Девушка без недостатков - Наталия Левитина

— …и налегке прогуляемся по округе. Ты согласен? Зареванный детеныш, энергично двигая плечами и бедрами, заставил спустить себя вниз, собрал лопатку, ведерко, машинку, лейку, три формочки для песка и старую видеокассету, горячо прижал имущество к груди и выразительно посмотрел на няньку.

— Я понял, — кивнул Митя. — Не тупой. Хорошо, уговорил. Мы возьмем коляску и ту спортивную сумку, что мама использует для затаривания в оптовом магазине. Нет, отдай чупа-чупс, его надо помыть.

Дмитрий помыл чупа-чупс, сложил в сумку игрушки, усадил ребенка в коляску, вытер ему сопли, причесал, пристегнул ремнем, повесил сумку па плечо, поднял коляску и отправился в путь.

Когда Митя с бесценным грузом вышел из подъезда, Маша помахала ему из окна.

— Загадили! Все загадили! — доносилось с улицы. Это вопила дворничиха и отважно бросалась грудью на непрошеных гостей, не испытывая никакого пиетета к их жизненным достижениям.

— Да что за народ такой?! И не стыдно, а? Весь двор испоганили! А машину вы куда поставили! Чуть скамейку не снесли! Вы из леса, что ли? А? Из тайги? С болот? Манерам не научены? Прилично вести себя не умеете?

Солидные мужчины вяло обернулись в сторону разбушевавшейся дворничихи. Маша инстинктивно сжалась и потянулась за телефоном. Она решила, что сейчас из красноречивой работницы метлы и совка будут делать сочный антрекот. И надо вызывать милицию, службу спасения, «скорую».

Но ничего не случилось. Владельцы дорогих иномарок, закончив, видимо, дискуссию, расселись по машинам. «Мерседесы» стали разъезжаться, уступая друг другу дорогу, по-крокодильи переваливаясь через бордюры, плавно и бесшумно унося со двора свои массивные железные тела.

Один из оставшихся — Мария знала, это был жилец соседнего подъезда бизнесмен Лабругин — что-то говорил грозной дворничихе. Та уже не хорохорилась, а с заискиванием улыбалась. В конце концов, в карман ее халата отправилось несколько купюр, и, умиротворенная и радостная, она взялась за тележку с инструментом. И принялась усердно полировать подотчетное пространство, уничтожая следы саммита. Женщина была безгранично трудолюбива: по утрам, например, как монах киотского монастыря, расчерчивала граблями щебенку, рыхлила желтый песок в песочнице, мазала известкой деревья, поливала цветники у подъездов…

Маша вернулась к компьютеру и попыталась с головой уйти в работу. Номер не прошел. Мысли сбились в стаю и, как перелетные птицы, устремились к сердечным проблемам. Усугубленный последними семейными событиями, вопрос взаимоотношений с бессовестным и любимым мужем остро волновал Машу.

Да, на удивление муж был все еще любим. Это Мария поняла, когда Илюша злостно отлучил ее на неопределенный срок от своей могучей груди. Она вдруг почувствовала, что каждый раз вечером, принимая от мужа детей, привезенных из садика, она едва удерживается от просьбы о примирении. «Останься дома, не уходи, мне тебя не хватает!» произносила она мысленно. Но гордость заняла обширный плацдарм в ее сердце, в бою потеснив любовь. Гордость затыкала резиновым кляпом рот Маши, не позволяя ей сказать заветные слова.

Ей было безумно обидно, что Илья легко и непринужденно бросил жену и детей. И при этом, как ни странно, выглядит отлично, не потерял от переживаний хорошего цвета лица, сохранил все волосы и зубы, и имеет не потухший, обреченный взгляд, а вовсю блестит глазами. Гамадрил тихоокеанский (набралась выражений Валдаева)!

У него опять кто-то появился, внезапно поняла Маша. Ледяной пот прошиб ее, дыхание замерло, сердце судорожно дернулось и остановилось. У Ильи кто-то появился! Это несомненно! Она! Соперница, неведомая и обязательно прекрасная, так как опыт супружеской измены, имеющийся в активе Ильи, доказывал — мелочиться он не будет.

Новая разлучница, представ перед мысленным взором Маши, имела почему-то черты Настасьи. Была так же мила, изящна и нежна. Фантом Настасьи заполнил комнату, окутал Марию голубой дымкой. Настасья смотрела отовсюду, улыбалась, смеялась, что-то говорила приятным голосом.

Нет! Остановила себя Мария. Нет! Она тряхнула головой и избавилась от наваждения. Настасья в тюрьме, пусть в это трудно поверить (Маше никак не удавалось соединить образ известной ей прелестной женщины — прелестной, даже несмотря на связь с ее собственным мужем — с фактом убийства. Маше казалось, процесс состоялся не над Настасьей, и шесть лет — героические усилия адвоката Гольшица! — дали не Настасье, а кому-то другому). И больше никого у Ильи нет. И хватит об этом думать. Надо работать.

Надо работать, решила Маша. Это испробованное средство всегда действовало безотказно. И сейчас тоже должно было помочь. Маша заставила себя сосредоточиться на изображении дисплея, побарабанила пальцем по планшетке ноутбука, нарисовала закорючку на листе бумаги, нашла нужный файл, открыла заготовленную баночку колы…

Неужели у него кто-то есть?

Благодаря денежным вливаниям Руслана, Алина Владимировна устроилась в больнице, как в неплохом отеле. Пациент коммерческой палаты имел в пользовании итальянский ортопедический матрас, кабельное ТВ, классное постельное белье… Три дня Алина Владимировна провела, упиваясь заботой и сочувствием дочери, медперсонала и будущего зятя. Страшные увечья, полученные в автомобильной аварии, не беспокоили, но чтобы не разочаровывать окружающих, Алина Владимировна старательно подавляла присущую ей жизнерадостность, постанывала, душераздирающе вздыхала. Рудницкий бесперебойно поставлял изумительные букеты. Дочь старалась предугадать каждое движение «бедной мамулечки». Медсестры светились заботой. Но самое важное — в жизни Алины Владимировны возник тридцатилетний хирург Сергей Маратович. Они сразу поняли друг друга. Алина Владимировна беззастенчиво и напропалую кокетничала…

— …А где моя мама? — не веря глазам, думая о самом страшном, спросила Лиза. — Где она?! Что случилось?!

Санитарка убирала опустевшую палату. Несколько розовых лепестков лежало на тумбочке. На подоконнике валялась пара женских журналов.

— Да не волнуйся! — остановила поток Лизиных жутких фантазий санитарка. — Выписали ее. Сергей Маратович выписал.

— А кто ее забрал? Она мне ничего не сообщила!

— А никто.

— Как?

— А никак. Она на третий этаж перебралась. — Санитарка постучала по линолеумному полу шваброй, указывая направление, в котором испарилась неутомимая маман. — Пластику делать. Да почему б не сделать, если деньги есть? Там очередь на месяц. Все хотят скинуть лет десять. Кому ж не хочется? Сергей Маратович устроил. Чтоб без очереди.

— Какую пластику? — простонала Лиза. Маме? Зачем?

— Круговую подтяжку. Вот про веки не знаю — будет подрезать, не будет. Сисечки точно решила не трогать. Хорошие сисечки, ничего не скажешь… Про веки не знаю. Да успокойся ты, глупая! Ну что трясешься? Сколько времени? Час? Так уже и сделали, наверное. Наверное, от наркоза отходит. Беги, ты как раз кстати.

Потрясенная новостью, не веря, что вполне здравомыслящая и рассудительная мама сотворила с собой подобную дикость, Лиза рванула вниз, на третий этаж.

И на третьем этаже Алина Владимировна разместилась с комфортом. Но видочек у нее был! Кошмарный сон сюрреалиста. Фиолетово-зеленое лицо-отек, обмотанное плотной повязкой.

— Мама, что ты наделала?! — возмутилась Лиза. Что за фокусы?

— Подтяжечка, — с трудом прошипела Алина Владимировна. Наверное, ей трудно было двигать губами. — Через недельку буду в норме.

— Но зачем? Ты отлично выглядела!

— Пора, мой друг, пора. Сорок пять уже, ты забыла?

— Это из-за врача? Признайся! Решила занести нового бой-френда?

— Решила, — осторожно кивнула Алина Владимировна. — И завела.

— И раз ему всего тридцать, то и ты должна выглядеть на столько же?

— Вздор! На тридцать я выглядела до операции, прошепелявила мамуся. Через неделю-другую я буду выглядеть на двадцать три. Мы будем как сестрички.

— Мама, с тобой не соскучишься!

— Разве это плохо?

— Он тебя уже видел?

— Кто? Руслан?

— Да при чем здесь Руслан! Твой друг врач?

— Обязательно. Он и на операции присутствовал. Говорит, держал за руку.

— Кого? Хирурга? Чтобы не отрезал лишнего?

— Нет, меня. Меня держал за руку.

— А… Да, это мудро. Ты и под наркозом способна что-нибудь учудить, — не удержалась от критики Лиза.

— Данный тон неуместен в разговоре с матерью.

— И ты не стесняешься? Что твой новый друг видел тебя такой?

— Стесняюсь. Но если не понравлюсь фиолетовая, то не стоит затевать love-story. Пусть финиш будет перед стартом. Покончим сразу. А если между нами на самом деле что-то возникло, то моя пикантная фиолетовость вызовет у него жалость и умиление, а не отвращение.

— Средство смелое, но, по-моему, чересчур радикальное.