Будь моей - Джоанна Линдсей

— Рад снова встретиться с тобой, Павел, — сказал Василий настолько неприветливо, что только идиот поверил бы в его искренность. — И, отвечая на твой вопрос, скажу — нет. Штефан не собирается присоединиться ко мне в этом путешествии.

— Я разочарован, — заметил Павел, и голос его звучал на самом деле разочарованно. — Когда я узнал тебя, то понадеялся было, что мне предстоит еще один вызов судьбы, но, может быть, и ты сойдешь вместо своего кузена, а?

Василий ничуть не удивился: Павел был верен себе.

— Возможно, — угрюмо буркнул граф, — но прежде всего я хотел бы воспользоваться прославленным горским гостеприимством. Я полагаю, твоя деревня где-то поблизости?

— Совсем рядом, иначе мы не услышали бы выстрелов и не прибежали посмотреть, что случилось.

Василий выругался про себя. Если бы эта дура не кинулась очертя голову в самое пекло, они спокойно выследили бы лошадей, узнали, где эта деревня и вернулись бы сюда с подмогой. И тогда они были бы силой, а не бесправными пленниками.

Но, по крайней мере, с атаманом этих горных разбойников, Лятцко, можно будет легко договориться. Главной чертой его характера была алчность, и все для него имело свою цену.

— Будь так любезен, Павел, убери нож от моей лопатки. Лятцко не любит порченый товар.

— Забудь о Лятцко, парень. Он отправился в Австрию на сучью свадьбу. Я вместо него.

Василий узнал все, что хотел. Теперь придется иметь дело с безумцем вместо рассудительного Лятцко. Слово «сучья», несомненно, относилось к дочери Лятцко — Арине. Павел любил ее, но много лет назад она предпочла Штефана, и потому Павел так сильно его ненавидел. Кроме того, в схватке со Штефаном Павел дважды терпел поражение и теперь ненавидел всех аристократов.

— Поздравляю с повышением, Павел, но не можем ли мы продолжить беседу у тебя в деревне, возле горящего очага?

Павел загоготал, и к нему присоединилась по крайней мере половина его людей. Тем не менее нож наконец убрали; Павел подошел поближе, чтобы забрать у Василия саблю, и тут он заметил Александру.

— Опять женщина? — Окинув Александру взглядом, Павел вновь повернулся к Василию и с улыбкой уставился на него:

— Оказывается, сегодняшний день удачнее, чем я думал. Она стоит столько же, сколько та, другая?

Павел имел в виду Таню, которую разбойники захватили в прошлом году, и ее освобождение обошлось Штефану в пятьсот рублей золотом. Василий был готов заплатить целое состояние за лошадей Александры — их цена не вызывала сомнений, но ценность девушки пока еще была неясна, и, значит, необходимо доказать, что она не стоит ни гроша, и не столько ради экономии, сколько потому, что Павел был мстительным и подлым мерзавцем. Но граф не мог сделать этого должным образом, когда она стояла рядом и гневно смотрела на него. Василий и без того был зол на девушку, а ее присутствие и взгляд сердили его еще больше.

С неподдельной досадой в голосе Василий ответил:

— Можешь оставить ее себе. Ты окажешь мне услугу!

Даже учитывая, что их разделяло несколько шагов, до Василия донесся судорожный вздох Александры, и Павел тоже не мог не услышать этого изъявления негодования. Он уже поверил, что у Василия нет к ней особого интереса, а в своей казачьей одежде она едва ли могла показаться соблазнительной. Но этот звук привлек внимание атамана, желая получше разглядеть лицо Александры, Павел приподнял ее подбородок.

Руки девушки были связаны за спиной, а со всех сторон ее окружали бандиты, но ее ноги были свободны, и Александра изо всех сил лягнула Павла. Раздался дикий вой. Кое-кто рассмеялся, и насмешка усугубила боль. Павел прыгал на одной ноге вокруг Александры и одновременно потирал ушибленную голень, выделывая невероятные па на скользком снегу, и казался устрашающе свирепым и готовым на все, вплоть до убийства, жертвой которого могла стать Александра.

Василий сделал шаг вперед, но оказался недостаточно проворным и не успел перехватить занесенную для удара руку.

Когда они перестали барахтаться на скользкой заснеженной тропинке, Павел недоверчиво воззрился на Василия. Василий испытывал то же чувство. По-видимому, холод не только сделал медлительными его движения, но и сковал его ум — иначе нельзя объяснить такое глупое поведение. Графа не подстрелили, видимо, только потому, что люди Павла не могли поверить в такую глупость и застыли в изумлении.

Василий поставил Павла на ноги и отряхнул его одежду.

— Прости, но никто не может ее бить, кроме меня. Я этого не выношу.

Такая позиция была вполне понятна Павлу, но тут Александра, до сих пор молчавшая, вдруг обрела голос:

— Вы об этом еще пожалеете, Петровский. Василий даже не взглянул в ее сторону:

— До сих пор ты молчала, баба, так молчи и дальше!

Насторожившись, Павел по очереди оглядел их, но внезапно его настроение изменилось, и, почти улыбаясь, он обратился к Василию:

— Ну что же, сам понимаешь, это влетит тебе в копеечку, кардинец. Граф вздохнул:

— Я так и думал.

Глава 20

Еда была сытная и обильная, но Василий желал только тепла. Он продрог до костей и никак не мог согреться, несмотря на то, что посреди комнаты возвышалась жаркая глиняная печь. Принадлежавшая Лятцко единственная хата в деревне состояла из одной большой комнаты, служившей местом для сходок. Остальные обитатели селения ютились в жалких лачугах, способных вместить только одну семью.

Руки Василия согрелись, и онемение прошло, но снег набился в сапоги, ноги промокли и все еще оставались ледяными. Он понимал, что в мокрой одежде не согреется никогда, и опасался, что Александре приходится еще тяжелее.

Но у нее не вырвалось ни одной жалобы. Девушка ни на кого не смотрела, а Василия не замечала особенно старательно. Скрестив ноги, она сидела на походной койке, держа тарелку с едой на коленях, и время от времени пальцами отправляла в рот очередной кусок. Предложенная ей ложка лежала рядом на одеяле. Похоже, она даже не знала, что с ней делать.

Василий уже почти привык к ее застольным манерам, но хозяева были явно удивлены. Даже у горных разбойников манеры были лучше, чем у его невесты. Но сейчас граф был даже рад этому, потому что они приняли Александру за крестьянку и сбросили со счетов. Более того, он свернул бы ей шею, если бы она вдруг обнаружила лучшие манеры. Александра по-прежнему была в толстом и грубом шерстяном плаще, застегнутом до самого горла. В ярком свете Василий заметил, что на груди он насквозь промок и покрыт пятнами, видимо, оттого, что ее ткнули лицом в снег. Ее прекрасные груди, должно быть, заледенели, а соски отвердели и поднялись, превратившись в маленькие бутоны, готовые для его ласк…