство будет наше, то оно, ясно, будет не то, что турецкое... Значит, оно будет совсем другое.

— Бубнишь одно и то же. Ты скажи, каким ты себе представляешь это государство?

— Дай человеку подумать, Андреа!

— Ну, валяй думай... Только придумай что-нибудь поумнее!

Слави уже мысленно видел всю комнату. Кровать скрипнула — Коста приподнялся, смущенно улыбается. Напротив на стуле сидит Климент и, наверное, сосет свою трубку. А Андреа, тот стоит, вот теперь ходит, слышны шаги... «Но о чем вы говорите, сыны мои, — недоумевал отец. — Что вы решаете?..»

Опять послышался голос Косты:

— Сказать вам по правде, я раньше над этим не задумывался. Только однажды во время восстания. Хотя, пожалуй, я часто думал. Чтобы мы были свободны — вот что важно! Чтобы никто не сидел у тебя на шее. Чтобы ты был спокоен за свою жену... В церковь захочешь, или с друзьями собраться, или открыть свою лавку — ты сам себе хозяин. Такое вот государство нам нужно...

— Вон ты о чем! Церковь, лавка — только и всего?

— А как же, Андреа! А кто будет нас кормить? Ведь у меня семья — жена, сын. Я...

— Я, я! Ладно, поняли! Думай себе о своей лавке...

— Не понимаю, чего вы спорите, — послышался спокойный голос Климента.

Старый Слави, привыкший во всем доверить старшему сыну, успокоился. Нет, они ничего не замышляют! Они рассуждают о том, какой будет Болгария, какой они хотят ее видеть... Но Слави все же не уходил. Подслушивал, но уже не испытывал стыда. И тревоги тоже. Им овладело радостное волнение, отцовская гордость, умиление. Глаза его увлажнились. «Все будет хорошо, только бы дождаться, дожить, ребятки».

Спокойный уверенный голос Климента снова зазвучал:

— Самое важное для государственного устройства — правовой порядок. Конституция, парламент, разделение власти. Законодательная власть должна вырабатывать законы сообразно с волей избирателей; исполнительная — их применять; судебная власть — контролировать и наказывать! Вот что такое современное государство, точнее — идеал современного государства. Наше преимущество в том, что мы начнем с самого начала!

Слави не понимал как следует истинного смысла так высоко ценимого его сыном разделения власти. Если бы его спросили, Слави, так же как и Коста, чистосердечно сказал бы, что надо человеку, чтобы чувствовать себя действительно свободным. Но его любимец старший сын, самый ученый из сыновей, не мог не знать и не мог говорить необдуманные вещи. Слави и сейчас доверял ему, а не Косте и не самому себе. Он с готовностью повторял бы слова Климента везде, если бы не был так стеснителен и боязлив.

А Климент тем временем продолжал:

— Равенство — понятие не только юридическое, но и нравственное. Быть равным всем. Да, это нерушимый, священный закон.

— Скажи, в нашем будущем государстве нынешние туркофилы тоже будут иметь равные с нами права?

— Это другое.

— Нет. Отвечай прямо!

— Ну, раз ты настаиваешь... Хорошо. В правовом государстве…

— Опять ты — правовое государство! Я тебя спрашиваю...

— А ты меня не прерывай! — сказал сердито Климент. — И перестань ходить... и смотреть в это окно... И что ты, черт подери, все на них смотришь?

— Это мое дело!

— Твое... Но ты сам себя унижаешь. Даешь им повод еще больше важничать. Можно питать к кому-нибудь ненависть, брат, но в своих поступках нужно быть выше своих чувств.

«Ну вот и поругались, — встревожился старый Слави. — Да разве бывало когда-нибудь, чтобы разговор с Андреа не кончился перепалкой или ссорой... И чего он, в самом деле, все пялит глаза на их окна? Слишком много чести этому разбойнику», — все больше раздражался старик. И тут он вспомнил еще, как утром Радоев тесть опять сманил его покупателей.

— Ну что ж, раз вы настаиваете, что ничего не понимаете, я вам сейчас объясню то, чего не уразумели ваши твердолобые головы, — вскричал Андреа.

— Нам не нужно такое государство, которым будут управлять турецкие подпевалы. Нам не нужны ни их деньги, ни их подлости. А вот и то самое важное, чего избегает Климент: кто будет наверху? Может, над нами князя поставят? Или царя? Я тебя спрашиваю — слышишь? — ведь может статься, что вовсе не парламент будет решать все дела. Может статься, что и другие вмешаются... какие-нибудь цари... императоры? Разве мы не видели, как было в Румынии? А еще раньше в Греции!.. Ворон ворону глаз не выклюет! И из кукушечьего яйца соловей не вылупится!

— Только не искажай моих слов.

— Ладно. Слышал, ты стоишь за закон. А хотите знать, какое государство нам нужно? Каким мы должны его сделать?

— Хотим.

Слави услышал шум выдвигаемого ящика.

— Зачем ты туда полез? — спросил Коста. — Ты что там прячешь?

— Сейчас поймете. Это писал человек, который отдал свою жизнь. Вот, смотрите: почерк Левского!.. «Наказ об освобождении болгарского народа».

По тому, как звучал голос Андреа, Слави ясно представил себе, как его младший сын стоит посередине комнаты, приблизив листы к лампе, и читает.

— «Причина. Тирания, бесчеловечность и сама государственная система турецкого правления на Балканском полуострове. Цель. Через общую революцию осуществить коренное преобразование теперешней государственной деспотическо-тиранической системы и заменить ее демократической республикой, то есть народным правлением. На том самом месте, где сейчас бесчеловечно господствует право силы, воздвигнуть храм истинной и справедливой свободы, с тем чтобы турецкое чорбаджийство — обратите внимание, турецкое чорбаджийство — уступило место согласию, братству и полному равенству между всеми народностями... которые будут равноправны во всех отношениях... под единым общим законом...»

Но Слави не услышал, что сказал Андреа дальше, потому, что в эту самую минуту со двора послышался громкий стук. Кто бы это мог быть, испугался Слави и стал прислушиваться к несмолкавшим тревожным звукам. Внизу, в коридоре, приоткрылась дверь, на пол упала полоска света. Послышался голос Женды: