Бухта Анфиса - Лев Правдин

— Да!.. — ответил Андрей Фомич с таким торжеством, с каким говорят только о самом главном. — Встреча одна приключилась. От этого все и пошло…

В свете фонарей и витрин заметнее стало мелькание снежинок. Звенели трамваи, голоса автомобильных гудков мешались с голосами людей. И только перейдя эту городскую магистраль, они снова вступили в зону тишины.

— Девушка там одна… — осторожно сказал Андрей Фомич.

Девушка на Старом Заводе? Всадница на рыжем коне!..

Артем спросил:

— В короне из листьев, Нина?

— Нет, не та. Зовут Алла. В вагоне встретил. Она в детском доме с малышами занимается. В электричке она, с Ленькой. Да этого все равно не расскажешь. И Ленька этот! Золотой Бубенчик. Ох, и парень!.. Вот придешь — сам увидишь!..

Ему хотелось все рассказать Артему, поделиться с ним своими беспокойными мыслями и, кажется, в чем-то оправдаться перед самим собой и перед той девушкой, которую встретил в электричке. Но в чем состоит его вина, Артем так и не мог понять. Да, кажется, этого не понимал и сам Андрей Фомич.

И тут Артема осенило: сыграло воображение, мгновенное и все озаряющее, как молния. «Неизвестная девушка из детского дома! Может быть, это и есть Алла? И Ленька, Золотой Бубенчик. Сейчас, как только она поплотнее завяжет шарфик на его шее, он и отправится в поход за сказкой. Для таких, как он, это не очень далеко. Сказка рядом, надо только иметь чистое сердце, чтобы увидеть ее. Для Леньки — это жизнь. А для меня? Повод для стихотворения. В крайнем случае — чужая жизнь, переложенная на стихи…»

Но тут в его размышления вломилась чужая жизнь, еще не переложенная на стихи:

— А ведь я завтра женюсь! — объявил Андрей Фомич с таким торжеством, что Артему стало понятно его замешательство. — Свадьба у меня. И я тебя зову. Как друга. Придешь?

Артем согласился. Они распрощались у ворот дома Ширяевых. В своей комнате Артем долго смотрел на портрет неизвестной девушки. Теперь он уже знал ее. И знал ее имя и то, что завтра она станет женой хорошего человека. Ну и отлично!..

Будь счастлива, Алла!

Свадьбу справляли в доме невесты. На этом настояли ее родители, потому что жених пока что жил в бараке. В одной комнате не очень-то развернешься. А у невесты — целый дом, и родни — вся улица. У жениха в гостях — его бригада, да материнские подружки, да кое-кто из соседей. Места много надо. Столы расставили в двух комнатах, третью — не комнату даже, а чуланчик, — приспособили под спальню молодым.

Хлопот было много, так что Надя до самого последнего дня не успела понять, что же она наделала и что с ней делают. Опомнилась только, когда уже в доме у нее сваты побывали, и все родные друг другу понравились, и все разговоры переговорили, и обо всем договорились. Смотрит — а ей уж и фату несут.

Вот только тут и опомнилась: «Да что же это я делаю-то?» И, как была в белом венчальном платье, выскочила на крыльцо — и в такси, убранное бумажными цветами.

— Скорей, — кричит, — скорей!

Таксист — парень молодой, сгоряча подумал, что ее силой замуж отдают и что невеста в последнюю минуту рванулась к своему милому, — лихо вылетел на улицу.

— Куда? Говори адрес, отчаянная…

Цветочная гирлянда на капоте затрепетала и сорвалась со своего места. Бумажные розы посыпались в пыль, припорошенную снегом. На повороте чуть не сбили какого-то парня, он отскочил, и кусок гирлянды остался у него в руках. Шофер сначала выругался, потом рассмеялся. И Надя в другое время посмеялась бы, но сейчас ей было не до того.

— Вот тут, у этой двери. Я скоро!..

Хорошо, что Алла оказалась дома. Кинулась к ней, от слез слепая:

— Что мне теперь-то делать? Я на все решусь, Аллочка, дорогая моя, золотая!.. Только скажи — все сделаю!

Стиснув зубы — вот-вот и сама разревется — Алла осторожно, чтобы не помять подвенечную прическу, прижала к себе Надину голову.

— А ничего уж и не надо делать, все получилось как нельзя лучше. И не реви ты, не порти себе праздника. Иди.

Блестящие тревоги

Нонна любила сидеть в первом ряду. Для этого, верно, надо было похлопотать: прийти пораньше, первой проникнуть в зрительный зал и уж до самого начала не покидать захваченных позиций.

На литературный вечер она пришла совсем не потому, что очень уж любила поэзию и ее интересовало творчество городских поэтов. Совсем не то. Просто она была старательна и самолюбива. И она не пропускала ни одного литературного вечера, как ни разу еще не пропустила ни одной лекции без уважительных причин.

Она была не просто старательна, а даже предана своему делу; Вот это качество и пленило профессора Ширяева, и оно же его и обмануло. Нонна была равнодушна к литературе. И если говорить о любви, то любила она по-настоящему только самое себя, но ни за что в этом не созналась бы.

Только из любви к себе она отлично училась, чтобы стать отличным литературоведом, занять место в первом ряду. Место, обеспеченное всеми возможными благами жизни. Жизнь — война, в которую она вступила рядовым, готовым к выполнению любой команды. Придет время — командовать будет она. Достичь этого легче всего в искусстве, чем в любой другой области, надо только тонко чувствовать, чего от тебя хотят, не забывая, впрочем, и о своих собственных желаниях.

А глядя на нее, никто бы никогда и не догадался о ее честолюбивых замыслах. Она была серьезна, сдержанна, в меру восторженна и в меру скептична. Безмерная восторженность — признак ограниченного ума.

Сидя в самой середине первого ряда, она бурно переживала вместе со всем залом, ее круглое лицо разрумянилось, темные глаза блестели. Она ничем не отличалась от всех этих девчонок и мальчишек, которые или замирали в ожидании чего-то неслыханного, или сходили с ума, аплодируя стихам, весьма посредственным.

Артема она заметила сразу, как только он вместе со всеми выступающими вышел на сцену. Вот ему-то не надо заботиться о хорошем месте. Поэт. Сразу перешагнул все ряды, и без особого труда. Ей до этой высоты никогда не добраться, если она даже будет работать без сна и отдыха. Так уж несправедливо устроено все в мире, и бороться с этим бесполезно. Напрасно только он забился в самый дальний угол. Сидит с таким удивленным и даже пришибленным видом, как будто пришел на экзамен, ничего не зная.

Несмотря на то что Артем и в самом деле чувствовал себя скверно, он из своего угла сразу увидел Нонну. Наверное, оттого, что это было единственное знакомое лицо среди массы незнакомых, это его немного успокоило, Он даже с удивлением отметил, что совсем она не такая уж скучная, суховатая и ограниченная отличница, с какой он встречался дома. Такая же, как и все. И даже лучше: ни с кем не болтает, удивительно слушает и даже по временам вспыхивает какой-то мгновенной восторженностью. Интересная девчонка. Нет, видно, не зря отец ее отметил, и не только за небывалые успехи в учебе. К таким вообще-то он относится настороженно.

— Успевающий — это почти всегда преуспевающий. Толку от такого не жди, — говорил он.

Так и сидел Артем, забившись в угол небольшой сцены, волнуясь и тоскуя, как на приеме у зубного врача. Но он уже свыкся со своим положением — чему быть, того не миновать — и даже начал прислушиваться к звукам голосов, не улавливая пока что смысла. Маститые, вроде Михаила Калинова, пока еще не выступали, читали начинающие. Некоторые из них, уже привыкшие к почестям, выпаливали в притихший зал немудрящие свои стихи. Они упивались грохотом щедрых аплодисментов, мгновенно и бестолково хмелея с непривычки, и, захмелев, начинали нести что-то уж совсем лишенное смысла и формы. Им аплодировали с озорным энтузиазмом.

Артем должен был читать в самом конце первого отделения, после всех начинающих, перед маститыми. Честь, которую надо заслужить. Этим подчеркивалось, что ему остается один только шаг до вершины областного Олимпа. Все начинающие это понимали и поглядывали на Артема с почтением и завистью.

Но все-таки, когда он услыхал свое имя и совершенно неведомым для себя способом оказался у самой рампы, на лобном месте, он ничего, кроме полного одиночества, не почувствовал. Он в одиночестве повис среди грозной тишины и не знал, что ему надо сделать для того, чтобы снова встать на землю. Но тут он услыхал горячее дыхание зала. Не дыхание людей каждого в отдельности, а всего огромного зала, могучее дыхание, палящее знойным ветром, от которого у него даже зашевелились волосы на голове…

Он очень удивился, когда по окончании вечера кто-то, кажется секретарь Союза писателей Демидов, сказал:

— Хорошо читаешь, взволнованно. Ну, пошли в зал, пообщаемся.

В огромном вестибюле его сейчас же окружили и начали выспрашивать, как он работает, и какие у него планы, и почему еще нет сборника его стихов, таких замечательных. Он-то сам считал их весьма посредственными и никак не предполагал, что они могут кому-нибудь понравиться. Тоскливо озираясь, он замечал, как Михаил Калинов и другие признанные литераторы лихо раздают автографы. Ему тоже подсовывали блокноты, открытки и даже, кажется, чужие сборники стихов, требуя, чтобы он расписался. А ему больше всего хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю или хотя бы пробиться к директорскому кабинету, где он оставил свое пальто. Но, кажется, дело это безнадежное.