Коронованная распутница - Елена Арсеньева

Да и в самом деле – что ей тут оставаться? Поручение обеих сестриц, Анны и Матроны, она выполнила, ну и все, ну и пусть проваливает!

Однако Розмари никуда не собиралась «проваливать». К изумлению Виллима, она внезапно оказалась зачислена в штат дворцовой прислуги, более того – попала в число горничных Марьи Гаментовой, красавицы, на которую Виллим положил глаз. На вопрос, зачем ей сдалась какая-то девчонка, простодушная и добродушная Марьюшка ответила, что Анне Крамер оказал протекцию князь Александр Данилович Меншиков – якобы за услугу, ею оказанную, ну и не могла же Марья спорить со светлейшим, верно?

Виллим только тупо кивнул, размышляя о том, почему Розмари вдруг решила отказаться от привычного имени. О том, какова была оказанная ею услуга, угадать не стоило труда: дело ясное, подстелилась девка под светлейшего! Он как раз в тех летах, когда свежесть и наивность очень даже по нраву. Небось Розмари – то есть теперь Анна! – могла оказаться достаточно хитра и не токмо наивность, но даже невинность изобразила…

Анхен, конечно, была изумлена, когда покорная, послушная, безответная Розмари не вернулась, а потом пришло от Виллима известие: девчонка, мол, прижилась при дворе. Мелькнула было надежда, что приемыш таким образом надеется похлопотать за хозяйку и благодетельницу, восстановить утраченное ею положение. Конечно, в бескорыстие Анна Монс не верила, полагала, что Розмари и за себя радеет: все же лучше не у опальной государевой любовницы жить и служить, а у обожаемой им фаворитки!

Однако о Розмари не было ни слуху ни духу, а Виллим не желал взять на себя труд усовещивать беглянку: боялся, что снова привяжется, да ну ее!

Ему было невдомек, что Розмари, вернув себе прежнее имя, окончательно отрешилась от прошлого. Она еще долго лелеяла мечты завладеть Виллимом, однако вскоре после того, как чуть не на ее глазах, не особо даже таясь от всего двора, он завел шашни с Марьей Гаментовой, ее новой госпожой, Розмари возненавидела новую свою хозяйку так же, как ненавидела прежнюю.

Тем временем хлопоты Анхен насчет наследства возымели-таки успех. Ради этого она даже сорвалась, съездила в Курляндию и Пруссию и добилась-таки своего, получила деньги Кейзерлинга!

Однако Анхен порадовалась этому лишь вскользь, потому что и голова, и сердце ее были заняты другим – пылкой любовью к молодому шведскому капитану фон Миллеру.

Он был из тех пленных шведов, которых взяли в плен под Лесной и привезли затем на жительство в Москву. Фон Миллер поселился в Иноземной слободе – и несколько перезрелая красавица Анхен задумала новую авантюру: решила непременно выйти за него замуж. Для усиления воздействия своей красоты, на которую все более разрушительное воздействие оказывало неумолимое время, она не скупилась на подарки возлюбленному – дарила ему камзолы, шитые золотом и серебром, серебряную посуду, ну и деньги, деньги, деньги…

Эта любовь поглотила ее настолько, что, внезапно заболев и ощутив приближение смерти, Анхен почти все свои богатства завещала возлюбленному капитану. А богатства, между прочим, остались немалые: только драгоценностей в ее шкатулках хранилось почти на шесть тысяч рублей – сумма по тем временам огромная!

Повезло капитану, что он вызвал к себе такую любовь! Впрочем, сам фон Миллер, человек циничный и безочарованный, втихомолку думал, что повезло ему как раз в том, что у Анхен, наконец, появилась достойная противница – по имени Смерть – и успешно разрушила ее последнюю брачную авантюру.

– А письмо-то подметное прямиком попало к Ушакову, минуя письмоводителей, – видать, тот, кто его послал, знал, что у господина Монса доброжелатели и в Тайной канцелярии есть, – выговорила Анна, скрипнув зубами от боли.

Она лежала на животе – на спине не могла. Нежное седалище ее, грубо исхлестанное Петром, являло столь ужасную картину, что пришлось прикрыть его мокрой тряпицею. Однако место сие так и горело, поэтому тряпица мгновенно высыхала, так что Катерине пришлось взять на себя труд чуть не ежеминутно смачивать ее в лохани, выкручивать – и вновь накладывать на вспухшие, багровые ягодицы. Конечно, сие гораздо более пристало бы делать не императрице, а служанке, однако горничная девка была отослана за дверь со строжайшим приказом следить, не подкрадется ли кто, а также не подслушивать самой. То, что рассказывала Анна, не было предназначено для ушей посторонних… Катерине невдомек было, что о случившемся знают уже вообще все, весь двор, потому что император не дал себе труд сохранить в тайне то, что стало ему ведомо: его жена состоит в преступной связи со своим камергером, причем давно, а нынче будет у них свидание у бабки Татьянихи, там-то и там-то, в такую-то и такую-то пору, и коли государь желает самолично увидать, сколь бесстыдно ему наставляют рога, то ему нужно всего-навсего ворваться в старухин подвал.

Что он и сделал.

Катерина прокашлялась – в горле у нее пересохло, так что приходилось все время сглатывать, да и то, кажись, в безводных пустынях, кои привелось ей пройти с русской армией во время Прутского похода, не такой сушняк мучил – и хрипло спросила:

– Ты-то, Аннушка, как спаслась? Я думала, старуха тебя отравила да придушила где-нибудь.

– Отравить не отравила, но, видать, опоила каким-то дурманным зельем, отчего я была как в тумане, – пробормотала Анна, поворачивая голову и взглядывая на императрицу заплаканными, покрасневшими газами. – Выволокла она меня наверх, видит, что я жива, да и говорит: «Не взыщи, девка, но смертный твой час настал. Я перед законом виновата, а один человек посулил, что избавит меня от всех кар, коли я ему помогу. Это по его наущению сказала тебе Катька Терновская, мол, гадалка есть знатная, которая все насквозь видит. Он устроил ловушку – а ты в нее попалась!» – «Да что ж я ему сделала?!» – спрашиваю. «Ты-то ничего, – говорит Татьяниха, – а вот твоя хозяйка – сделала. И он положил себе мстить ей до самой смерти! А ты просто при ней оказалась, оттого и погибнешь с ней вместе! Жаль мне тебя, лучше бы я дала тебе зелья покрепче, ты бы и померла тихонько, а так придется тебя удавить, коли ты живая еще!» И с этими словами она протянула руки к моему горлу, – задрожавшим голосом продолжила Анна. – Но, видимо, воля к жизни еще не вполне во мне угасла, потому что я рванулась и что было сил толкнула старуху… Она покачнулась, грязь разъехалась под ее ногами, и она ударилась головой о бревенчатую стену, да не просто о стену, а о край сруба. Пришлась голова на край бревна, и мне показалось, я услышала, как череп ее хрустнул. Тут же упала она и умерла. А я сознания лишилась, но все же спустя некоторое время очнулась… И не помню, как мне удалось отползти от ее мертвого тела, а потом я снова впала в бесчувствие и не знаю, как и когда появился там государь. Он все время спрашивал, где вы, а я знай твердила, что ничего не знаю, что не было вас там и господина Монса не было, а я просто пришла погадать к старухе, да занедужила и вышла на двор, а как и что дальше было, не знаю. А теперь с ума схожу от страха – ведь я живую душу загубила! Как мне быть?