Жизнь волшебника - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
что именно в этой-то неравности и содержится основа взаимоуважения. Другую личность следует
571
уважать не за сходство с тобой, а за отличие. (Ведь разве не этим интересен тебе другой
человек?). Уже одно такое понимание неравенства лишает основы для гордыни и заносчивости. А
так же основу национализма, фашизма и прочей мерзости…
*10
Конечно же, Роман – это не я. (Уж где я хочу максимально отстраниться от своего героя, так это
именно здесь.) И его родители – не мои родители. Родители Романа очень похожи на мою тётю
Машу – сестру отца и на дядю Мишу – её мужа. А рождение Романа на рождение моего
двоюродного брата Андрея, которого вырастили тётя Маша и дядя Миша, забрав его у своей
племянницы Альбины. Но, пожалуй, на этом-то всё биографические сходства и заканчиваются.
Писателю никогда не следует сдваивать свою судьбу с судьбой своих героев – это слишком
чревато. Опасно линию жизни героя превращать в прогноз собственной судьбы. Чтобы
обезопасить себя лучше уж как можно отчётливей определить свою авторскую, в какой-то степени
постороннюю, позицию.
Неловко было говорить о гибели родителей Романа, зная их реальных прототипов: тётю Машу и
дядю Мишу. Но ко времени написания этой главы тётя Маша уже умерла. Правда, она не погибла
на пожаре, а умерла от сахарного диабета, вероятно спровоцированного частым употреблением
бражки, которую в то время много пили по всем сёлами и деревням Читинской области, да и не
только Читинской, конечно. Не сказать, чтобы тётя Маша конкретно спилась, но бражка податливо
подталкивала её к концу. Много людей в сёлах погибало от спиртного, да и сейчас продолжают
гибнуть… Вот он истинный-то пожар, для которого не требуется огня. Наверное, не случайно о
человеке, погибшем от спиртного, говорят, что он сгорел. Огонь алкогольного пожара полыхает в
России неугасимо, прожорливо, медленно и верно… А теперь к нему добавился ещё и
наркотический пожар…
Дядя Миша умер когда ему было семьдесят шесть лет. За месяц до его смерти в родительский
день мы с моей сестрой приезжали к нему, живущему у Андрея. Нас удивило, что дядя Миша до
сих пор курит (не брезгуя, конечно, и водочкой), пристрастившись к табаку с семи лет. И пережил
при этом многих. Мы тогда ещё посмеялись: «Так это ж настоящая реклама курению!» Дядя Миша
тоже посмеялся и заверил, что протянет на этом свете ещё года два. Но так уж вышло, что не
прожил потом и месяца. Когда мы его хоронили, сестра моя высказала, пожалуй, правильную
мысль: ничего от него не осталось, совсем ничего, ни дел, ни интересных мыслей, ни собственных
детей…
Что ж тут поделаешь – люди проживают свой век и так. Уважение к старости одно, а правда –
совсем другое. Но тут ведь уж как повезёт. Кому какая Судьба достанется, такую и пронесёшь всю
жизнь на своих плечах…
*11
Романа провожает только Митя Ельников, а меня, автора, все герои, живущие на Байкале.
Всякий раз уезжая откуда-то, мы оставляем там сразу целый круг друзей и знакомых. Жаль
отпускать из действия романа сразу так много хороших персонажей. Моему главному герою в
рамках повествования встретиться с ними уже не суждено, но я, как автор, бываю на Байкал и
сейчас.
И вот приехав однажды в Выберино (или в Выдрино, как оно есть по жизни), я вошёл в дом
прототипа Мити Ельникова – Юрия Копырина. Юра, обрадовавшись встрече, тут же выставил на
стол бутылку. Он всегда имел тягу к неспешным и душевным беседам, но я торопился на поезд.
Юра стал настаивать. Я хотел уйти, он заслонил собой дверь. Я попытался отодвинуть его в
сторону, он не захотел отодвигаться. В конце концов, схватившись, мы упали на пол и принялись
бороться, собрав в кучу все половики. Смех и грех – иначе не скажешь. Его маленькая, но боевая
жена Шура (или Настя, по повествованию) пришедшая с улицы, наблюдала за нами, ничего не
понимая. А потом взяла в руки валенок, пытаясь понять кто же тут у них в гостях, и кому, исходя из
серьёзности и характера схватки, первому врезать по башке. Очень скоро я сообразил, что
большого, кряжистого Юру мне не одолеть. Но и поезд ждать меня не станет.
– Юра, – пришлось мне тогда схитрить, – я сейчас только сбегаю за сумкой к дяде и вернусь.
Юра поверил. Я побежал к дому дяди Аполлона. Дядя был уже на взводе. Мы запрыгнули в его
Жигуль и поехали на станцию. Дядю я ни о чём не успел предупредить, а когда мы проезжали
мимо дома Юры, тот выскочил на дорогу, растопырив руки. Дядя Аполлон от неожиданности едва
не съехал в кювет. Оглянувшись, я увидел, что Юра грозит мне кулаком. Эх, какой же неловкой
вышла наша встреча…
В следующий раз, уже на собственной машине, я приехал на станцию только через десять лет.
Но Юра уже умер. Не было в живых и его жены. Выходит, что прощаясь со мной и уходя из этой
жизни, Юра погрозил мне кулаком. Но я надеюсь, что обиделся он на меня не всерьёз.
От дома Копыриных, уже заселённого другими людьми, я поехал на улицу, где жил печник и
Демидовна. Однако отыскать их дома не мог. К тому же, много общаясь с их литературными
572
воплощениями в романе, я полностью переключился на вымышленные имена, забыв настоящие.
Так что спрашивать у прохожих где живёт Демидовна или Илья Никандрович было всё равно, что
говорить о каких-то никогда не существовавших людях. Стоя в замешательстве посредине улицы, я
увидел как открылись широкие ворота одной из оград, откуда молодая, ширококостная женщина,
выкатывала на улицу конную телегу, взявшись за оглобли обеими руками. Конечно же, это была
дочь Демидовны, которая и внешне была очень похожа на неё.
– Мою маму звали Шурой, – поправила она меня. – Только мама умерла уже восемь лет назад.
Я поинтересовался про печника. Но она его не помнила. Не помнили старика и другие редкие
прохожие, встреченные на улице. Меня это изумило и потрясло. В это невозможно было поверить,
ведь дома этих людей всё ещё согревали печи, монументально сложенные забытым мастером.
В целом захирело и всё Выдрино. Приехав туда ещё раз в 2006 году (а это был уже год
экономического подъёма), я удивился, что за последнее десятилетие в посёлке не построено
ничего. Всё лишь разбиралось и разрушалось. Уныние царило и в пожарной части, в которой
