Коронованная распутница - Елена Арсеньева

Анхен умудрилась сохранить свою красоту, которая действовала на мужчин, словно вино. И очередной глоток этого вина невзначай хлебнул прусский посланник Георг Иоганн фон Кейзерлинг. Именно его ходатайству была обязана Анхен тем, что ей разрешили посещать кирху. Он хлопотал о ее полном освобождении и не побоялся заявить Петру, что желает взять Анхен за себя замуж.

Анхен ему немедленно отдалась, результатом чего стала беременность. Она забеременела впервые и решила рожать, чтобы закрепить за собой Кейзерлинга, который был рыцарем по духу, это раз, а во-вторых, в глубине души ненавидел всех русских вообще и их нелепого царя – в частности. Он положил себе непременно спасти Анхен и непременно жениться на ней.

Кейзерлинг отправился в действующую армию и вновь приступил к Петру с просьбами разрешить брак с Анхен.

Петр пожал плечами:

– Когда-то я и сам намеревался жениться на ней, но она вами прельщена и развращена, так что я ни о ней, ни о ее родственниках ничего ни слышать, ни знать не хочу!

А неугомонный Алексашка не преминул подлить масла в огонь:

– Девка Монс подлая шлюха! Я сам с ней развратничал столько же, сколь и ты!

Ну, это было слишком сильно сказано, поскольку Алексашка «развратничал» с Анхен всего лишь раз, но рыцарь Кейзерлинг взбеленился и полез в драку. Петр и Алексашка спустили его с лестницы и остались в уверенности, что теперь-то пруссак успокоится.

Однако тот оказался редкостно упрям. Надо отдать должное Анхен: она подогревала его чувства как могла, понимая, что это ее последнее спасение. Живот ее увеличивался, однако, для пущей надежности, немало тех приворотных зелий, которые некогда настаивались для Петра, были преподнесены Георгу Иоганну. А впрочем, Кейзерлинг и без всяких зелий был упрям, сентиментален, благороден – Анхен повезло куда больше, чем она того заслуживала! И он все же переупрямил своих противников: получил-таки разрешение на брак с «девицей Монс»!

В это время отношения Петра и Марты Скавронской (она уже звалась Катериной Алексеевной) стали настолько прочными, что никакие прежние привязанности не могли их разрушить. Поэтому неугомонный Алексашка немного поуспокоился и махнул рукой на Анхен.

Увы, спустя полгода после свадьбы посланник Кейзерлинг умер по пути в Берлин, куда был вызван своим правительством.

Анхен, получив это известие, не пролила ни единой слезы. Честно говоря, некогда было! Следовало немедленно закрепить за собой наследство супруга. Почти одновременно с новостью о смерти мужа Анхен узнала, что на все имущество Кейзерлинга в Курляндии и Пруссии намерен наложить лапу его двоюродный брат, ландмаршал прусского двора.

Анхен мгновенно развила бурную деятельность. Прежде всего она написала брату своему Виллиму, который в это время носил звание генерал-адъютанта и состоял при Петре.

«Любезный, от всего сердца любимый братец! – писала Анхен. – Желаю, чтобы мое печальное письмо застало тебя в добром здравии; что до меня с матушкой, то мы то хвораем, то здоровы; нет конца моей печали на этом свете; не знаю, чем и утешиться…» После этих жалоб она попросила брата привезти вещи и деньги ее мужа в Москву, «потому что лучше, когда они у меня, чем у чужих людей».

С тех пор письма так и посыпались на Виллима. Писала Анхен, писала мать, писала Матрона: «Прошу тебя, делай все в пользу Анны. Не упускай времени! Видно, ты не очень-то заботишься о данном тебе поручении, за что и будешь отвечать перед сестрой».

Толку особого с этих посланий отчего-то не было. То ли не доходили они до Виллима, то ли он не удосуживался заниматься делами Анхен.

Отвезти очередное письмо в Петербург и лично в руки передать его Виллиму было поручено Розмари.

Виллим не подвергся никаким гонениям со стороны государя, кроме одного – ему настрого было заказано наезжать к родственникам, и Розмари так давно его не видела…

Несказанный трепет охватил все ее существо при этом известии! Сказать по правде, она уже отчаялась увидеть возлюбленного и начала думать, что не все в мире средства хороши для достижения цели. Добившись одного, теряешь другое… Виллим не появлялся в семье, зато постоянно проводил время среди придворных красавиц, и уже доходили слухи, что у него было несколько дуэлей с другими офицерами из-за женщин, причем он всегда выходил победителем из всякого поединка – как между мужчинами, так и между мужчиной и женщиной. Ревность терзала Розмари… И чем больше проходило времени, тем чаще она думала, что сама во всем виновата. Виллим знать не знал о ее любви. Привык смотреть на нее как на родственницу, а между тем ему нужно просто взглянуть на Розмари иными глазами! Она была убеждена, что ее тщательно оберегаемая невинность… Вообще говоря, никто и никогда, ни один самый наглый и развязный гвардеец или мушкетер ни разу на сию невинность не покушался: кто-то считал Розмари чрезмерно бесцветной, кто-то опасался тянуть руки к Монсихиной субретке: сначала из-за высокого положения Анхен, потом – из-за потери этого положения… Так вот, Розмари была убеждена, что ее тщательно лелеемая невинность станет роскошным подарком для Виллима, который, конечно, вынужден иметь дело только с замужними распутницами, а какая же сласть отведывать распробованное?!

Розмари и в голову не приходило, что опыт и чувственность имеют значение для мужчин не меньшее, чем невинность… А пожалуй, что и большее, если речь идет о любовной интрижке, а не о браке.

Однако ей предстояло удивиться этому открытию.

Что и говорить, Виллим был удивлен не меньше, когда эта девочка, в которой он видел почти сестру, вдруг упала перед ним на колени и принялась робко лепетать о том, как любит его, умоляет не отсылать снова в Москву, а оставить при себе!

Виллим, надо сказать, удивился не столько тому, что женщина кинулась ему в ноги (такого он навидался немало, хотя и сам всегда был готов преклонить колена перед красавицей, которой добивался), сколько тому, что Розмари его желает. Он, конечно, знал, что девочка любит его… Ну а кто, скажите на милость, его не любил? Но чтобы возмечтать принадлежать ему?! Этакая нелепость! Как всякая девственница, она, конечно, желает, чтобы он женился на ней?

Еще больше он был изумлен, когда оказалось, что Розмари об этом не мечтала. Да и слова «принадлежать ему» не совсем точны. Виллим поздновато – уже сдавшись на мольбы Розмари (нет, ну он не был столь жесток, чтобы женщина попусту молила о милостях, к тому же обладал исключительно пылкой натурой, которая должным образом отвечала на любой призыв существа противоположного пола) – сообразил, что она не столько мечтала сама принадлежать ему, сколько желала сделать его своей принадлежностью. Не претендуя на звание жены, она хотела обладать им всегда, постоянно… Однако она, бедняжка, была слишком незначительна как в жизни, так и в постели, с ней Виллим мог бы только справлять плотскую нужду, а он искренне полагал, что слово «любострастие» слишком прекрасно, чтобы быть заменяемо каким-то другим. Конечно, лучше, когда между двумя людьми ощущается и то, и другое – и нежная любовь, и пылкая страсть, в самом крайнем случае хватит и чего-то одного, однако к Розмари он не ощущал вообще ничего и поэтому выбрался из ее постели лишь с легким ощущением неловкости, от души надеясь, что девушка разобидится и уберется из столицы в замшелую Москву.