Лев Толстой и жена. Смешной старик со страшными мыслями - Андрей Шляхов

Начав с демонстративного поедания мясных котлет в среду, день постный, он продолжает борьбу с помощью единственного оружия, которым владеет в совершенстве, — ударяет по церкви словом.

Начинается с записных книжек.

«Церковь, начиная с конца и до III века, — ряд лжи, жестокостей и обманов. В III веке скрывается что-то высокое. Да что же такое есть? Посмотрим Евангелие. Как мне быть? Заповеди. Вот вопрос души — один. Как были другие? Как? »

«Вера, пока она вера, не может быть подчинена власти по существу своему — птица жива?; га, которая летает... Вера отрицает власть и правительство — войны, казни, грабеж, воровство, а это все сущность правительства. И потому правительству нельзя не желать насиловать веру. Если не насиловать — птица улетит».

«Церковная история — насилие, зло, ненависть, гордость».

«Христианство насиловано при Константине, при разделении Запада и Востока».

Знаменитый писатель превратился в сурового пророка-обличителя, от которого в первую очередь страдали его домашние. Очень скоро понятия «отец» и «веселье» стали несовместимыми для детей Толстых. Софье Андреевне давно уже было не до веселья. С замиранием сердца ждала она новых напастей, гадая, насколько далеко может завести Льва Николаевича по новому пути его кипучая, неугомонная натура. Нападки на религию больно ее ранили, но возражать она не смела — знала, что возражениями мужа не образумить.

В январе 1880 года, оказавшись в Петербурге, Лев Николаевич встретился с тетушкой Александрой Андреевной и ознакомил ее со своими новыми взглядами, чем привел добродушную пожилую женщину в совершенное негодование. «В моей душе открылось окно, — в это окно я вижу Бога, и затем, мне ничего, ничего более не нужно», — заявил Лев Николаевич. «Сердце мое билось молотком, — вспоминала Александра Толстая. — Но когда Лев стал мне доказывать не только бесполезность, но и вред, приносимый церковью, и дошел, наконец, до того, что отрицал божественность Христа и спасение через Него, я готова была плакать и рыдать... Между нами, действительно, завязалась борьба, продолжавшаяся целое утро».

Между ними завязался ожесточенный спор, во время которого Толстой, не сдержавшись, выскочил вон, громко хлопнув напоследок дверью. Вскоре племянник и тетушка помирились по переписке, но неприятный осадок в душе остался у обоих. О былом «родстве душ», возбуждавшем когда-то столь сильную ревность у Софьи Андреевны, можно было забыть.

Все вокруг жили неправильно. Отныне и навсегда главной задачей Толстого, целью и смыслом его жизни, стало указание обществу правильного пути. Пути, ведущего к спасению.

В 1879 году была написана «Исповедь».

В 1880 — «Критика догматического богословия».

В 1882 — «Соединение и перевод четырех Евангелий».

В 1883 — «В чем моя вера?».

«Левочка все работает, как он выражается, — жаловалась Татьяне Кузминской Софья Андреевна, — но увы! он пишет какие-то религиозные рассуждения, читает и думает до головных болей, и все это, чтобы доказать, как церковь несообразна с учением Евангелия. Едва ли в России найдется десяток людей, которые этим будут интересоваться. Но делать нечего. Я одного желаю, чтоб уж он поскорее это кончил, и чтоб прошло это, как болезнь. Им владеть, предписывать ему умственную работу, такую или другую, никто в мире не может, даже он сам в этом не властен».

Софью Андреевну можно понять. Новые труды Толстого расходились в списках или же печатались за границей мизерными тиражами. О гонорарах можно было забыть. Хорошим подспорьем оставались «Война и мир» с «Анной Карениной», но семья росла, дети взрослели, расходы возрастали, и денег требовалось все больше и больше.

12 марта 1881 года Софья Андреевна писала сестре: «У нас в доме некоторый разлад, который я выношу трудно».

22 апреля она снова жалуется Татьяне: «У нас часто бывают маленькие стычки в нынешнем году, я даже хотела уехать из дому. Верно это потому, что христиански жить стали. По-моему, прежде без христианства этого много лучше было».

Софья Андреевна имела в виду не христианство вообще, а христианство, исповедуемое ее мужем. Сложный процесс перелома в миросозерцании Толстого был мучительным для нее, а последствия этого процесса оказались и того хуже. Тяжелое, если не болезненное, душевное состояние Льва Николаевича усугублялось замкнутостью яснополянской жизни, и замкнутость эта отдавала всех домашних во власть его новых взглядов. 3 марта 1881 года Софья Андреевна писала Татьяне, что их брат Александр Андреевич, гостивший в Ясной Поляне, нашел во Льве Николаевиче «перемену к худшему, т. е. боится за его рассудок». От себя Софья Андреевна добавила, что «религиозное и философское настроение» ее мужа — «самое опасное».

Оно и впрямь было опасным — чувство ужаса перед коренной ломкой всех сложившихся условий и принципов семейной жизни охватило едва ли не всех домочадцев Толстого. Его принципы труда и предельного упрощения быта были решительно отвергнуты Софьей Андреевной. Она редко осмеливалась противодействовать начинаниям мужа, но здесь проявила неожиданную твердость, ведь речь шла о благополучии ее детей. Брат Софьи Андреевны Степан Берс писал в своих воспоминаниях, что Софья Андреевна «вполне разделяет убеждения мужа, считая его далеко опередившим свой век, и поэтому она продолжает поклоняться его гению и идеям; но перестать воспитывать младших детей по-прежнему, когда старшие уже воспитаны так, и когда никто в обществе не признает нового взгляда ее мужа на воспитание, она считает несправедливым по отношению к младшим детям, а потому и продолжает воспитывать их в прежнем духе. Точно так же раздать состояние чужим людям и пустить детей по миру, когда никто не хочет исполнять того же, она не только не находит возможным, но и считала своим долгом воспрепятствовать этому как мать...»

«Жена Льва Николаевича, чтобы сохранить состоя -ние для детей, готова была просить власти об учреждении опеки над его имуществом, когда он хотел раздать его посторонним», — писал далее Степан Андреевич.

Сама же Софья Андреевна 25 октября 1886 года гневно писала в дневнике, что от нее требуют «того неопределенного, непосильного отречения от собственности, от убеждений, от образования и благосостояния детей, которого не в состоянии исполнить не только я, хотя и не лишенная энергии женщина, но и тысячи людей, даже убежденных в истинности этих убеждений».

Разрыв Толстого с учением православной церкви обернулся его разрывом с семьей, с женой и детьми.

Софья Андреевна отказалась и от роли постоянной переписчицы сочинений мужа, той самой роли, которая когда-то так ей нравилась. Произошло это во время работы Толстого над «Исследованием догматического богословия». Софья Андреевна переписала несколько страниц, пока не поняла, что это произведение Льва Николаевича представляет собой критику основ православной веры. Она вернула рукопись вместе с переписанными ею листами мужу, сказав: «На тебе! Кому хочешь давай, я эту гадость переписывать не стану!»

В «Моей жизни» она писала: «Злобное отрицание православия и церкви, брань на нее и ее служителей, осуждение нашей жизни, порицание всего, что я и мои близкие делали, — все это было невыносимо.

Я тогда еще сама переписывала все, что писал и переправлял Лев Николаевич. Но раз, я помню, это было в этом 1880 году, я писала, писала, и кровь подступала мне в голову и лицо все больше и больше, негодование поднялось в моей душе, я взяла все листы и снесла к Льву Николаевичу, объявив ему, что я ему больше переписывать не буду, не могу — я слишком сержусь и возмущаюсь».

Возмущалась не только Софья Андреевна — возмущались многие.

Лев Николаевич явно был доволен, ведь плох тот пророк, в которого не летят камни. Камни являются доказательством того, что слова пророка задевают потаенные струны в душах людей, ворошат сокровенное.

Глава семнадцатая ПРОРОК

Новая жизнь была насыщенной до предела. Граф читал философские труды, писал статьи, разрабатывал свою знаменитую теорию непротивления злу насилием, поучал жену и детей, косил траву, рубил дрова и даже выучился шить сапоги. Тем, кто выражал удивление, Лев Николаевич с удовольствием объяснял, что никому не пристало пользоваться плодами чужого труда, ничего не производя взамен. Доходило до курьезов — Михаил Сухотин, будущий муж дочери Татьяны, поставил подаренные Львом Николаевичем сапоги в своей библиотеке рядом с двенадцатитомным собранием сочинений Толстого, повесив на них ярлык: «Том XIII».

Софья Андреевна очень огорчала мужа тем, что совершенно не разделяла его взглядов. Она сильно изменилась, настолько, что даже посмела восстать против главного (во всяком случае — по мнению Льва Николаевича) своего предназначения — рождения потомства.

Забеременев в очередной раз в начале 1884 года (при всех разногласиях плотский интерес Толстой проявлял к супруге исправно), Софья Андреевна решила от беременности избавиться. Она устала рожать, выкармливать, выхаживать... Втайне от Толстого Софья Андреевна обратилась к одной из тульских акушерок с просьбой сделать аборт, но та не пожелала иметь дело с супругой графа Толстого, опасаясь крупных неприятностей в случае каких-либо осложнений. Будущая мать попробовала было обойтись народными средствами (горячая ванна с горчицей, прыжки с комода), но в итоге ей пришлось рожать.