Перед бурей - Нина Федорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким образом и могло случиться, что однажды утром, когда Мила безжизненно стояла у окна, Полина, неслышно подступив к ней, прошептала нежно:
– Не грустите так безнадёжно, дорогая Людмила Петровна! По дому пройдитесь, по садику… Там вот и почту утреннюю принесли… Видела, и для вас есть письмецо…
Сердце Милы остановилось на миг… Письмо? От Жоржа?
– Сбегать принести?
Она кивнула головой, не в силах сказать слова.
И вот она держала в руках большой и длинный светло-серый конверт. Это не был почерк Жоржа. Но, может быть, о нём… что-нибудь о нём…
Письмо, анонимное, без всякой подписи, гласило:
«Мы, граждане города, благодарим вас за доставленное нам развлечение. История вашей любви потешает нас. Скорбь брошенной, но пламенно любившей девицы особенно забавна, когда прекрасный любовник совсем не заинтересован в том, как она умирает от любви, отказываясь даже бросить последний взгляд на её предсмертные муки…»
Мила не читала дальше.
– Боже, как это жестоко! Неужели я только смешна? Неужели горе моё только забавно?.. «Умирать от любви» – разве я умираю? Что ж, пусть умираю… Пусть я умру! И пусть смеются надо мною…
Она ушла к себе и легла в постель, лицом к стене.
На цыпочках вкралась Полина и, склонившись над постелью, прошептала:
– Вы меня звали?
Мила молчала.
– Вы что-то сказали, уходя из гостиной… Простите, виновата: не расслышала.
– Я смешна и забавна! – воскликнула Мила. – Смейтесь все надо мной!
– Что вы, Людмила Петровна, бог с вами! Какой же тут смех… – шептала Полина. – Тут горе… И какое притом крушение любви… Но пройдёт, верьте, дорогая Людмила Петровна, и пройдёт, и забудется… Да и чем же вы были связаны с женихом? Словом! Одним только словом! Много ли это значит? Это почти всё равно что ничего… Видите, и он так на это теперь смотрит… Такие ли бывают с в я з и? А тут д р а м ы-то настоящей и не было… Пройдёт всё, и опять влюбитесь. И вторая любовь уже наверное будет удачнее первой!
И она откатилась от постели, чтобы позвать на помощь: Мила разразилась громкими рыданиями.
Доктор настаивал, чтобы Мила постепенно возвращалась к обычной рутине: выходила из дома, видела подруг…
Но как пригласить кого-либо из подруг, кому только что было послано извещение об отмене венчания: их любопытство, возможно, злорадство, вопросы, вид Милы… И тут вспомнили о Варваре, и Варвара была единственным посторонним человеком, кого Мила согласилась видеть.
Тётя Анна Валериановна сама поехала пригласить Варвару. Это был первый головинский визит к Варваре Бублик.
Варвара, конечно, знала обо всём случившемся. Но, как всегда, не задающая вопросов, очень сдержанная, она ничем не выразила своего личного отношения к событиям. Она не спросила о здоровье Милы и молча ожидала, что скажет ей Анна Валериановна. Та, впервые, чувствовала себя неловко в присутствии Варвары. Деловито и сухо она объявила, что приехала предложить: Мила не совсем здорова после перенесённого потрясения и нуждается в компаньонке, чтобы немного развлекать её, отвлекая от мыслей о происшедшем. Зная долголетнюю дружбу их, родители Головины полагают, что именно Варвара более всего подходит для этой роли. И Мила согласна. Нужны два-три часа ежедневно, при наступлении вечера, так как именно в такое время, при наступлении сумерек, тоска сильнее всего охватывает Милу (это были часы, когда она готовилась к визитам своего жениха).
Варвара молчала.
Анна Валериановна, опасаясь отказа, спешила добавить: обязанностей никаких. Если Мила захочет говорить, лучше всего возвращать её мысли к её счастливому детству, к гимназии, школьным дням, ко всему, что было светло и радостно.
Варвара слушала и молчала.
Тут Анна Валериановна приближалась к тому, что, по её мнению, являлось «щекотливым вопросом»: предложение «платы» за «дружбу». По её понятиям, за дружеские услуги не платят деньгами, и особенно подруге, которая когда-то посещала «Усладу» только потому, что ей хотели помочь.
Но Варвара первая заговорила о плате.
– Два-три часа? Ежедневно? Плата будет по часам и в том же размере, как за урок алгебры.
К душевному облегчению Головиных, Мила немного оживилась при появлении Варвары.
– Оставьте нас одних, – сказала она. – Я рада видеть Варю. Мы будем с ней разговаривать.
Выслушав повесть Милы, Варвара спокойно заявила, что отказывается понимать горе в том грандиозном масштабе, какой придаёт ему Мила. Нет жениха, но остаётся вселенная и человечество. В этом можно найти потерянный Милой «смысл жизни».
Конечно, это было не то… Но этот спокойный голос, эта ничем не возмутимая уверенность в полноте жизни, это трезвое отношение к вопросу личного счастья – всё это приходило к Миле откуда-то из другого, прочно налаженного мира. Варвара была первым человеком, кто подошёл к ней теперь без сложного душевного волнения, без злорадства и без жалости, без болезненного внимания, без опасения за её жизнь и здоровье… «Оставались ещё вселенная и человечество»… Делалось спокойнее на сердце: что-то ещё оставалось. И этим вот эта Варя жила и была так удивительно спокойна.
Личного счастья вообще было мало, говорила ей Варвара, а теперь станет ещё меньше. К этому надо разумно подготовить себя. Меняется весь уклад жизни человечества, и такие эпохи – время личных катастроф. Милина катастрофа уже случилась, тем лучше – она отделалась от иллюзий. Для других беды наступят позднее, «потом». «Услада» и так уже давно является исключением, анахронизмом в мире, полном перемен.
– Всё это, может быть, и правильно, Варя, но мне кажется, ты говоришь не обо мне, а о ком-то другом.
Варвара объясняла ей, что причиною всему – её «головинский характер», её отношение к миру как к чему-то статическому. «Головинский» критерий всё подгоняет под личные ценности, и Мила унаследовала это и теперь расплачивается. Жгучесть её страданий зависит от того, что она впервые – и беспомощно – встретилась с личным горем. Не замечая до сих пор горя других, она своему личному несчастью придаёт грандиозные размеры, а они – в общем – не новость. Не надо приравнивать свою беду к кончине мира. Есть высшие цели в жизни, нежели «счастье в одиночку», и к этому лучшему, к этому высшему все дороги открыты.
– Послушай, Варя, – говорила Мила уже рассудительней и мягче. – Ты хорошо говоришь, и я понимаю… Но ты мне говоришь не на тему. Для меня, чтобы я могла жить, главное вот что: я люблю Жоржа. Я потеряла его. А любовь моя остаётся. Она не уходит, она и не уйдёт… Что мне делать? Скажи.
– Обрати твою любовь на другое – на любовь к человечеству… Качаешь головой? Ну обрати её в ненависть к тому, что мешает людям быть равными и счастливыми…
– Ах, Варя! Любовь изменить в ненависть… такую мою прекрасную любовь! в ненависть!..
– И ненависть может быть не менее
