Олимпийский диск - Ян Парандовский

Между тем атлеты преодолели только половину дистанции. Зрители успокоились, ожидая дальнейших событий. В сердце Тимодема возникшая тишина отдалась пронзительным холодком, и на самой вершине собственного проворства он вдруг ощутил дыхание громадного пространства, бесконечность оставшихся десяти стадиев отозвалась в нем алчущей пустотой. Силой разгона он еще летел в ней какое-то время, но его закат был уже близок. Ерготель и Лад опять вышли вперед.

Пока Тимодем предпринимал свои дерзостные усилия, эти два бегуна совершали свой путь спокойно, бесстрастно, не позволяя чужой воле увлечь себя и не снижая темпа. Оба продолжали бежать, выдерживая неизменный ритм, с руками, согнутыми в локтях, с выдвинутой вперед грудной клеткой, с высоко поднятой головой, казалось, они всматривались в какую-то цель, которая находилась где-то далеко, за пределами стадиона.

Они напоминали двух вестников, гемеродромов, которых правительство, армия или народ посылают в отдаленные места с тайной миссией, поверяя им только устный приказ. Нагие и беззащитные, они находят опеку в законах богов, за ними стоит Зевс, покровитель герольдов, и Гермес, который сам является вестником. Размеренно дыша, они прокладывают себе путь через поля, виноградники, лесное бездорожье, они проносятся через города и села, люди расступаются перед ними, не смея задержать их, солнце сопровождает их в горные ущелья, где они пребывают уже под защитой ночи, чтобы с рассветом слететь в долину и доставить вверенный приказ, хотя бы пришлось прошептать его вместе с предсмертным вздохом.

Они - крылья мира. А мир, неторопливый и тихий мир V столетия, катит по тернистым колеям в повозках, запряженных волами; лошадь, осел да мул служат ему до пределов своих возможностей, но им всегда может перегородить путь стена леса, коварное болото, бездонная пропасть - есть уйма преград, одолеть которые способен только человек. Спортивные площадки палестр и гимнасиев готовят благородную породу гонцов, недосягаемых покорителей пространства, а игры позволяют выявить их, чтобы каждый мог их разыскать когда-нибудь, в самый неожиданный день, во время нового Марафона.

Именно такими казались Ерготель и Лад, оба равные и совершенные. Другие выглядели похуже, но только в сравнении с ними. Зато эти двое были вне сравнения. Преодолев один стадий, они бежали теперь в противоположном направлении, словно дух игр повернулся к ним спиною. Тимодем отстал на какую-нибудь сотню ступней, которые уже никак не мог наверстать. Все более плотный воздух обступал его, бегун продирался сквозь него с затуманенным взором, с устами, солеными от пота, который заливал лицо. Изредка его имя еще срывалось с чьих-нибудь губ, но, заглушенное шумом крови в висках, долетало до него издалека, словно бы и оно, магическая частица человека, хотело бросить его в эту последнюю минуту.

Длинный бег близится к концу. Зрители поднялись со своих мест, не в силах усидеть от волнения. Спарта начала взывать к своему атлету. Вслед за Спартой отозвался Лакедемон, затем и все вассальные города - половина дорийских племен.

- Лад! Лад!

Нечеловеческий рев, сосредоточенный в этом могучем спондее 1, ударял по стадиону, как молот.

1 В античной метрике четырехдольная стопа с двумя долгими слогами. Спондеем писались стихи, предназначаемые для чествования ботов. Имя "Лад" в древнегреческом языке состоит из двух слогов: "Ladas".

Эти удары Ерготель ощутил на себе. Они сжимали пространство, солнце разбрызгивало снопы искр и жгло глаза. Ноги мертвели, не находя опоры на земле, которая отреклась от него. Страшное ощущение одиночества пронзило его до мозга костей. Отринутый от своих предков на Крите, не связанный кровно с новой отчизной, Гимерой. он принадлежал только самому себе, ничьи права на него не распространялись. Крики же, ударившие сейчас в Лада, выражали святое право рода, полиса, общины, почвы, удобренной прахом мертвых, право на его мышцы, на пульс его сердца, на дыхание его легких. Ерготель был лишен всего этого, как душа, тело которой не придали земле, он оказался призраком, обреченным на жалкую и безрадостную судьбу скитальца. Он почувствовал себя никому не нужным.

Он утратил чувство и волю. Лавина криков несла его куда-то в бескрайнюю пустоту. Оказавшись у конца беговой дорожки, он сделал еще несколько шагов, словно намеревался убежать прочь. В этот момент резкий звук трубы возвестил последний стадий. Ерготель повернулся и снова ступил на дорожку.

С помощью одного из тех чудес, каких полна душа атлета, он вдруг преисполнился спокойной ясности. Это было спокойствие человека, которого швырнули за борт, заставив идти по вздымающейся волне, и который неожиданно обнаружил, что он и впрямь идет и вода не расступается под ним. Мир по-прежнему волновался, кипел и выл, словно все вихри объединились, чтобы сдунуть его, Ерготеля, но он бежал по своей борозде, как стойкое пламя по промасленной веревке.

Победил Лад. Те несколько шагов, которые он выиграл, когда ошеломленный Ерготель выбежал за черту и запоздал на последний стадий, оказались единственным его достижением.

- Стоило тебе захотеть, и у тебя был бы венок на голове! - сказал Лад, когда они стояли рядом у алтаря Зевса.

Ерготель молчал, стиснул ему плечо. Красноречивее слов говорило сердце Лада, его глухие четкие удары.

Публика внезапно умолкла, словно ее охватил сон. Победитель был известен, но бег еще не закончился. Олимпийский закон требовал, чтобы каждый под угрозой розог выполнил начатую им работу. Пятеро атлетов еще бороздили стадион. Они упорно продолжали свой бег к цели, которая перестала всех волновать, благородные в своем усилии, безукоризненные в своей осанке и движениях, исполненных красоты, на которую уже никто не обращал внимания. Когда последний из них завершил состязания, половина спартанцев поднялась с места, все обступили Лада и, увенчанного наградой, понесли в лагерь.

Завершилась первая, наиболее стремительная половина дня. Перерыва не было, сразу же вызвали атлетов. Стадион сжался до малых размеров площадки, а с ним вместе сузился мир, сжигаемый все более раскалявшимся солнцем. Евримен первым охватил Патайка кольцом своих длинных рук, заставив зрителей затаить дыхание.

Хламиды, хитоны жгли тела, люди сбрасывали их и сидели полунагие. Их мышцы подрагивали. Каждое движение атлетов волновало кровь, шумело в жилах одой юности. Всякий раз, когда на стадионе кто-нибудь падал, холм испускал тяжелый вздох, словно и над ними всеми тяготел тот же рок.

Так было воспринято поражение Патайка, Эфармоста, Евримена. Герен же удивил и поразил зрителей. Великан, покрытый густым черным волосом, напоминал мифическое существо, одного из тех лесных людей, стерегущих стада богов, с которыми сражался Геракл. У него не было достойного противника. Его победа была неизбежна и казалась незаслуженной, как разрушение, вызванное силой стихий.

Этот день был насыщен неожиданностями! На арену выходят кулачные бойцы. Жеребьевка, определяющая пары, отодвигает Евтима на самый конец, словно бы по принципу: хорош тот хозяин, который после легкого вина подает бочонок крепкого и выдержанного напитка.

Филон и Меналк стоят друг против друга, как по обе стороны ткацкого станка, и прядут воздух легкими движениями всевозможных уловок. Вводят в заблуждение взглядом, направленным совсем не туда, куда нацелен очередной удар, вытянутыми руками они ощупывают воздух, как слепые. Их резвые ноги выделывают прыжки, словно в танце. Сжатые кулаки наносят удары впустую.

Голова, глаза, нос, челюсть, уши - важнейшие части человеческого организма изъяты из-под охраны закона, зато он защищает шею, грудь и все тело. Мнимо жестокий, олимпийский закон превращает борьбу в драматическое состязание ловкости. Цель, предназначенная для ударов, настолько мала и так легко защитима, что тысячи приемов не позволяют достичь ее.

Зрители распаляются. Через минуту их охватывает необузданная страсть, пара борцов в сравнении с ними кажется образцом спокойствия.

Здесь мы немного задержимся.

Игры начались на рассвете, а сейчас полдень.

Целых восемь часов, согласно нашей единице времени, продолжается этот возбуждающий и бурный спектакль. Перерывы отсутствуют, кроме тех, к которым вынуждает обряд: представление атлетов, совещания судей, возложение венков. Никто не покидает своих мест.

Зрители, эти удивительные люди, позабыли о голоде, иногда лишь отхлебнут глоток воды опаленными губами, они переносят жару легко, словно их овевают веера из страусовых перьев, они уподобились странному виду насекомых-однодневок, вся жизнь которых сосредоточилась во взгляде, в единственной функции - смотреть и ощущать. Ненасытные, они с одинаковым азартом приветствуют каждую пару атлетов, их души словно сжимаются от ударов борющихся, они испили не один час августовского полдня, который так и не сумел обжечь им горла. Эти глотки все еще достаточно крепки и звонки, когда Евтим, сын Астикла, получает венок за кулачный бой.