Олимпийский диск - Ян Парандовский

- Помолимся!

Снова зазвучали флейты, к алтарю подвели первого быка. Теокол спустился с террасы, посыпал ему голову ячменем и золотыми ножницами срезал для жертвоприношения жесткую прядь шерсти со лба животного. После чего он вернулся на свое место, бросив выстриженный клок в огонь.

И тут раздался глухой рык, шум упавшего тела, предсмертный хрип первый бык стал жертвой. Потом ему перерезали горло, и кубок, полный свежей крови, передаваемый спондофорами из рук в руки, отправился наверх, где этой кровью окропили край очага. Помощники священнослужителей с непостижимой быстротой разделали быка: содрали шкуру, разрубили тушу, вырезали сало, отсекли ноги. Окорок покрыли жиром, завернули в шкуру и подали теоколу. Жрец, держа жертвенное животное в руке, обернулся к толпе:

- Помолимся!

После чего водрузил жертвенное мясо на пылающие поленья.

- Зевс-отец, ты, который властвуешь над Олимпией... - начал жрец, воздев руки к небу, и, хотя внизу не слышали его слов, растворявшихся в пространстве, в треске огня, в музыке флейт, каждый мог бы повторить их про себя: сначала литанию прозвищ высочайшего из богов, потом просьбу, чтоб он принял жертвоприношения от элейцев и взял под свою опеку людей вместе с землями и животными, составляющими их достаток, отведя от них всяческое зло - войны, мор, огонь - и позволив старикам возможно дольше наслаждаться светом солнца в цветущем доме, в окружении детей и внуков.

Молитва касалась всего, что человек вправе ждать от мира, всех его чар и соблазнов, каждый мог присовокупить и свои собственные чаяния: в шепоте, который слышался вокруг, различались слова о здоровье, олимпийских венках, вплоть до просьб, связанных с текущими домашними делами.

Молились одни элейцы. Никто не смел вторгаться в сферу их жертвоприношения, в их беседу с богом. Очередь других наступит, когда они предстанут пред алтарем. Внезапно флейты умолкли, и теокол завершил молитву довольно неожиданным образом:

- И отдали от нас борьбу и хаос, чтобы тебя чтили именем Господа Мира и Спасителя. Избавь нас от зависти и подозрительности, которые порождают непокорность. Соедини всех эллинов, дай испить им напиток дружбы, обрати их сердца к кротости и снисхождению.

Слова эти были удивительны и понятны. Казалось, что возвещает их сама греческая земля, само нутро ее, перепаханное персидской войной, впервые породившей братство по оружию между отдельными племенами. Ни в каком ином месте они не были более кстати, нежели здесь, откуда четыре года назад исходил призыв ко всеобщему миру, где сама мысль о войне считалась преступлением и где на протяжении нескольких коротких дней все жили в мире, не знающем границ.

Многие с последними словами жреца воздели руки, присоединяясь к молитве. Некоторые, однако, пораженные ее необычностью, воззрились на екзегетов, из опасения, что молитва не соответствует ритуалу. Но лица последних оставались невозмутимыми. Слова теокола не являлись для екзегетов неожиданностью. По олимпийской традиции они повторялись много раз, над этим алтарем, пепел которого был прочнее человеческих надежд, им внимали разные века.

Старый Иамид не спускал глаз с сжигаемой жертвы. Блеск огня, чистоту пламени, чад от шерсти и мяса, наконец, дым со всеми его оттенками и изгибами, каждую деталь жертвоприношения прорицатель подмечал и анализировал, стараясь по этим знакам постичь божественную волю. Знаки эти оказались благоприятными.

- Зевс принял жертву, -произнес он, - к счастью и благу народа и земли Элиды.

Внизу уже забивали новых животных, и каждую минуту наверх подавались кубки со свежей кровью и покрытые жиром окорока. Спондаулы не умолкая играли на флейтах, жрецы пели гимны. Невольники убирали убитых животных, относя туши на кухню в пританее. Пилигримы, окружавшие храм Геры, толкались, освобождая им место. Животным велся счет, их было ровно шестьдесят.

После гекатомбы элейцев жертву приносили полисы, затем колонии всего остального греческого мира. По очереди, в том порядке, в каком они прибыли и в каком разместились на стадионе, процессии следовали к алтарю, во главе каждой шли архитеор с проксеном. Проксен был гражданином Элиды, которого данный полис избрал своим посредником в общении с местными богами. Так как Зевс царил над Олимпией (хотя, согласно верованиям, он был богом, которого чтил весь мир), он являлся и покровителем Олимпии, этого определенного места на земле Элиды, поскольку никто особых прав на него не имел. Следовательно, именно проксен становился посредником между богом своей страны и теми, кто взывал к нему во время жертвоприношений.

Стоя у алтаря, он возлагал руку на плечо архитеора, представляющего жителей Афин, Спарты или Сиракуз, и вверял их своему богу. Только после этого архитеор затягивал гимн и давал людям знак, чтобы те вели животных. Он собственноручно отрезал у них прядь шерсти, сам разбрасывал пригоршни ячменя, а теокол принимал жертвенные окорока и укладывал их на огонь. Старый Иамид всматривался в пламя и одаривал добрыми предсказаниями города, острова, архипелаги, далекие берега, процессии которых подходили к алтарю.

Ксилей трудился в поте лица, поддерживая огонь. Невольники подносили и подносили дрова, для каждой процессии ксилей отмерял количество топлива и брал плату; перед ним стояла вместительная бронзовая посудина, уже до половины заполненная монетами; часть выручки он передаст в олимпийскую казну, но оставшейся суммы ему хватит на покупку земли, виноградника и дома. Процессии выделяли пожертвования и на Олимпию, у алтаря вырастала гора денег, за которой присматривал эпимелет. Гиерон, принеся жертву, приказал снять золотые украшения с бычьих рогов и бросил их вместо дани. С этого момента каждый, поравнявшись с алтарем, оставлял у ног эпимелета какую-нибудь драгоценность: кубок, булавку, перстень, браслет; Герен, возглавлявший процессию Навкратиса, пожертвовал красивый котел на треножнике, украшенный золотыми пластинами с барельефами, где изображалась восточная богиня Анаит, с большими крыльями, сидящая между двумя львами.

Близился полдень. Целые стада быков и баранов были уничтожены, озера крови стояли вокруг алтаря. Казалось, сам алтарь истекал кровью, ступени, ведущие на террасу, сделались алыми и скользкими. Дорога между изваяниями победителей, по которой мясо доставлялось в лагерь, пылала от багровых пятен. Кровавые испарения повисли над Олимпией, воздух, перенасыщенный запахом смерти, привлек коршунов, и они начали описывать стремительные, алчные круги.

Тройка теоколов беспрерывно менялась, через какое-то время их замещал кафемерофит, все были утомлены. Задыхающиеся спондаулы с трудом отнимали флейты от посиневших губ, и, когда никто не играл, не пел, не молился, в мгновения неожиданно наступавшей тишины, слышалось лишь потрескивание огня и шипение жира, стекающего на раскаленные угли. Иногда языки пламени укорачивались, задохнувшись в клубах дыма, разъедавшего глаза людям.

На террасе царила убийственная жара, легкий ветерок не в силах был побороть ее, казалось, весь мир погружен в марево безмятежного августовского дня. Жрецы, в одеяниях, выпачканных кровью, с почерневшими от сажи лицами, с горящими глазами, в окружении четвертующих жертвы, смахивали на служителей ада. Только предводитель рода Иамидов, благородный старец, символ извечных понятий, стоял бодрый и спокойный, не позволяя никому подменить себя, он неутомимо вглядывался в огонь, во внутренности жертвенных животных, а когда поворачивался, чтоб произнести свои предсказания, людям открывалась невозмутимая голубизна его глаз и нетронутое зноем великолепие черт.

Стадион опустел, процессии после жертвоприношений возвратились в лагерь, настал черед скромных пилигримов. Но когда они вереницей потянулись от Герайона, жрецы покинули алтарь. Остались только кафемерофит и ксилей, который поднял цену на топливо. Пошли споры и торговля. В качестве особых проксенов нанимали граждан Элиды, платные флейтисты требовали по два обола с каждого. Екзегеты кричали, чтобы поторапливались, так как Зевс но приемлет молитв после полудня. Поэтому совершались укороченные обряды, где животные шли под нож с такой же быстротой, как на бойне.

Многие, не имея возможности протолкаться к главному алтарю, искали другие. В них недостатка не было, возле каждого стоял жрец, приглашавший пилигримов. За обол он разжигал небольшой костер из сухих веток и служил посредником между богом и пришельцем; жрец исполнял свои обязанности добросовестно, позволял подолгу молиться, даже присоединялся к молитвам, а иногда исполнял несколько строф гимна, древние, малопонятные слова которого были ближе языку богов. Курились кадила, в огонь выплескивалось несколько кубков вина, многие бросали в огонь фигурки животных, любимых богом: для Аполлона это было печенье в форме лука или лиры, для Геракла - крупных размеров огурцы с воткнутыми в них прутиками, имитирующими ноги, рога и уши животных, но чаще изображения выполнялись из воска.