Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На то, чтобы убедиться в непригодности для деревни «многоэтажек», понадобилось полтора десятка лет. Многовато, но что поделаешь, для такого дела год — не срок. Повернули назад, и тогда пошел в деревню еще один дом — голенькая изба. Местные промкомбинаты, лесхозы, ремонтно-строительные участки начали рубить срубы, покупали их большей частью колхозы и совхозы (на свои купить — дорого) и ставили без всяких приделов. Потом последовало указание ставить хлевы. Начали рубить из тонкомера или колотить из горбыля хлевы, оторвав их в противопожарных целях от избы на пятнадцать метров. Наконец и сам крестьянин, скопив деньжат, пожелал поставить свой дом. Тут уж, как говорится, на вкус и цвет товарища нет, всяк строит по себе, с единой, однако, «приметой» — хозяин строит у с а д ь б у.
Таким образом, внешний облик нынешней среднерусской деревни — это смешение всевозможных типов домов и усадеб при сравнительно упорядоченной застройке. Облик есть производное экономики, а не вкуса, ибо вкус сам, как говорится, — продукт кошелька, и потратил я страницы на описание «внешности» деревни не ради сельской эстетики. Меняя деревню, менялся крестьянин. И наоборот: меняясь сам, менял деревню. Связь взаимная. Перемены в крестьянине и интересуют меня более всего.
Экономика постепенно «ужимала» крестьянское подворье и «ужала» наконец до размеров коммунальной квартиры, оборвав нити живой связи с землей и скотиной. Одновременно, с введением пооперационной денежной оплаты, кончилась прямая зависимость работника от общественного поля и общественной фермы. Так появился «вольный» земледелец, обеспеченный и независимый.
Что сохранил он в себе от крестьянина, какие черты? И нужны ли они ему и обществу? Если да, то какие именно?
Я думаю, нужны. Даже необходимы. В первую очередь — б е р е ж н о с т ь. Крестьянин бережно обращался с землей, его кормилицей, и со всем, что росло и жило на ней. Бережность диктовалась постоянной, думой о завтрашнем дне. Убирал с поля камень, надеясь, что завтра оно уродит больше. Никогда ни плугом, ни бороной не бороздил, не драл пожни — знал, что придет сюда с косой. Брал ягоду, рубил дрова, драл лыко, жег уголь, гнал деготь — все дары леса брал в меру и с толком, понимая, что не одним днем живет. Неутихающая, как биение сердца, дума, чем жить завтра, на будущий год, на десять лет вперед, что останется сыну, внуку, правнуку, всему роду, преследовала мужика неотступно, что бы он ни задумывал, за что бы ни брался. И не столько сознанием, сколько плотью своей чувствовал: он жив, пока живо все вокруг него. Говоря по-теперешнему, чувство неразрывности со средой обитания было в его крови.
Бережность — мать бережливости. Бережен к земле — бережлив к продукту. Крошки хлеба со стола — в ладонь и в рот. Отслужившие вещи — на чердак, авось на что-нибудь сгодятся. Съезженную колесную шину — в угол: можно перековать на ухват, на кочергу, на воротный навес. Но верхом рациональности было абсолютно безотходное использование в ы р а щ е н н о г о продукта. Крестьянское хозяйство было приноровлено к п о л н о м у потреблению любого растения, посеянного в поле, посаженного в огороде. Хлебный злак: солома — корм корове и крыша избе, зерно — мука и крупа себе, отруби и мякина свинье, стерня — органика полю. Лен: волокно — одежда, кострица — утеплитель и подстилка, семя — масло, жмых — теленку, головица — коню и поросенку. И так что ни возьми. На крестьянском подворье не было выгребной ямы, деревня не знала свалки.
С легкой руки мещанствующих снобов крестьянскую бережливость смешали, спутали с крохоборством, со скаредностью, с жадностью и т. п. И пошло-поехало: не мелочись, не пустяшничай, не оглядывайся, жми на все педали, наш путь — к полному изобилию. И — потеряли х о з я и н а.
Нам еще предстоит понять, куда пропала р а ч и т е л ь н о с т ь, и найти пути возврата ее человеку, ибо «стержнем экономической политики становится дело, казалось бы, простое и очень будничное — хозяйское отношение к общественному добру, умение полностью, целесообразно использовать все, что у нас есть». Это один «из важнейших принципов экономической стратегии КПСС на предстоящий период… Экономика должна быть экономной — таково требование времени»[3].
Кинем сегодня беглый взгляд на деревню. Улица многоквартирных домов: ни деревца, ни цветка перед окнами, кособокие сараюшки и грязные лужи во дворах, сорванные с петель, с выдавленными филенками двери, кучи всякого хлама, обшарпанные стены…
Машинный двор: пыль, грязь, беспорядочно брошенное железо, ржавые остовы списанных машин, истолченное колесами стекло, битый кирпич, выжженная соляркой земля…
За околицей: дорога — колея на колее — расползается вширь, кромсая пожню, подминая пашню; в кустах на луговинах, на полях — лемеха и плужные отвалы, бороны, сеялки, тракторные телеги, вывернутые куда попало удобрения; лес захламлен сучьями и вершинами, на полянах свалки…
Преувеличение? Если бы!.. Слава богу, поезжено по своей земле — нагляделся. Душа изболелась, язык устал допытываться: почему? А понять надо. Дальше нельзя так. Наступил предел. Растить картошку, которая только десятым клубнем попадает на стол, сеять лен и превращать волокно в дым, ездить в оренбургские степи за соломой, а свою гноить в поле, отдать луга лесу, а коров кормить веточными хлопьями — это не хозяйствование, а черт знает что! Деревня обязана взглянуть на самое себя: что такое с ней случилось?
Проще простого сказать: было моим — заботился, стало общим — перестал. Так ведь нынешний земледелец и не знал «своего». Уже полвека прошло, как «свое» стало «нашим», уже третье поколение к о л л е к т и в и с т о в пашет землю. Не в том причина, нет. Она — в нашей самоуверенности. Полагаем, что сознание — продукт словесной трескотни, а не практики. Практика, то есть вся организация дела, вырабатывает понимание, переходящее в привычку, в характер, ибо она, организация дела, включает п р и н у ж д е н и е: хочешь не хочешь, а о б я з а н д е л а т ь т а к. Будь иначе — семафоры, светофоры, посадочные огни потеряли бы силу приказа. Что из этого получилось бы, говорить не надо. Социалистическая организация дела отличается от всех прочих тем, что преследует две равнозначные цели: получение большего продукта и воспитание человека — творца и хозяина. Так вот, если первую цель мы рассчитываем скрупулезно, во всех технологических тонкостях, то вторую — лишь в общем и целом, теоретически, предположительно. Я мечтаю увидеть когда-нибудь план, который назывался бы не финансово-производственный, а, скажем, производственно-психологический. Пусть рядом с экономистом
