Великолепные Эмберсоны - Бут Таркингтон

Ее улыбка наконец стала совершенно искренней.

— Джордж! — Она беспечно рассмеялась. — Неужели мы здесь, на перекрестке, начнем разыгрывать трагедию!

— Да ты нигде "трагедий не разыгрываешь"!

— Сам не понимаешь, как это глупо выглядит?

— Всё, с меня хватит, — сказал он. — Хватит! До свидания, Люси! — Он пожал ей руку. — До свидания… думаю, так будет лучше, прощай, Люси!

— До свидания! Надеюсь, вы прекрасно проведете время. — Она сердечно сжала ему ладонь и тут же отпустила. — Передавай привет маме. До свидания!

Он медленно повернулся, а затем оглянулся на нее. Она не уходила, а стояла и смотрела вслед с той же привычной, радостной улыбкой и, увидев, что и он смотрит, весело и дружелюбно помахала ему ручкой, хотя сделала это чуть рассеянно, словно уже начала думать о том, какие дела привели ее в торговый квартал.

Оскорбленный Джордж мысленно всё для себя решил: здесь замешан какой-нибудь блондинчик, которого она, наверно, встретила во время своей "великолепной поездки"! Он взбешенно пошагал прочь, больше не оглядываясь.

Люси не двигалась, пока он не скрылся из вида. Затем не спеша направилась в аптеку, куда Джордж мечтал заскочить за лекарством.

— Дайте мне, пожалуйста, стакан воды с несколькими каплями нашатыря, — не выдавая волнения, сказала она.

— Да, мэм! — ответил впечатлительный аптекарь, видевший через стекло витрины всё, что произошло на перекрестке.

Несколько секунд спустя он вернулся от шкафа, наполненного стеклянными сосудами, с питьем в руке, и энергично пробормотал:

— Вот оно, мисс!

Вечером, описывая это приключение соседям по пансиону, он сказал:

— Поникла вся такая, прям у прилавка. Не будь я умницей и красавчиком, прям там бы и разревелась! Я-то всё в окно видал: болтала на улице с каким-то хлыщом, но держалась будь здоров. Да и в аптеку тоже нормально зашла. Да уж, таких милашек к нам еще не заходило, а на меня как посмотрела. Не зря ж в городе о моем лице столько говорят!

Глава 28

В тот час героиня романтической истории чувствительного аптекаря раздувала красноватые угольки в белоснежном камине своего премилого бело-голубого будуара. Четыре фотографии в изящных в своей простоте серебряных рамках служили пищей для разгорающегося антрацитового губителя, прямо с рамками и в компании трех пачек писем и записок в расписной деревянной шкатулке, созданной руками флорентийских мастеров, и даже эта вот шкатулка, не говоря уже о рамках, почти не помешала огню сделать свое дело. Брошенная в сердцах прямо в угли, красивая деревяшка рассыпала звезды искр, а потом опасно запылала, закоптив белую каминную полку, но Люси стояла и просто смотрела на это.

О том, что случилось у двери Изабель, Люси услышала не от Юджина. Придя домой, она обнаружила, что ее поджидает Фанни Минафер, тайно улизнувшая к Морганам, вероятно, чтобы "излить душу", потому что именно это она и сделала. Она рассказала Люси всё (кроме своего плачевного участия в недавних несчастиях) и в конце отдала должное Джорджу:

— Самое ужасное, он думает, что вел себя как герой, Изабель с ним соглашается, а его от этого еще сильнее распирает. Так всю жизнь было: что бы он ни делал, всё считалось благородным и безупречным. Властность у него в характере, а мать потворствовала ему и набаловала сынка до того, что он сел ей на шею. Я еще ни разу не видела, чтобы кому-то приходилось так расплачиваться за свои промахи! Она там кружит, следит, как пакуются вещи, его нахваливает и делает вид, что счастлива поступать так, как он скажет, и ни капли не сожалеет о том кошмаре, что он натворил. Притворяется, что он поступил хорошо, как настоящий мужчина и защитник, когда заявился к миссис Джонсон. Вот ведь герой, живет по собственным "принципам", хотя прекрасно знает, что из-за этого теряет тебя! Но в то же время Изабель почти убило то, что он сказал твоему отцу! Она всегда, признаюсь честно, смотрела на всех свысока и не сомневалась, что лучше Эмберсонов на свете не бывает, и всё такое, но к грубости, всяческим "сценам" и нарушениям приличий она питала отвращение! Но настоящих-то манер Джорджа она никогда и не видела, о да, сплошной подхалимаж! А теперь мне придется жить одной в большом доме — какая это мука! Обязательно приходи навестить меня, конечно, после их отъезда. Я с ума сойду, если перестану встречаться с людьми. Уверена, ты будешь приходить ко мне часто-часто. Я тебя слишком хорошо знаю: тебя вся эта история не остановит, а дом о Джордже напоминать не будет. Хвала небесам, ты для этого слишком разумна, — с истинным пылом завершила свою речь мисс Фанни, — слишком разумна, чтобы придавать большое значение этому… этой обезьяне!

После разговора с Фанни в камине загорелись четыре фотографии и флорентийская шкатулка, а когда чуть позже мимо комнаты прошел отец, Люси позвала его и показала темное пятно на каминной полке и груду пепла, в которой валялись металлические планки. Она с горячим сочувствием обвила руками его шею и сказала, что ей всё известно, и тогда уже он принялся утешать дочь и даже неловко рассмеялся.

— Ну, хватит, — сказал Юджин. — Я всё равно чересчур стар для таких глупостей.

— Неправда. — Люси хлюпала носом. — Знал бы ты, как я презираю себя за то… за то, что думала об этом… правильно его мисс Фанни назвала: об этой обезьяне! Он именно такой!

— Вот тут я с тобой соглашусь, — мрачно произнес Юджин, а в глазах разгорелась злоба. — Да, с этим я точно соглашусь!

— С такими людьми надо поступать только одним способом, — с чувством сказала она. — Выкинуть из головы навсегда — навсегда!

И всё же на следующий день, как только часы пробили шесть, то есть в то самое время, в которое, по словам Фанни, должен был состояться отъезд, Люси дотронулась до закопченного пятна на камине. Сделав этот странный, бессознательный жест, она отошла к окну и встала между шторами, вглядываясь в промозглые ноябрьские сумерки, а душа, несмотря на все доводы рассудка, разрывалась от боли одиночества. Серая улица за окном, темные дома через дорогу, мутный вечерний воздух — всё выглядело пустым, и холодным, и, главное, безынтересным. Нечто более мрачное, чем поздняя осень, похитило их краски, окутав город мглой запустелости.

Отблески огня за ее спиной вдруг выхватили из тьмы летящие с неба на оконную раму снежинки, и Люси снова вспомнила, что чувствовала, выпав в сугроб из перевернувшихся саней, ощутила на себе прикосновение рук мальчика — заносчивого и красивого мальчика-победителя, рисковавшего собственным здоровьем и сделавшего всё возможное, лишь бы она осталась цела.

Девушка с негодованием отогнала от себя эти мысли, вернулась к огню, села там и долго, очень долго вглядывалась в черное пятно на полке. Она не стала закрашивать повреждение, ведь пока оно там, с ней будут и те фотографии. Можно забыть, откуда взялся шрам на руке, но забыть, почему на стене пятно, сложнее.

Люси не играла на рояле "Похоронного марша", хотя ноты романтичной мелодии Шопена были на первом месте по продажам в музыкальных магазинах Америки: юные души по всей стране вдруг осознали изысканную созвучность своего настроя бессмертному гимну человеческой смертности. Она даже не играла баллад, предпочитая песни повеселее и не гнушаясь новыми кекуоками, ведь для отца она была хранительницей очага и обладала здравым взглядом на свои обязанности, включающие сохранение его сердечного спокойствия: дом, как и сердце, следует наполнять радостью, а не печалью. Люси старалась как можно чаще выводить его "в свет", принуждала принимать участие во всех зимних развлечениях и отказывалась отправляться туда в одиночестве, и хотя Юджин больше не танцевал и даже цитировал Шекспира, доказывая, что не подобает человеку в его летах подскакивать козлом, она подавила его сопротивление на Ежегодном праздничном балу и, совмещая убеждение с активным вытягиванием за руку в залу, заставила встретить Новый год в танце.

Этой зимой на балах появились новые лица, впрочем, они появлялись везде, а старые знакомые терялись, смешиваясь с растущей толпой, или исчезали навсегда, и по ним мало кто скучал, ведь город рос и менялся, как никогда раньше.

Его центр вздымался вверх, окраины расплывались, и весь он набухал и ширился, покрывая пятнами себя и заслоняя небо. Его границы размывались, здесь и там вдоль проселочных дорог и между ними как грибы после дождя вырастали особняки, дороги превращались в заасфальтированные улицы с кирпичными аптеками и бакалеями на углу, на зеленых лужайках строились бунгало и типовые шестикомнатные домишки, а фермы преображались, становясь окраинами — при этом либо загоняя пригород всё дальше в сельскую местность, либо преобразуя его в самый настоящий город. Если вы весной гуляли по зеленым полям и рощам, то, приехав туда же осенью, могли шарахаться от трамвайных звонков и опасаться наступить в только что залитую цементом дорожку перед домом, в который как раз въезжают новые хозяева. Бензин и электричество творили чудеса, когда-то предсказанные Юджином.