Даурия - Константин Седых

Гостей увидели. На крутое крыльцо выбежал в красной рубахе Лука Меньшов. За ним высыпала орава дочерей. Самая расторопная, в накинутом на плечи пуховом платке, распахнула ворота:

– Въезжайте, въезжайте…

С крыльца басовито откликнулся Лука:

– Милости просим. Подворачивайте поближе к крыльцу. Да никак сам тесть приехал? Вот радость-то…

Лука подбежал к кошевке, вцепился в козлиную доху Андрея Григорьевича, помог ему подняться.

– Ну, здравствуйте! – отдышавшись, проговорил поставленный на ноги старик.

– Здорово, здорово! – Лука обнял его, и они троекратно расцеловались. От Луки изрядно разило ханьшином. Пожимая Роману руку, он оглядел его с головы до ног и удивленно произнес: – Экий ты, паря, вымахал. Молодцом, молодцом…

– Однако, давай, зять, веди нас скорее в дом. Заколел я, – переминаясь с ноги на ногу, сказал Андрей Григорьевич.

– Экий я недогадливый! – хлопнул себя по лысине Лука. Он подхватил тестя под руку. – Пойдем, пойдем. – Потом оглянулся на дочерей и властно прикрикнул: – Клавка! Коней распряги, да живее!

В жарко натопленной кухне, поправляя на ходу чуть тронутые сединой волосы, встретила гостей Марфа Андреевна.

– Раздевайся, батюшка… И как это вы надумали? Мы вас ждали, ждали, да ждать перестали.

– Надумаешь, ежели дочь про отца забыла. Заявились вот, – обрывая с усов и бороды ледяные сосульки, проворчал нарочито строгим голосом Андрей Григорьевич.

Марфа Андреевна сметала с отцовских катанок снежный бус и оправдывалась:

– Не до гостей нам было. Запутались тут совсем. Назара-то у нас по осени на службу взяли. Только вырастили, женить собрались, а его, голубчика, и забрили.

– Что ж, на то мы и казаки. Даст Бог, героем вернется, ежели в меня вышел, – сказал Андрей Григорьевич и потрогал приколотый на груди Георгий.

Из горницы с рюмками на подносе и с пузатым графином в руке вышел, покачиваясь, Лука:

– Ну, как, тестюшка, хлопнем с холода?

Андрей Григорьевич покосился на дочь:

– Уж не знаю, пить ли?

Марфа Андреевна рассмеялась:

– Вот еще новости! В гостях да не выпить.

Поднося налитую с краями рюмку к губам, Андрей Григорьевич приосанился, построжал лицом и громко поздравил:

– С праздником вас, с Рождеством Христовым.

– Пей, пей на здоровье. Да закусить милости прошу.

Лука повел гостей в горницу, свежевыбеленную, застланную домоткаными половиками. Тестя он усадил на широкую, крашенную охрой скамью с резной спинкой, под портрет генерала Скобелева на белом коне. И начались у них бесконечные разговоры про всякую всячину. Пока Марфа Андреевна, гремя посудой, набирала на стол и расспрашивала Андрея Григорьевича про Василия, Роман ходил от простенка к простенку, любуясь семейными карточками Меньшовых. Изредка он косо взглядывал на себя в стенное зеркало, верхняя половина которого была украшена нарисованной по стеклу китаянкой с высокой прической и веером в руке.

После обеда, отдохнув, Андрей Григорьевич и Лука ушли догуливать по родне. Следом за ними принарядилась и ушла Марфа Андреевна. В доме остались старшие дочери Меньшовых – Клавка и Настя. Убравшись со скотиной и перемыв посуду, девушки стали собираться на вечерку. Клавка спросила Романа:

– Ты, братка, пойдешь с нами?

Роман знал, как неприветливо встречают приезжих на вечерках у них, в Мунгаловском. Прежде чем ответить, он спросил Клавку:

– А шею мне не накостыляют?

– У нас гостей не трогают, если они на наших девок не заглядываются, – рассмеялась Клавка.

– Я не буду заглядываться. Пойдем.

Вечерка была в проулке, у самой Аргуни. Большая изба, битком набитая парнями и девками, ходуном ходила от пляски. Еще подходя, Роман услышал, как выбежавшие на минутку из избы девки пели на высоком крыльце частушку:

У Аргуни у рекиКоней поили казаки,Синегривого коняПоил симпатия моя.

В избе было душно и дымно. Длиннолицый, горбоносый парень в лакированных сапогах с увлечением наигрывал на гармошке залихватскую «барыню», притопывая каблуками и поматывая начесанным на брови чубом. «Барыню» плясало двенадцать пар. Парни отчаянно стукали окованными сапогами, девки кружились, размахивая платочками. Те из девок, которые не плясали, дожидаясь своей очереди, сидели друг у друга на коленях. Парни, не стыдясь, целовали их у всех на виду и дымили китайскими сигаретами. В запечье женатые казаки гвардейского роста тянули по очереди прямо из бутылки китайскую запеканку. Один икал и все время грозил кому-то угрюмым басом:

– Подожди, коршунячий твой нос… Я тебе сверну глаза на затылок.

Романа, как гостя, пропустили вперед. Клавка растолкала в переднем углу девок и усадила его.

Когда кончилась пляска, одна из девок, статная и голубоглазая, с желтой толстой косой до пояса, подошла к нему, обмахнулась платочком:

– Можно к вам?

Роман не успел ничего ответить, как девка уселась к нему на колени. «Ну и ну, – удивился он, – какая отчаянная». Ему сразу сделалось жарко.

– Откуда будете? – повернулась к нему девка, разглядывая его в упор своими голубыми глазами. Резко изогнутые золотистые брови ее сошлись у переносья, где блестела капелька пота.

– Дальний. Из Мунгаловского.

– Родня меньшовская?

– Ага, деда гостить привез.

– Рассказывай! Знаем мы вас, – улыбнулась девка, как будто бы невзначай прижимаясь к нему.

Роман немного осмелел и спросил:

– А вы чьих будете?

– Гордова.

– Звать как, ежели не секрет?

– Лена, – шепнула она, почти коснувшись губами его уха. В это время от порога подошел к ним парень в белой папахе.

– Ленка, – сказал он, – пойдем на пару слов.

– Ну тебя к богу.

– Пойдем, пойдем! – И он потянул ее за рукав, опалив Романа косым взглядом. Ленка поднялась и нехотя пошла за ним.

Когда они вышли в сени, к Роману подсела Клавка, спросила:

– Понравилась?

– Не шибко.

– Отчего так?

– Больно храбрая.

– У нас здесь все такие.

– Кто это ее в сени повел?

– Ухажер ее. Отвязаться от него не может. Такой отчаянный, такой вредный, что в момент ворота дегтем вымажет…

Роман невольно покраснел при этих словах Клавки, а она, ничего не замечая, продолжала:

– Он ей, наверно, голову мылит, что с тобой заигрывала. Только ты не робей. Как пойдем домой, я ее в сторону отзову. Бери нас под руки, не зевай. Она ведь с нами рядом живет.

Ленка вернулась из сеней явно расстроенная. Она подсела к девкам напротив, изредка украдкой поглядывая на Романа. От порога угрюмо следил за ней парень в белой папахе.

Вечерка затянулась далеко за полночь. Когда расходились, в станице кричали вторые петухи. Стожары[3], сиявшие с вечера прямо над улицей, стояли низко над сопками. По-утреннему звонко скрипел под ногами снег. На крыльце к Роману припала на минутку Клавка, шепнула:

— Подожди на лавочке у нашей ограды. Мы зараз туда прибежим.

Возле ворот, попыхивая сигаретами, стояли парни. В одном из них Роман узнал Ленкиного ухажера.

Роман незаметно расстегнул борчатку, сжал до хруста кулаки и пошел от ворот нарочито медленным шагом. Дойдя до меньшовской ограды, он присел на запушенную снегом лавочку.

Клавка и Ленка вывернулись из ближнего проулка, откуда он их не ждал. Добежали до него, принялись наперебой рассказывать:

– Он у ворот нас ждал… А мы взяли да через забор перелезли… Дворами бежали… Всех собак переполошили.

Вдруг Клавка спохватилась:

– Ой, девоньки, я телят отлучить забыла. Побегу я. А ты, Рома, проводи Ленку.

– Я и одна дорогу знаю, – усмехнулась Ленка и направилась к своей ограде.

Клавка толкнула Романа в спину:

– Беги, догоняй… Экий ты!..

Роман нахлобучил глубже на голову папаху и бросился за Ленкой. Догнал, схватил за руку и только тогда спросил:

– Разрешите?

Не вырывая руки, Ленка оглядела его насмешливыми глазами:

– Шли бы лучше спать. На улице скоро утро будет.

– Успею, – перешел почему-то на шепот Роман и услышал глухие толчки своего сердца.

– Вон вы какие, – рассмеялась Ленка.

– Да уж такой, – ответил он и, нагнувшись, поцеловал ее в щеку, от которой пахнуло на него холодком и запахом мяты. Ленка от неожиданности ахнула. Потом ехидно спросила, сбиваясь на «ты»:

– Ты это со всеми так делаешь?

– Как? – опешил Роман.

– Да так, не успел познакомиться, а полез с целовками.

– Разглядел, не бойтесь, – прижал он ее к себе. Покрытые инеем пряди Ленкиных волос щекотали ему подбородок. Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, но она сильным неожиданным движением вырвалась от него и пустилась бежать. Роман кинулся за ней, но не догнал. Перед самым его носом захлопнула она решетчатую калитку, помахала ему рукой:

– До завтра…

Она дошла до дома, поднялась на крыльцо и принялась стучать в дверь, а Роман и не собирался уходить. Он думал, она шутит, и надеялся, что она вернется. В доме зажегся свет, кто-то шел открывать ей дверь. Только тогда понял Роман, что ждать больше нечего. Чувствуя себя одураченным, побрел он прочь. Но Ленка от этого показалась ему совсем другой, более желанной и менее доступной, чем он думал на первых порах.