Музыкальная шкатулка Анны Монс - Екатерина Лесина

Он говорил так равнодушно, что Ксюша поняла: если все-таки помириться им не удастся, Игнат не особо расстроится. И как так можно? Они ведь пожениться собирались. Любили друг друга.

Хотя… разве это Ксюшиного ума дело?

Ей со шкатулкой бы разобраться. И найти того, кто сжег ее квартиру! И озаботиться ремонтом, поиском другой работы — все-таки подозревала Ксюша, на нынешнем месте задержаться у нее не выйдет. И вообще, дел уйма, а она сидит, ест мороженое и исподволь разглядывает начальника.

— Я про шкатулку спросила, — мороженое было шоколадным и таяло стремительно, Ксюша подбирала капли языком, понимая, что все равно измажется, но удивительное дело — данное обстоятельство ничуть ее не смущало. — О том, сколько она может стоить. Ну, и про остальное тоже… тут сложный момент. С одной стороны, бабушка утверждает, что, если вещь действительно была сделана Петром для Анны Монс, она почти бесценна. То есть верхний потолок стоимости определится на аукционе, да и со временем он падать не будет.

Бабушка любила приговаривать, что антиквариат — это не только красивые вещи, но также и неплохое вложение средств. И то, что сегодня стоит тысячи, завтра будет стоить десятки тысяч. А послезавтра, возможно, и сотни.

— А с другой стороны?

— Доказательства, — вынуждена была признаться Ксюша. — Есть вещи, которые действительно принадлежали тому или иному человеку, например королю… или царю… или еще какой-нибудь исторической фигуре. Они или отмечены вензелем, или есть свидетельства того периода, вроде портретов или воспоминаний чьих-то, не суть важно, главное, что доказать эту принадлежность, в принципе, удастся. И это поднимает цену. Есть вещи, которые могли — при определенных условиях — принадлежать этой исторической личности, но… прямых свидетельств тому нет. Поэтому ценность их сомнительна.

— Вроде шкатулки?

Ксюша кивнула:

— Нет, экспертиза могла бы установить период, в который она была изготовлена. И, возможно, место, где ее делали. Но это косвенные улики. Да, появится легенда, но бездоказательная. И на цену вещи не слишком-то повлияет. Хотя, конечно, тут эксперт нужен, чтобы подробно осмотреть ее, вполне вероятно, что подпись мастера найдется, например, в механизме… или в скрытом отделении, раньше такие часто устраивали. И тогда опять же цена вырастет. Сложно все… я одного не понимаю, — Ксюша таки капнула мороженым на джинсы. — Почему он ко мне прицепился? Я эту шкатулку и в глаза не видела! Откуда она вообще появилась?!

— А вот это — интересный вопрос… Едем.

Ехать им пришлось недалеко. Ксюше был знаком этот дом — старый особняк, разрезанный на десятки коммунальных квартир. Отец приводил Ксюшу к нему, рассказывая об архитектуре девятнадцатого века, и еще сетовал, что особняк почти уже загублен, что, если вложить хорошие деньги, можно было бы вернуть зданию исконный облик, однако кому это надо?

И сейчас особняк выглядел еще хуже, чем пять лет тому назад. Ксюша приметила влажные пятна на стенах, и трещины в штукатурке, и запах плесени, стойкий, такой появляется, когда сырость держится годами.

— Когда-то здесь было красиво, — Ксюша задрала голову — потолок частично уцелел, лепнина была великолепна. — Представьте себе: свечи… ну, или уже электричество, говорят, хозяин был весьма состоятельным человеком и мог себе это позволить. Нас бы встретили слуги…

У лестницы стоял стул, а на стуле, уронив вязанье на колени, старушка дремала. Стоило им к ней подойти, как она очнулась:

— Куды?

— Туды, — в рифму ответил Игнат, указывая на второй этаж. — К Светке.

Ответ старушку удовлетворил, она кивнула и вновь погрузилась в сон.

— Любая красота проходит, — Игнат подал Ксюше руку. — А прошлого — не вернуть.

— Она ведь пыталась.

— Кто?

— Ольга.

Ступеньки поскрипывали под ногами, прогибались, грозя треснуть. Их покрывал толстый слой краски, которая местами облупилась, и в этих язвах цвет был иным. Должно быть, ступени перекрашивали время от времени, нисколько не заботясь о том, чтобы снять предыдущий слой.

— Она пыталась вернуть первую любовь.

— На полное довольствие, — сказал Игнат. — И не знаю, что было бы, если б у нее получилось.

Ксюша тоже не знала. Она вообще не была знакома с той женщиной, но почему-то живо представляла себе ее: уставшую, растерянную, привыкшую жить по чужому распорядку, подчиняться — что матери, что мужу. Она была слаба, и эта слабость вызывала у окружающих снисходительное презрение.

О да, они любили Ольгу, но притом словно бы одолжение ей делали.

Неприятно.

А единственный человек, ради которого она некогда осмелилась поднять мятеж, пожалуй, был искренен. Во всяком случае тогда, когда спас ее от матери. И пусть в тот раз у Ольги не хватило сил отстоять семью, но что ей мешало попробовать снова? Ведь он, тот человек, остался прежним… и любил ее, иначе… конечно!

— Это залог, — сказала Ксюша.

Игнат остановился перед дверью и уже готов был постучать.

— Что? — он обернулся и нахмурился.

Не понимает?

— Шкатулка — это залог! Как у Шекспира. Отелло. Платок.

Все еще не понимает. Наверняка про Отелло он знает лишь то, что мавр задушил Дездемону.

— Он отдал шкатулку Ольге — как материальный залог своей любви, — и уже не имело значения, сколько она действительно стоила. Главное, что в его глазах это была самая ценная вещь, которой Перевертень обладал. А Ольга шкатулку приняла и обещала хранить. И это как… как обручение? Или согласие? Не знаю.

— Но потом шкатулка исчезла?

— Да.

Он начал понимать.

— Исчезла — до свадьбы. И тот, кто взял шкатулку, гнался не за деньгами. Он хотел расстроить свадьбу. — Ксюша чувствовала, что от нее ускользает нечто важное…

— Ненадежный способ. — Игнат постучал в дверь. — Есть гораздо более эффективные…

— Тогда почему?

— Выясним.

Дверь им открывать не спешили, но Игнат нажал на ручку, и та поддалась.

Почему-то Ксюша подумала, что это неспроста. Игнат вошел в комнату первым — и сразу вышел.

— Спустись вниз. И жди.

А сам, достав телефон, полицию вызвал…

Игнат с первого взгляда понял, что Светлана мертва. Она лежала на полу, подогнув одну ногу и вытянув другую, в рваном чулке. Руки ее были скрючены, спрятаны под тело, шея вывернута. Мертвые глаза смотрели с удивлением, словно Света до сих пор не могла поверить, что случившееся произошло, и именно с ней.

Плохо.

Второй труп. И тот, кто идет по следу шкатулки, останавливаться не собирается. Игнат вышел и прикрыл дверь, рыжую отправил вниз, хотел вообще сказать, чтобы она домой ехала, но передумал: пусть уж на глазах будет, а то мало ли…

Полиция прибыла быстро, и «Скорая» тоже. Констатировали смерть.

Конечно, медицинское заключение будет сделано позже, но… да, с довольно высокой долей уверенности можно сказать, что нож в груди — достаточно явная и веская причина.

Игната допросили.

И Ксюшу.

И прочих соседей, включая старушку с вязаньем, которая вдруг стала глухой, слепой и полубезумной. Она громко что-то говорила, путаясь в словах, отмахивалась и то и дело повторяла, что ничего не слышала. Вообще, никто здесь, несмотря на тонкие перегородки, ничего не слышал.

Когда полиция убралась, Игнат к старушке подошел, открыл бумажник, вытащил тысячную купюру и спросил:

— Кто еще приходил к Светлане?

— Ась? — Старушка на купюру покосилась, но из образа полубезумной не вышла.

— Я не из полиции, мне просто надо знать. Ответите, дам еще столько же.

— Идем, — подобрав вязанье, которое, как подозревал Игнат, являлось частью образа, старуха бодро заковыляла по коридору. Жила она в крохотной комнатушке, вовсе лишенной окон, в компании столь же древней, частично пооблезшей кошки, которая к появлению гостей отнеслась с полнейшим равнодушием.

Хвост — и тот у нее не шелохнулся.

— Садись, — велела старушка совсем иным тоном. — И ты тоже, девка. Нечего в дверях маяться.

Ксюша послушно присела на старенький табурет, клеенкой обтянутый. В комнате было чисто, лишь на старом пледе виднелись клочья кошачьей шерсти.

— Издохнет скоро, — старуха села на топчан. — И я следом. Так чего тебе про Светку рассказать?

Она протянула руку, и купюра исчезла в ее широком рукаве.

— А все, что знаешь.

— Я много знаю.

Вовсе не слепая она. Яркие глаза, живые, и лицо, несмотря на морщины, хранит следы былой красоты.

— Может, и про отца ее вспомнишь?

— Может, и вспомню, — согласилась старуха. Она вытащила трубку и кисет. — Только это дороже станет.

— Договоримся.

Чутье Игнату подсказывало, что этот свидетель будет из числа полезных.

Сонечка приехала в город из деревни.

Это было непросто, поскольку деревня выпускать Сонечку не желала, держала ее обязательствами и паспортом, запертым в сейфе председателя колхоза вместе с другими паспортами. И если бы не Сонечкина смелость вкупе с некрестьянской ее внешностью — была она диво как хороша, — судьба ее сложилась бы иначе. Вероятнее всего, Сонечка до скончания дней трудилась бы во благо Родины за трудодни и взаимозачеты. Подобное будущее ее не прельщало, поэтому намеки председателя Сонечка не стала игнорировать, но выдвинула встречное условие.