Свой ключ от чужой двери - Инна Бачинская

– Мне жалко Ивкину, – вдруг сказала Ведьма. – Незаурядная, видимо, была личность.

Я не ответил. Картины последних событий, отступившие было, снова вернулись. Рука Сонечки, свисающая с кровати… голубоватые жилки повыше запястья… Ее взгляд, устремленный на меня, сожаление и насмешка… над собой, над нами… Я разворачивал перед ней планы совместного будущего, а она знала, что ничего этого никогда не будет – поздно! Я едва не застонал, вспомнив свою болтовню и дурацкие шуточки… А она в это время сходила с ума от страха и считала минуты до побега. Старлей Коля сказал, что у нее на шее были синяки… Ее душили, а я поверил, что она простыла… Каждое слово и каждый жест Сонечки обретали новый смысл теперь, когда я знал правду.

«Сонечки больше нет», – повторял я снова и снова фразу, которая не укладывалась в сознании. Ее не было для меня последние десять лет… Я разрушитель, думал я, все мои женщины умирают… Хорошо, что Анна ушла… Я приношу несчастье.

«Прости меня, дурака, Сонюшка! Слепого и холодного… Я виноват в твоей неприкаянности и безнадежности… я один… Это из-за меня ты решилась… оборвать бессмысленный бег по кругу и изменить свою жизнь…»

– Эй, Вячеслав Михайлович! – Ведьма хлопнула ладонью по столу. – Прекратите истерику! Ивкину жаль, никто не спорит, но это был ее выбор, ее свободная воля, вы здесь ни при чем, слышите? И не забывайте, что она пыталась ограбить вас в лице фонда. Она ведь не знала, что Стас вас выпер. Правда, с другой стороны, она считала вас жуликом и аферистом, что служит ей оправданием. Вы лучше подумайте, что было бы, если бы нас там застукали! Вы хоть понимаете, что нас могли убить при попытке к бегству? А ОМОН, интересно, кто вызвал? Я ставлю на Дергунца, способный парнишка. Вообще, ваши студенты… ребята креативные. – Она ухмыльнулась. – Вы бы лучше подумали, что делать дальше. С возвращением в фонд придется подождать. Можете не сомневаться, будет открыто дело о финансовых махинациях. Надеюсь, вам удастся доказать, что вы ничего не знали. Скажите спасибо Стасу за то, что выбросил вас из дела.

Она раздражала меня своей болтливостью и нахальством, но я не мог не признать с горечью, что она права.

– Я бы на вашем месте вернулась в институт! Влюбленные девочки очень поднимают мужскую самооценку, – не унималась Ведьма. – Просто удивительно, как вас раздувает от гордости, если какая-нибудь сопливка задержит на вас свой взгляд. А между тем гораздо труднее вызвать восхищение зрелой, умной и независимой женщины с богатым жизненным опытом! Подумайте над тем, что я сказала.

Я открыл рот для достойного ответа, но не успел высказаться – зазвонил телефон. Часы в гостиной начали глухо отбивать время. А телефон звенел и звенел. Бомм-бомм-бомм! Четыре. Мы с Ведьмой уставились друг на друга. В моих глазах был вопрос. Ведьма кивнула. И я поднял трубку.

– Вячеслав Михайлович Дубенецкий, я полагаю? – спросил незнакомый мужской голос.

– Я вас слушаю, – официально ответил я. – Кто это?

Ведьма уселась в плетеное кресло, не сводя с меня любопытного взгляда.

– Мое имя вам ничего не скажет, – сказал голосом опереточного злодея невидимый собеседник. – Я звоню, чтобы сделать вам некое предложение…

– Кто вы? – повторил я.

– Неважно. Мое предложение касается известной вам особы… Анны!

– Анна! – закричал я. – Что с ней? Где она?

– Не торопитесь, Вячеслав Михайлович, – человек издал смешок. – С ней все в порядке. Анна находится… ну, скажем, в одном укромном и безопасном месте.

– Что значит укромном? Что вам нужно?

– В укромном и безопасном, из которого она не может уйти по своей воле. Мне нравится ваш вопрос, вопрос делового человека. Мне нужно многое, но от вас мне нужны только деньги!

– Какие деньги? – спросил я по-дурацки. Если бы такой вопрос задал герой сериала, я бы подумал, что он законченный идиот. Голос объяснил все достаточно ясно.

– Деньги. Неважно, какие. Важна сумма. Я не хочу вас пугать, Вячеслав Михайлович, но, если вам дорога жизнь Анны…

Ведьма сказала: «Дайте!» и протянула руку. Я повернулся к ней спиной.

– Послушайте, – сказал я в трубку, – вы ничего не посмеете ей сделать! Я позвоню в полицию, у меня там знакомые! У меня нет денег! У меня даже работы нет!

– Жаль, Вячеслав Михайлович, очень жаль. Она вам никто, я понимаю. Мне известна история вашего знакомства…

– Анна рассказала вам? – Я был неприятно поражен.

– Не по своей воле.

– Что значит, не по своей воле? Вы что… вы… ее… – Я боялся произнести слово, которое вертелось у меня на языке.

– Ну что вы, Вячеслав Михайлович, – мужчина снова издал смешок, – какие страсти! У вас богатое воображение, должен заметить. Ее никто и пальцем не тронул… пока. И я даже не стану угрожать, что мы будем присылать вам по очереди ее отрезанные уши. Просто она отсюда не выйдет. Вы никогда не задумывались, куда исчезают люди? Как по-вашему, что с ними происходит?

– Вы негодяй! – заорал я.

– Такова жизнь, таковы обстоятельства, – ответил он сухо, видимо, соскучившись. – Завтра в полдень в центральном парке, на третьей скамейке от памятника Пушкину вас будет ожидать человек, которому вы передадите семьдесят пять тысяч долларов. Я не буду даже предупреждать вас о том, что произойдет, если вы приведете с собой… хвост.

– У меня нет таких денег!

– Вячеслав Михайлович, уже неделю вашей знакомой колют один сильнодействующий препарат, чтобы она спала. Еще немного – и изменения в ее организме могут стать необратимыми. Семьдесят пять тысяч зеленых за жизнь человека! Вы же интеллигент, Вячеслав Михайлович!

Металлический щелчок и сигнал отбоя.

– Подождите! – закричал я. – Подождите!

Мой растерянный взгляд наткнулся на Ведьму. Она насмешливо рассматривала меня в упор. Я положил трубку.

– Мне страшно нравятся ваши жесткие понятия о приличиях, – сказала Ведьма. – Вы напоминаете мне каторжника с пушечным ядром на ногах. – Она улыбалась мерзкой улыбкой. – Мораль, долг, гуманность… в наши смутные времена! Сколько?

– Семьдесят пять тысяч долларов.

Она присвистнула.

– Неужели заплатите?

Я молча смотрел на нее.

– Вячеслав Михайлович, вы, конечно, вправе поступать, как вам вздумается, тем более вы вините себя в смерти вашей подружки Сонечки… но я не могу удержаться от совета – не спешите бросаться на помощь! Мой длинный нос чует запах жареного. Анне ничего не грозит – тех, за кого некому платить, не умыкают, поверьте мне. Почему вы? Кто вы ей? Вы даже не помните, как она выглядит! Вы не можете платить за всех женщин, с которыми… провели ночь. Почему они не позвонили мне? Я ведь все-таки родственница. Единственная. Я уверяю вас, если они позвонят мне… нет! Я почему-то думаю, что они мне не позвонят! Анна – большая девочка, выпутается!

Она замолчала, словно ожидая ответной реплики. Не дождавшись, сказала:

– Вы же ее совсем не знаете. Не лезьте… туда. У вас у самого проблем выше крыши! Причем таких, о которых вы даже не подозреваете. Вычеркните Анну из своей жизни, она не ваш человек, и ничего, кроме неприятностей, знакомство с ней вам не принесет. Говорю, как ваш добрый… ваша добрая знакомая!

Во время своей речи она, ухмыляясь, смотрела на меня. На лице ее были написаны любопытство и нетерпение вивисектора, препарирующего живого зверька.

– Анна – ложь! – добавила она, насладившись моим молчанием. – Даже если она появится, держитесь от нее подальше. Она стихия, непредсказуемая и…

– Я понял, – перебил я ее. – Я понял. Лживая и непредсказуемая. Что дальше?

– Я не сказала, что она лжива. Я сказала, что она – ложь!

– Какая разница?

– В свете ваших научных трудов по герменевтике… наверное, есть. И потом… я почему-то уверена, что ей ничего не грозит. Такое у меня внутреннее чувство. Интуиция, если хотите. Подумайте над тем, что я сказала. Завтра я уезжаю. Присматривать за вами будет некому. Не наломайте дров! Вряд ли мы когда-нибудь еще с вами пересечемся. На выставку можете не приезжать. Я не обижусь.

Этим и закончились наши отношения с ведьмой Марией. Мы разошлись по своим спальням, она пожелала мне спокойной ночи, издевательски назвав милордом, а наутро, когда я проснулся, ее уже не было. Исчезла, испарилась, улетела в дымовую трубу. Как в свое время Анна. Это что – семейная черта исчезать вот так, не попрощавшись? Лишь на столе на кухне, придавленный солонкой, лежал рисунок карандашом. Неприятная унылая рожа, тощая кадыкастая шея, обвисшие бульдожьи брылы щек и маленькие поросячьи глазки – ваш покорный слуга. Первым моим побуждением было разорвать и выбросить рисунок. Пальцы скорчились в предвкушении, но момент был упущен. Я передумал. Сходство, бесспорно, имело место быть. Карикатурное, доведенное до абсурда – нос слишком длинный, губы раскатаны, залысины… все слишком. Но это был я. Стилизованный я, и нельзя было не признать определенного мастерства за художницей. Прощальный привет и прощальный пинок.