Путь к Софии - Стефан Дичев

Его ответ подсказал Джани-бею, что он слишком разоткровенничался перед гяуром, пускай этот гяур доктор Будинов, и он сказал с хитрой усмешкой:

— Что тут долго говорить — главное, что дни Гурко сочтены. Пусть аллах меня накажет, если в этом месяце мы не отгоним русских от Плевена...

Неожиданно открылась дверь, и Хашим-баба почтительно провел в комнату муллу из ближней мечети. Турки тотчас встали, поднялся и Климент.

— Все мы в руках всевышнего, — забормотал, входя, краснощекий мулла. — Да пребудет воля его, ибо сказано...

— Да будет так! — бесцеремонно оборвал его Амир. — Садись, выпей кофе, хаджи Хасан, будь нашим гостем... Она поправилась!

— Прошу вас извинить меня, господа, — начал прощаться Климент. — Завтра с утра меня ждет работа в лазарете...

— Надо, так иди, доктор! И еще раз спасибо тебе! И возьми вот это…

— Постой, бей, я плачу! — остановил Джани-бея Амир.

— Нет, нет, спасибо вам обоим! Мне уже заплачено, господа. Сегодня на укреплениях. Так вышло, что вы освободили моего младшего брата от работ.

— Вот как! — любезно отозвался Джани-бей. — Только одного? У тебя, кажется, есть еще один брат? Тогда пускай и он не ходит на работы!

Климент еще раз поблагодарил; они раскланялись, и все это было так удивительно, так невероятно, особенно если подумать, в какие они жили времена, что, когда Климент вышел на улицу и сел в фаэтон Сали, он не мог сдержаться и громко рассмеялся.

Глава 24

Ночью, когда Климент вернулся домой, Андреа сквозь сон выслушал, зачем его вызвал капитан Амир и что сказал Джани-бей, но тут же повернулся на другой бок и опять заснул. Утром, когда он спустился в кухню и увидел Косту в синем костюме, в котором тот обычно ходил в чаршию, он вспомнил про ночной разговор и про то, что бей освободил от работ еще одного члена их семьи. Но это не обрадовало его, а, наоборот, вызвало чувство стыда. Мрачно он сел за стол, молча поел и, сказав, что сегодня ему надо рано быть в школе, надел пальто, нахлобучил феску и вышел на улицу.

Уже светало, но густой туман не пропускал солнца. Выпавший за ночь снег тускло белел вокруг. Андреа поднял воротник пальто, засунул руки глубоко в карманы и зашагал прямо через площадь — мимо чешмы, где поблескивал ледок под тяжелыми заснеженными ветвями чинары. Андреа по привычке шел к центру города, где находилась прежде его школа, теперь превращенная турками в лазарет, и думал о том, что в жизни на самом деле правят себялюбие и мелкие, ничтожные интересы. «Взять хоть Климента, — размышлял он, — честный человек, а вынужден прежде всего заботиться о своих близких, а уж потом об остальных. Что это, инстинкт? Результат воспитания? А может быть, человеком движет необходимость или страх?»

В центре туман был не такой сплошной. Задувавший из боковых улиц ветер разрывал его и гонял клубами. Снег сверкал под солнцем бесчисленными золотистыми и голубыми искрами. Перед лавчонками горели жаровни. Несмотря на ранний час, улица становилась все более оживленной. Встречалось все больше людей, которые бодро и шумно приветствовали друг друга. Но, всматриваясь в лица прохожих, вслушиваясь в их голоса, Андреа обнаруживал, что почти все они говорят по-турецки, или по-гречески, ими по-черкесски и что среди них редко можно увидеть болгарина...

Ну и голова! Болгар-то всех увели! И только стариков, да калек, да чорбаджийских сынков, которые отвалили туркам золота, — да, только таких можно встретить! «А мы с Костой? Мы с ним из каких? Кем нас считают люди?» — спросил себя Андреа, и что-то оборвалось в нем. Он не ответил себе, что людьми консула или Джани-бея. Все в нем восстало против такой нелепой мысли, но стыд, пережитый утром, вдруг обернулся гневом и злобой. Те же чувства владели им, когда он накануне возвращался с укреплений. «Я не могу оставаться в городе! — подумал он опять, как думал тогда. — Уеду!» — Только на этот раз это была не просто угроза, а твердое решение. Андреа пошарил в карманах, хватит ли у него денег заплатить за подорожную, и без дальнейших размышлений быстро направился к полицейскому управлению.

Улица перед ним кишела жандармами. Они патрулировали всю ночь и поэтому были злые. Стоял неумолчный визгливый собачий лай — это бесновались собранные вместе их ищейки. Андреа, не обращая ни на что внимания, прошел в комнату, где выдавали подорожные, сказал глуховатому полицейскому чиновнику, который, к счастью, его знал, что хочет поехать к родственникам в Копривштицу, записал на листе бумаги свои приметы и, оставив десять грошей по тарифу и еще пять «на чай», ушел. Документ будет готов через два часа, а может быть, и через четыре. Куда ему теперь идти? Может, в чаршию, купить кое-чего в дорогу? Или в школу? В школу он, конечно, зайдет, но позже... А сейчас лучше всего пойти к Мериам. Он так давно у нее не был. Теперь это будет прощаньем. Может статься, он ее уже никогда не увидит...

Андреа спустился вниз через суконный ряд, стараясь не встретиться ни с отцом, ни с Костой, и долго бродил по темному лабиринту гетто. Когда наконец он вышел к Соляному рынку и увидел там зловещий силуэт виселицы, на душе у него стало совсем мрачно. Но он не повернул назад, а, ускорив шаг и подняв воротник, старался не смотреть на окоченевший труп. Поравнявшись со входом в шантан, он резко свернул и вошел внутрь.

Хитрый папаша Жану, еще в халате и в колпаке, мурлыкая песенку, выстраивал на полке бутылки. Завидев Андреа, он присвистнул.

— Ого! Кого я вижу! — фальцетом воскликнул он.

— Как дела, папаша Жану?

— Дела идут...

— Не сомневаюсь! Ты на этом собаку съел...

— А ты где пропадал? Вчера, когда вешали вон того, я было подумал: не наш ли это симпатичный господин?

— Индюк думал да в суп попал, — мрачно пошутил Андреа. — Вряд ли ты пустил бы слезу по мне!

— Кто-то другой пустил бы, и не одну, — подмигнув, захихикал папаша Жану. — Что будешь пить? Мастику? — вдруг серьезно спросил он.

— Я переменил расписание, папаша Жану. С утра не пью, — сказал Андреа и вышел в темный коридор. Он на ощупь нашел дверь каморки Мериам. Она не была заперта. Вошел и задвинул засов.

Сквозь просвет между батистовыми занавесками проскользнул бледный солнечный луч, но комната тонула в полумраке, и в первый момент Андреа показалось, что Мериам не одна в постели. «Не мог меня предупредить, подлец Жану!» И он хотел было выскочить из комнаты, но тут привыкшие уже к темноте глаза разглядели, что он принял за другую голову ее волосы, раскинувшиеся по подушке, а за чужое плечо — одеяло, приподнятое ее рукой... «Спит», — подумал он и, испытывая грубое желание, присел к ней на постель. Она действительно спала — расслабленная, утомленная, повернув голову набок. Краска на губах и на бровях, румяна — все это размазалось, и, хоть он не раз видел ее такой, все же сейчас она показалась ему еще безобразней, еще противней.

Почувствовав его взгляд, Мериам пошевелилась, улыбнулась и вытянулась на постели. Но она сделала это во сне и опять успокоилась. А в нем разгорелось похотливое желание. Даже в ее безобразии было что-то, его возбуждавшее. Дрожащими пальцами он откинул одеяло, окинул взглядом все ее тело. Потом быстро начал раздеваться. Глядя на нее сверху, он видел ее всю — распростертую, бесстыдную, слегка вздрагивавшую от холода. Он, казалось, видел на ней омерзительные следы последнего незнакомца, который провел с ней ночь в этой постели, и наполнялся отвращением и страхом оттого, что сам собирался лечь в эту мерзкую постель. «Несчастная женщина! — вдруг пожалел он ее. — Она этим зарабатывает себе на хлеб. А я? Да я даже денег ей не даю и еще оправдываюсь тем, что она меня любит... Я поступаю подло! А кто платит ее хозяину, когда она меня здесь принимает? Папаша Жану не из сентиментальных».

Он нагнулся, укрыл ее одеялом, но эта мысль уже не давала ему покоя. Она платит сама. Отдает свои деньги, деньги, которые получила от других... Теми деньгами платит за него... «Тогда кто же продается — я или она? И ради чего?»

«Если б я хоть утолил ту тоску, которую впервые ощутил здесь… Нет, не только здесь! И вчера...» — Он стоял не шевелясь, и странно, он уже был не здесь, а в гостиной у Госпожи. И музыка снова зазвучала в его душе. И весь мир уже был другим, совсем другим... Все, все это напрасно, завтра рано утром я уезжаю. И даже если вернусь, ее уже не будет в Софии...

— Андреа! — услышал он голос Мериам и вернулся к действительности.

Она приподнялась на постели и протянула к нему свои полные руки.

— Ах, как долго Мериам ждать красавчик Андреа, — прошептала она.

Он невольно схватил феску и отступил на шаг назад.

— Куда уходить? Мериам очень...

— Нет! Лежи! — он отпрянул еще дальше назад. — Я спешу.

Руки ее опустились.

— Я приду.

— Когда?

— Скоро! — воскликнул он, испытывая непонятный ужас от того, что вот сейчас она встанет, дотронется до него. — Скоро!