Яд для Наполеона - Эдмундо Конде

Поскольку нуждавшиеся в услугах Жюльена никогда не переводились, вскоре он сколотил приличное состояние, и принадлежавшая ему плантация перестала зависеть от ростовщических банковских кредитов. Обычно к нему обращались через Огюста, желая уладить дельце в обмен на солидную пачку купюр. И после подобной сделки все, точнее, почти все, крепко держали язык за зубами, дабы полиция не проведала ничего лишнего про преступление, автор которого не оставлял следов, не забывал болтунов и исправно оплачивал долги.

Поговаривали, что единственным, кто не убоялся Чародея, был некто господин Клэйрборн — пожилой нотариус, прославившийся непомерной алчностью и тиранством своих писцов. Но разве можно хоть что-то утверждать с уверенностью? Людям свойственно преувеличивать, а что произошло на самом деле, никто, разумеется, не знал.

Господин Клэйрборн, будучи протестантом, исповедовал двойную мораль и, по слухам, с Чародеем его связывали некие темные дела. Но однажды у нотариуса, как говорят, пробудилась совесть, и, мучимый ее угрызениями, он надумал поделиться с полицией сведениями, способными изобличить злодея. Бедняга! В считанные дни он лишился своей благородной гривы и всех зубов, и у него не осталось сил даже привстать в постели. Говорят, но кто осмелится утверждать, что в дверях спальни умирающего в последний день вдруг возникла высокая фигура. Некто в темном, застыв, пристально смотрел на нотариуса с явным намерением обратить на себя внимание умирающего и мгновенно исчез, едва к нему устремили взгляды присутствовавшие при кончине.

Поразительно, сколь богата на выдумку людская молва. Одни утверждали, что господин Клэйрборн занемог аккурат на следующий день после того, как поцарапал указательный палец перстнем, который обычно снимал на ночь. Другие предполагали, что причиной фатального исхода стали вредные испарения краски. Незадолго до смерти в доме господина Клэйрборна действительно перекрасили стены. Но почему, в таком случае, пострадал лишь нотариус, а прислуга осталась в добром здравии? Третьи толковали, что покойный якобы порезал руку, и в ранку попала грязь. Но заражение крови протекает с совершенно иными симптомами, нежели смертельная болезнь нотариуса! Наконец, большинство горожан сошлось во мнении, что истинная причина смерти — тяжелый, скоротечный недуг. Кстати, о господине Клэйрборне, которого заменил новый нотариус, очень скоро все позабыли.

Жюльен из юноши превратился в отменно рослого мужчину. У него были руки с тонкими пальцами, очень светлая кожа и темные волосы, перевязанные сзади черным бархатным бантом. Общий портрет гармонично дополняли крупный нос и огромные серые глаза, преждевременные тени под которыми, подчеркивая привлекательность, свидетельствовали о небрежении к себе. Кому доводилось слышать его глухой голос, отмечали, что в общении он немногословен, говорит лишь по существу, не скупится в выражениях, не любит шутить и очень тонко чувствует собеседника. Видевшие его отмечали, что ходит он широким шагом, заложив руки за спину, и курит странную трубку, а глаза его блестят безумным блеском.

Негры считали, что он заключил сделку с Дамбаллой. Часто после происшествий, к которым, предположительно, мог иметь отношение Чародей, они посвящали ему свои пляски, а также совершали колдовские обряды — чтобы задобрить его и обезопасить себя. На белых его имя наводило ужас. И лишь немногие, в том числе ряд видных горожан и представителей власти, предпочитали не придавать значения досужим разговорам и предрассудкам, связанным с именем богатого помещика, владельца небольшой, по процветающей сахарной плантации, который редко появлялся на людях.

Между тем, по воле случая, 30 апреля 1812 года Луизиана обрела статус штата, а шесть недель спустя, в связи с торговыми ограничениями и британской блокадой, Соединенные Штаты объявили войну Великобритании.

В течение двух с половиной лет, что продолжалась война, Жюльен не раз серьезно пожалел о своем предложении Виктору отправиться вместе с ним в Америку. Здесь, на краю света, в разгар войны, границы которой все больше расширялись, тот угасал буквально на глазах. От мудрого и уравновешенного наставника, неуемного экспериментатора, чудаковатого ученого и основателя новой школы в медицине, каким его знал Жюльен, ничего не осталось. Некогда общительный и увлеченный наукой исследователь превратился в человека, потерпевшего поражение. Он сильно состарился, замкнулся в собственных воспоминаниях. Целыми днями с отеческой заботой ухаживал за своими любимыми растениями, перетаскивая их с места на место. И оплакивал пагубные последствия войны.

Чем дольше затягивалось военное противостояние, тем глубже Виктор погружался в себя. Поэтому день, когда стало известно, что 24 декабря 1814 года был подписан Гентский мирный договор, стал для всех на плантации днем ликования.

А еще через два дня, вечером, у ворот усадьбы остановился кабриолет, и из него вышел элегантно одетый мужчина с черным кожаным портфелем. Он был невысокого роста, полный, с тонкими усиками и идеальным пробором. При ходьбе слегка приволакивал левую ногу. Распахнутый на груди короткий плащ открывал взору свисавшую из жилетного кармана массивную золотую цепь. Он позвонил в колокольчик и на безупречном французском спросил открывшую ему мулатку-горничную, дома ли хозяин. Посетитель назвался именем, которое абсолютно ни о чем не говорило. Сказал, что прибыл по делу в высшей степени важному и срочному и чтобы она именно так и доложила своему господину. Девушка проводила его в курительный салон и попросила подождать.

Через несколько минут к нему вышел Жюльен, и человечек церемонно выразил ему свое почтение. Беседа состоялась при закрытых дверях и продолжалась до поздней ночи.

Когда встреча закончилась, служанке поручили проводить гостя. Выйдя на веранду, он бросил мимолетный взгляд в сторону, привлеченный, несомненно, движением кресла-качалки, но не увидел в нем никого — лишь смутную тень, а над тенью — причудливое облако дыма. С выражением озабоченности на лице посетитель сел в коляску, которая все это время его ждала, и тотчас укатил.

Что же касается старого кресла-качалки, то в «дьявольское» движение указанный предмет мебели приводила Гран-Перл. Ничто на свете, кроме украшений из золота, не восхищало так мулатку, как кресла-качалки. В последние годы она появлялась в усадьбе редко, но всегда без предупреждения. И на сей раз, выйдя на веранду подышать теплым вечерним воздухом, он нисколько ей не удивился.

— Новые свежие ветры наполняют паруса и предвещают смену курса, — будто продекламировала Гран-Перл и выпустила изо рта нескончаемо длинную струю дыма.