Тайна забытого дела - Владимир Кашин

Решетняк от волнения приподнялся, оперся на локоть.

— Ну, Клавочка, ты моя хорошая, ну, подумай, вспомни, это ведь очень, очень важно!

Она выпрямилась, беспомощно развела руками.

— Вдруг кто-то, перебив отца, сказал хриплым басом: «Знаете что, мальчик с бородой! Не будьте чересчур любопытны?.. Сегодня все мы — и эсеры, и анархисты… — на одном вокзале и садимся в один и тот же поезд…» Я этой фразы не поняла. Да и некогда было вдумываться, потому что голоса стали приближаться к двери, и я убежала в свою спальню. Слышала только, что кто-то повторил: «Мальчик с бородой! Хи-хи-хи!» Через несколько минут послышались шаги в коридоре, вероятно, отец провожал гостей к квартирной двери. Потом он вернулся, и я, окончательно успокоившись, заснула. На следующее утро, проснувшись, я долго лежала в постели и припоминала то, что было ночью. За дверью слышны были голоса мачехи и брата. Ночное приключение казалось мне теперь страшным сном. Во время завтрака я внимательно наблюдала за отцом. Лицо его, похудевшее и постаревшее, казалось спокойным, хотя все время было сосредоточенным. Он был погружен в свои мысли и рассеян. Вместо ложки взял вилку и опустил ее в тарелку с супом. Днем я хотела выбрать подходящую минуту, чтобы спросить его, что за люди были у него ночью. Но каждый раз, когда я к нему подходила, у него было все то же сосредоточенное и даже строгое лицо, и я так и не решилась спросить. Очень жалею теперь об этом.

Решетняк молчал.

— Ты очень важные подробности рассказала, — произнес он наконец. — Жаль, что мы не знали всего этого раньше. Вот выйду на работу, займусь расследованием вплотную. Хотя, может быть, там уже и без меня все сделали.

— И может быть, мой отец уже нашелся?

— Откуда я знаю! Я ведь не работаю сейчас, а мои товарищи, которые приходят ко мне, о делах ничего не рассказывают. Подожди еще немного, все выяснится.

— Алексей Иванович, — проговорила Клава задумчиво, — тот голос, который хихикал и повторил «мальчик с бородой», где-то я уже слышала. Но где — не вспомню никак…

— Жаль, очень жаль. Это ведь так важно, Клавочка! Постарайся вспомнить.

27

Чувство свободы! Какое оно? Трудно передать его словами. Открываются обитые жестью двери, и сырой и темный прямоугольник, который много дней словно сжимал со всех сторон и душу и тело, остается за спиною и сразу становится нереальным и далеким, как тяжелый утренний сон.

Над городом стояла августовская жара. Василий Гущак сделал несколько неуверенных шагов по мягкому асфальту, оглянулся на небольшую, не очень приметную дверь в массивной стене, на ту самую дверь, из которой только что вышел, и двинулся к синей тени каштана, невольно ускоряя шаг — подальше отсюда!

Теплый ветер обдавал свежестью и словно выдувал из онемевшего тела тяжесть и сырость, гладил, ласкал лицо, успокаивал. Василий улыбался городу и миру. Снова воля, снова жизнь!

Это чувство, как ни странно, было знакомо ему, когда мальчиком после долгой болезни вышел он из двери больницы и побежал, задыхаясь и плача от радостного ощущения простора, воздуха, света, и мама никак не могла его догнать.

Сегодня Василия не встретил никто.

У ларька «Пиво» изнемогала страждущая очередь, автоматы с газированной водой тоже были окружены народом. Стаканов не хватало, хотя пили почти все залпом. Земля в сквере потрескалась. У фонтана с четырьмя разинутыми львиными пастями с криком бегали дети, зачерпывая воду ладонями, чтобы плескать ее друг в друга, подставляя головы под падавшие сверху мелкие брызги.

Всеобщая жажда захватила и Василия. Он встал в конец безнадежно длинной очереди за пивом, посматривая, как впереди счастливчики уже слизывают с кружек холодную и словно звенящую пену.

«Вот смотрят они на меня, — думал он, — и не подозревают, из какого чистилища я вырвался и что там испытал. На первый взгляд я такой же, как все». И эта мысль, что он похож на всех людей и что ничем от них не отличается, переполняла его счастьем.

Понемногу мысли пришли в порядок, стали более уравновешенными, более последовательными. И изо всего хаоса, который царил в его сознании, выделился один главный вопрос: «Куда я иду?»

Направился к Коле. Надо было узнать, что произошло за это время, как Леся, знает ли, что он изменял ей столько времени, и что сейчас она думает о нем?

Коли дома не было. Как всегда! Наверно, на пляже. Домой идти не хотелось. К Лесе, ничего не узнав, соваться нельзя.

Купив сигарет, Гущак сел на скамью, стоявшую прямо на бульваре, напротив Колиной парадной двери, — на ту самую, где недавно горько плакала одинокая Леся, и с наслаждением закурил. Так просидел он довольно долго — может быть, час, а может быть, три, пачка сигарет таяла на глазах. Вставать и нарушать свое сладкое оцепенение не хотелось, не хотелось ни о чем и думать. Но вот он поднял голову и увидел человека, которого хотел видеть больше всего на свете и которого больше всего боялся. Дыхание перехватило.

Снизу по бульвару поднималась Леся. Рядом с нею шел Коля.

Он съежился, не зная, вскочить или прижаться к скамье. Впрочем, ему и не надо было ничего знать. Какая-то неведомая сила, не дожидаясь его согласия, сорвала его с места и понесла навстречу друзьям.

Он мчался, широко улыбаясь и высоко поднимая руки над головой.

У Леси вздрогнули губы и стало пунцовым лицо. В следующее мгновенье она выпрямилась и, овладев собою, пошла дальше. Она смотрела на Василия, но так, словно его не было. Словно он состоял из воздуха и был невидимкой. Быстрым шагом прошла мимо растерявшегося парня и решительным жестом отбросила со щеки непокорную прядь.

Коля переступал с ноги на ногу, не зная, что делать: бежать за Лесей или остаться с Василием. Потом подошел к Василию и протянул ему руку:

— Привет… — Голос у него был какой-то неуверенный, хриплый. Он впервые попал в такое положение и не мог сориентироваться в сложной для него ситуации.

Василий не подал ему руки, а спрятал ее за спину.

— Предатель! Все это ты? — процедил он сквозь зубы. И, не дождавшись ответа, бросился следом за Лесей, которая уходила все дальше.

Коля устало опустился на скамью. Какой же он предатель! Разве такими словами бросаются! А по отношению к нему это более чем несправедливо.

Догнав Лесю, Василий загородил ей путь. Она смотрела себе под ноги.

— Дай пройти, — тихо проговорила она, не поднимая глаз, из которых, казалось, вот-вот брызнут слезы.

— Лесенька, миленькая, что случилось? — говорил он, задыхаясь. — Что с тобой? Почему ты убежала? Скажи! Все ведь хорошо — меня выпустили. О многом нужно поговорить, слышишь? Давай поговорим. Я все тебе объясню. Ну, Лесенька, ну, пожалуйста!

Леся медленно обошла его. Потом, сорвавшись с места, быстро побежала по бульвару, рассыпая дробь изящных каблучков. И — скрылась за поворотом.

— Так… — сказал сам себе Василий. — Все ясно.

Он вернулся к Коле, который сидел на лавочке, угрюмо рассматривая подстриженный куст, и сел рядом.

— Она все знает, — глухо произнес Коля. — Но я не предатель. Она сама нашла Люду через твоих университетских друзей.

— Вот оно что! Ладно… — И Василий с силой хлопнул себя по колену. — Пусть будет так.

— Ты сам виноват. Это подло, — сказал Коля. — Не трогай ее. Она уже все решила.

— Хорошо. Извини меня за «предателя». Я пошел. Пока.

Они встали оба и, не глядя друг на друга, молча разошлись. Но, пройдя несколько шагов, Коля обернулся и крикнул:

— Люду хоть поблагодари, слышишь? За то, что на воле. Она уже две недели подряд только и делает, что плачет все время.

Василий остановился. Потом побрел к метро «Университет». Шел, нехотя переставляя ноги. Через двадцать минут вышел на станции «Дарница».

Леся стояла на балконе и через прозрачную занавеску на окне видела, как бабушка накрывает стол. Внизу, во дворе, несмотря на вечерние сумерки, мальчишки гоняли мяч и какой-то упитанный мужчина в тенниске выбивал висящий на веревке ковер.

— Иди, все уже готово, Леся! — позвала бабушка.

Последняя слезинка упала с балкона.

— Иду, — Леся вошла в светлую комнату, как в новую жизнь.

28

Старший инспектор Центророзыска Козуб медленно поднимался по старой мраморной лестнице в свою двухкомнатную квартиру на третьем этаже. Сегодня был у него день сравнительно легкий, и он возвратился домой пораньше, намереваясь хоть мало-мальски навести у себя порядок.

Каменный дом, в котором он жил, принадлежал когда-то богатому коммерсанту, занимавшему первые два этажа под магазин и жилье, а третий и четвертый сдавая квартирантам. Теперь же этажи коммерсанта, которого сдуло ветром революции, были разделены перегородками на небольшие квартирки для «подвальников», на третьем и четвертом кое-где остались старые жильцы, а в освободившиеся квартиры по ордерам коммунхоза въехали новые.