Самый скандальный развод - Анна Богданова

– Это же вандализм! – допив вино, проговорил Влас.

– А что ей, докажешь, что ли!

– А мои-то! Мои-то! Гоголеведы! Ведь снова смотались из Москвы! – смеясь, проговорила Пулька. – Одно хорошо, что квартиру хоть на время освободили!

– Пулхэрия, а зачем тебе квартира-э, позволь узнать? Для свиданий? – подозрительно спросил Аркадий Серапионович.

– Нет. Дышать свободнее, – ответила она и рассказала последние новости о поисках ребра Гоголя.

Судя по Пулькиному рассказу, события разворачивались следующим образом.

Аполлинарий Модестович пробыл в Кишковерстске почти месяц. Он каждый день ходил в краеведческий музей и доказывал директору, что ребро во втором зале вовсе не реликвия города, вовсе не останки его основателя – какого-то совершенно неизвестного историкам польского пана, а не что иное, как ребро великого русского писателя – Николая Васильевича Гоголя, автора бессмертной поэмы «Мертвые души».

Директор поначалу не слушал истового гоголеведа, потом смотрел на него выпученными глазами, принимая за сумасшедшего, а к концу недели бегал от него из первого зала музея во второй – по кругу. Пытался запираться от ненормального гостя из Москвы и у себя в кабинете, и в подсобке, где хранятся сомнительные экспонаты, покрытые толстым слоем пыли, но тщетно – пару раз Аполлинарий Модестович чуть не выломал дверь. Директор грозился обратиться в милицию, к городским властям, даже к каким-то влиятельным (он подчеркнул – очень влиятельным) людям Кишковерстска. Пулькин отец даже почувствовал в этом «подчеркивании» неприятный запашок. Но ничто не могло остановить его.

Аполлинарий Модестович в свою очередь сначала официально объяснил, что ему надо, потом просил несговорчивого директора подобру-поздорову расстаться с ребром, затем перешел на слезно-умоляющий тон и пообещал дать расписку об изъятии реликвии, но все бесполезно. Тогда гоголевед перешел к крайним мерам – как было написано выше, он принялся гоняться за хранителем ценностей города Кишковерстска и дошел до того, что выследил, где тот живет. Пулькин отец не оставлял свою жертву ни на минуту – он словно тень везде и всегда следовал за ним. Даже отказался от гостиничного номера, чтобы не платить лишних денег, а ночью обосновался на коврике у порога дома директора краеведческого музея. Утром он встречал его измученной улыбкой, стоило тому только приоткрыть дверь своей квартиры, вечером – провожал весь истерзанный, но улыбающийся, пока у него перед носом не захлопывалась дверь. Так продолжалось около трех недель.

И Аполлинарий Модестович пошел на крайнюю меру, прибереженную на самый исключительный случай – он предложил директору взятку. Тот отказался. Однако Пулькиного отца это не расстроило – он подумал, что просто предложил слишком мало, и на следующий день сумма взятки возросла вдвое. Хранитель снова отказался, но гоголевед отказывался верить, что директор краеведческого музея настолько честный, что не берет взяток. «Мало», – снова решил он. На следующее утро Аполлинарий Модестович гордо зашел в кабинет, сел напротив жертвы, которая перелистывала толстый учетный журнал, и пульнул увесистый конверт – тот исчез между страницами.

– Выйдите вон! – прикрикнул директор, не думая возвращать взятку.

Гоголевед покинул кабинет, будто под гипнозом. Он с отрешенным взглядом бродил по двум маленьким зальчикам краеведческого музея, а в голове крутилась одна-единственная мысль: «Плакали мои денежки! Плакали мои денежки!» Тут вдруг дверь кабинета распахнулась, и хранитель ценностей города Кишковерстска тихо попросил Аполлинария Модестовича войти.

Пулькин отец не просчитался, он попал в самое яблочко, не веря в честность директора. Теперь гоголевед дал столько денег, от количества которых хранитель отказаться не смог.

– Я принимаю ваше предложение, – сказал он, будто делая огромное одолжение, однако при этом пугливо, с опаской глядел по сторонам – нет ли во всем этом какого-нибудь подвоха и не отведут ли его прямо сейчас под белы рученьки в надлежащие органы. – Но с одним условием – вы должны написать расписку, что изъяли останки основателя города... – он задумался, – ну, допустим, на месяц, и ровно через месяц обязуетесь их вернуть в целости и сохранности.

– А если научно будет подтверждено, что это не останки основателя города, а действительно ребро великого русского писателя Николая Васильевича Гоголя, автора бессмертного «Носа»? – удивился Пулькин папаша.

– Тогда катитесь на все четыре стороны! – теряя самообладание, воскликнул хранитель сомнительных реликвий, а Аполлинарий Модестович понял, что нужно соглашаться на все, иначе не видать ему ни собственных денежек, ни вожделенного ребра, и он быстро и небрежно настрочил расписку, после чего два ненавистника пожали друг другу руки, а директор на прощание заверил гоголеведа, что его деньги будут потрачены с пользой для дела, а именно, на открытие третьего зала краеведческого музея.

По приезде в Москву супруги арендовали на месяц ячейку для хранения драгоценного ребра в коммерческом банке и, купив билеты (причем обратных билетов они купили три, не сомневаясь, что Микола Тарасович Яновский – потомок Гоголя, поедет с ними в Москву) на последние деньги вчера вечером покинули бескрайние российские просторы и отправились в дивные дали вольной Украины. На Полтавщину. В богом забытую хату, что стоит на отшибе от воспетого когда-то Гоголем хутора, который расположен недалеко от Диканьки.

– Я с ужасом ожидаю их приезда! Они снова приволокут этого ненормального потомка-таксидермиста, он опять заполонит квартиру своими вонючими чучелами и будет петь непотребные песни. А главное, что мне придется снова освобождать для него комнату! – печально заключила Пулька.

– Ничего, Пульхэрия, голубонька, не переживай так! – утешил ее Аркадий Серапионович, взяв за руку. – Поживешь у меня-э.

На улице стало совсем темно, я включила фонарь, и вдруг меня словно кипятком окатили. «Задвижка! Заглушка! Кузя!» – молнией вспыхнуло в моей в голове, и я опрометью понеслась в дом. Наверняка проктолог – мастер по растопке печей – и понятия не имел о том, что можно умереть от угарного газа.

Я влетела в кухню – вроде бы газом никаким не пахнет. В печке дотлевали угли. Метнулась в комнату, зажгла ночник – и задвижка, и заглушка были выдвинуты. Значит, все-таки Аркадий Серапионович действительно умел растапливать печь. Я задвинула их, чтобы тепло не улетучилось, как вдруг услышала за спиной шуршание.

Кузя не спал, а сидел на кровати и пытался завернуть гору фантиков из-под шоколада в один, чтобы создать вид, что он съел всего одну шоколадку, а не половину той кучи, что мне привез из Швейцарии Влас.