Бухта Анфиса - Лев Правдин

Он даже не обратил внимания на трамвай, с грохотом пробежавший по своему пути. По кустам сквера, по тротуару и по траве проплыли желтоватые пятна неяркого света, и снова стало тихо и темно. Тогда Артем сказал:

— Я так думаю, что и живое и мертвое дерево служит человеку. В этом и вся сила природы.

— Тогда в чем же дело? Выходит, это все равно, что на кубометры, что для души?

— Ну уж нет! — угрожающе проговорил Артем и даже поднял кулак и погрозил кому-то невидимому во мраке. — Все дело вот в чем: живое дерево — это как родина. Береза у знакомой дороги к дому, например. За нее в бой шли. Я читал про это и верю, что так и было. Живое дерево. А мертвое, это я уже сказал, оно только служит нам, как железо или как камень. А они никогда живыми и не были.

Они снова шли рядом и молчали. Только у самой трамвайной остановки Андрей Фомич сказал:

— Был и в моей жизни один случай… — и замолчал.

Артем понял — случай тот связан со Старым Заводом, и был он не из веселых.

Работа комиссии, как и сказал Андрей Фомич, продолжалась почти пять дней и ничего нового к тому, что уже было известно, не прибавила. Но и этого, уже известного, вполне хватило не только для очень жестких выводов, которые сделала комиссия, но и для тех оргвыводов, которые еще предстояло сделать.

Артему казалось, что сухие официальные слова не могут вполне определить и оценить всю глубину преступления против закона и совести. Ему все хотелось заклеймить расхитителей какими-то особенными, сильными, обжигающими словами, но Андрей Фомич и другие, такие же, как и он, опытные члены комиссии, не дали ему разгуляться. Они диктовали ему сухие, скучные фразы, от которых поднималась затхлая казенная пыль. Но когда акт был готов, Артем с изумлением убедился, как точно и сильно выражают все самое главное эти казавшиеся скучными слова. И что любые другие слова были бы тут неуместны. Слово, как инструмент, предназначенный только для одного определенного дела. Топор не годится для оркестра, хотя он и принимал деятельное участие в изготовлении скрипки.

Слово, поставленное на место и точно пригнанное к этому своему месту, силу приобретает необыкновенную.

Так думал Артем, шагая в одиночестве по темной улице. Было так тихо, что он слышал даже шуршание редких снежинок по стенам домов и по голым сучьям деревьев. Он шел по мокрому поблескивающему асфальту, и его шаги тоже издавали мягкие шуршащие звуки.

Вот и закончилась эта нудная и довольно неприятная работа, которую Андрей Фомич назвал «тягомотиной». Пять дней пять человек рылись в документах, беседовали с рабочими, с трестовскими работниками, выезжали на стройки. И все только для того, чтобы документально подтвердить то, что было всем хорошо известно. Все знали, как плохо работает трест, как безобразно расходует материалы. Многие дома, совсем недавно построенные, уже сейчас требуют капитального ремонта. Знали это и, конечно, лучше, чем все остальные, и сами руководители треста, но ни за что бы в этом не признались. Наоборот, они самодовольно пытались доказать, какие они хорошие работники и как отлично у них идут дела, а что касается ошибок, то у кого их нет? Только разве у бездельников. И, как всегда, нашлись заступники, и даже среди очень влиятельных в городе людей.

Вначале Артему его участие в комиссии казалось чуть ли не подвигом, но скоро он убедился, что просто он присутствует при самом начале мелкой драки, погоне за неудачливыми жуликами. Их «застукали на деле», загнали в угол, и они, блудливо озираясь, огрызаются.

Вот, к примеру, главный инженер Сажин. Такой солидный мужчина, в отличном костюме, умеющий солидно держаться и солидно говорить о высоком своем долге. Каким мелким стяжателем он оказался! Он очень самоотверженно боролся за какой-то особый пластик и дубовый паркет для собственной квартиры. И не только для одной своей, иначе бы у него не оказалось столько покровителей. А в то же время в других домах, постройкой которых он руководил, рассыхались полы, угрожающе трещали потолки. Жильцы жаловались, писали письма, требовали, угрожали. Когда отмалчиваться уже становилось опасным, Сажин приезжал в неблагополучный дом, вызывал прораба, отчитывал его при всех беспощадно, не жалея самых крепких слов, и приказывал немедленно все исправить. Прораб отмалчивался, зная, что этот гром ничем ему не опасен, потом он присылал двух-трех рабочих, которые и в самом деле кое-что исправляли. Тем и кончалось дело.

Но самое нелепое и самое главное, чего Артем никак не мог понять, заключалось совсем в другом. Оказалось, что Сажин — прекрасный инженер, на фронте командовал саперными частями, заслужил много орденов и медалей, дважды был ранен. И при всем этом какие-то неприглядные действия и прямые преступления, которые в акте были названы «заботами о личном благополучии в ущерб своему основному делу» и «использованием служебного положения».

— Напишем «преступное использование» и «незаконное расходование», — предлагал Артем.

— Здесь комиссия, учти. Это в прокуратуре определят, что незаконное и что преступное, — ответил Андрей Фомич.

Упоминание прокуратуры подействовало, и Артем не стал спорить. Вообще, как он скоро убедился, спорить с председателем комиссии было делом вполне безнадежным. Обаятельно улыбаясь, он умел убеждать. Или убивать наповал каким-нибудь тяжелым словом. А в общем, с ним было интересно работать. Артем даже пожалел что теперь со всем этим, покончено.

Он шел по темным улицам, подумывая о своей тихой комнате и о стакане крепкого чая. И еще он думал о том стихотворении, которое давно его беспокоило, как неотвязная мысль. «У меня есть враг» — так он решил назвать его. Вначале, еще на Старом Заводе, когда эта мысль только робко вспыхнула и горела не ярче спички, враг имел вполне определенный вид. Инженер, красивый старик, деляга. Но чем больше думал он, тем ярче разгорался костер, подожженный той самой спичкой, высветляя зловещий образ врага. И последняя встреча с делягой, и другие многочисленные столкновения со всякими издержками деятельности человека окончательно утвердили в нем представление о том, что враг этот — не сам человек, а зло, которое им овладело. Враг — это прежде всего жгучий крапивный эгоизм, утверждающей только себя и свои хамские права на господство. Только для себя, для своего кармана, а все остальное — гори оно огнем! Взять все, что можно, сейчас! Умри ты сегодня, а мне не к спеху. А что завтра? Наплевать! Пусть об этом думают те, кто будет жить завтра. Мы живем сегодня, и это самое главное, остальное ничего не стоит.

«У меня есть враг, — думал Артем, — и у каждого есть враг. И если я об этом думаю, то он мне меньше опасен, чем те, которые еще не подумали об этом. Так надо заставить всех задуматься. Враг — это все то, что мешает человеку быть самим собой, быть человеком».

Кто-то торопливо следовал за ним, он даже не заметил этого, очнулся, только услыхав знакомый голос:

— Постой-ка! Эх! Ну ты и ходок!..

Артем обернулся — Андрей Фомич. Они пошли рядом.

— Ну, как ты? — спросил Андрей Фомич.

— Нормально, — ответил Артем, предчувствуя серьезный разговор, который всегда начинается с таких вот бессмысленных вопросов-ответов.

Какой враг сидит в этом хорошем человеке? А может быть, есть люди без внутреннего врага? Чехов написал, что надо вытравлять в себе раба. Или, кажется, выдавливать из себя. Ну, это уж не имеет значения. Раб. Наверное, это худший из врагов; раб страстей, раб стяжательства.

Тишина. И в тишине шорох шагов.

— А как вы живете? — спросил Артем и сразу понял, что Андрей Фомич только и дожидался этого вопроса, с такой охотой он начал рассказывать о себе.

В его жизни большие перемены: на днях начинает работать первая очередь домостроительного комбината, и его, простого плотника, назначают сменным мастером в деревообделочный цех. Трудно, конечно, придется. Образования-то маловато: ремесленное училище, а тут должность инженерская.

Сообщение это ничуть не удивило Артема, он-то считал Андрея Фомича таким человеком, которому впору любое дело и любая должность. И мастером он сможет, и даже директором. Строгий и способный работник, и к тому же душа-человек, несмотря на его неразговорчивость. Вряд ли такой позволит разыгрываться рабским страстям.

С прямотой деликатного и стеснительного человека Артем спросил:

— В прошлый раз вы так и не успели сказать, какой же необыкновенный случай с вами приключился на Старом Заводе?

— Да!.. — ответил Андрей Фомич с таким торжеством, с каким говорят только о самом главном. — Встреча одна приключилась. От этого все и пошло…

В свете фонарей и витрин заметнее стало мелькание снежинок. Звенели трамваи, голоса автомобильных гудков мешались с голосами людей. И только перейдя эту городскую магистраль, они снова вступили в зону тишины.