Селена, дочь Клеопатры - Франсуаза Шандернагор

Селена вжалась в стул и вся съежилась, не в силах произнести ни слова.

– Никудышная ты посланница, – проворчал он, – никакой памяти! Дай мне хоть письмо. – Он развернул папирус. – Поднеси лампу.

Она задавалась вопросом, почему нельзя открыть ставни.

Вблизи меховое покрывало пахло хищным зверем – это был запах зверинца и подогретого вина, вызывающий рвоту. Тело императора покрывали светлые и седые волосы. Она сжала в руках бронзовую лампу, слишком тяжелую для нее, и, освещая кровать, опасалась пролить горящее масло на отца – рука ее дрожала… Но он уже смял письмо и, выругавшись, швырнул его на пол:

– Чушь! Мне нечего ответить.

– Но ты его не прочитал, – услышала себя Селена. – Ты его даже не прочитал…

Она сама поразилась, что осмелилась это сказать. Удивительно, но император, похоже, не рассердился. Скорее, тоже был удивлен. Заинтересован. Она не знала, что ему всегда были по душе строптивые женщины с сильным характером: Китерис, капризная, как суперзвезда; Фульвия, ловко обращающаяся с мечом и бранящаяся, как солдат; Октавия, способная удерживать в покое горячую голову своего ужасающего брата, и, конечно же, Клеопатра, которую мы не будем представлять… И все потому, что он обожал свою мать, вдову, воспитавшую в строгости трех сыновей. Этот любитель любовных приключений уважал женщин, по крайней мере благородного происхождения и с огоньком в глазах. Ничто не было для него таким чуждым, как предрассудки «старого Рима» Катона и Октавиана: прясть, ткать, считать посуду, подтирать детям носы… Настоящая женщина, по мнению Антония, должна передать эти заботы служанкам.

И хотя каждое утро его охватывало желание плакать, выпивать и забываться, эта малышка заинтриговала его. Несмотря на мигрень и отвращение, он вдруг захотел узнать о ней побольше: с чего она взяла, что он не прочел абсурдное письмо Царицы (историю о переправе галер по пескам по направлению к Красному морю)?

Девочка призналась, что не слышала, как он читал, и даже не видела, как шевелил губами.

– Глупышка, письма твоей матери можно читать и молча! Это же не каракули Октавиана. Она четко разделяет слова. И даже фразы. Ставит точки сверху и снизу строк. Да, точки, те самые знаки, которые придумал Цезарь. Между сражениями наш славный Цезарь изобретал. Он придумывал все что угодно: новый календарь, переносной солнечный циферблат, искусство строить города… Именно с ним твоя мать научилась так писать. И узнала все остальное!

Он все сказал. Он устал и натянул покрывало на лицо до самых волос, как покров:

– Убирайся, Селена, слышишь? Убирайся!

Но на следующий день, когда Эрос легонько подтолкнул ее в комнату, она обнаружила, что он встал и оделся. Не побрился, не надушился, но оделся – в серую тунику без ремня и кальсоны. Ставни были распахнуты, и большие алебастровые плиты, закрывающие окна, равномерно пропускали молочный свет, который не имел ничего общего с солнечными лучами. В этом опаловом свете холодной звезды Селена заметила на стенах такие же щиты, как в вестибюле, единственную статую Геркулеса, а на круглом столе – маленькие керамические фигурки римских солдат в униформах и с орлами. Эти миниатюры – прапорщики, музыканты или военные трибуны – не были игрушками: Антоний заказал их себе в подражание египтянам, которые устанавливали в своих могилах уменьшенные фигурки слуг для сопровождения хозяина после смерти. Он рассматривал свои потерянные легионы: Третья Галлика, отличившаяся во время отступления из Парфии; Пятый легион Алауда, нарбонские Жаворонки, которых он отправил в Филиппы. Это был его любимый легион, самый красивый, с отличительным знаком в виде быка, с золотыми гривами и черными щитами. Третий – его мать, Десятый – его дитя…

Селена смотрела на императора, а он стоял у столика и разглядывал свои легионы. Когда он наконец повернулся к девочке, она заметила, что он побледнел, а под растрепанными волосами заблестели покрасневшие глаза. Она испугалась, что он сейчас заплачет, – что должна делать маленькая девочка, чей отец собирался плакать?

К счастью, он взял себя в руки.

– Ты видела вот этого? – спросил он, указывая на стоящую в углу комнаты огромную фигуру Геркулеса. Затем, показывая на разрисованные глиняные статуэтки: – А этих хилых видишь? Наши предки – гиганты! А мы – карлики… Человечество вырождается, мой бедный ребенок! И заметь, мне на это наплевать, люди не заслуживают спасения!

В другой раз он рассказал о том, что боги не стоят оказываемых им почестей:

– Меня весьма разочаровал Дионис. Неблагодарный… Юпитер? Ах нет, прошу тебя, кого-нибудь другого! Каждый говорит Юпитеру, чего он хочет. В двадцать лет я был выбран авгуром[135] и знаю, как с ним обращаться. «Два авгура не могут встретиться без смеха», – говорил Цезарь. У него было достаточно высокое положение, чтобы произносить подобные вещи: его избрали Великим понтификом…

Официальные ритуалы все же позволили ему и Цезарю сыграть несколько хороших сцен. Во время прогулок с дочерью он вспоминал их с радостью и в такие моменты готов был расплакаться. Возможно, в некотором роде он был лучшим? Однажды Цезарь решил передать свой консулат Долабелле, зятю Цицерона. Но Антоний и слышать этого не хотел! Он приводил веские доводы, подыскивал аргументы, однако Цезарь заупрямился и вынес выборы на повестку дня в Сенате. Все забыли, что Антоний, несмотря на то что его недавно назначили консулом и главой ассамблеи, по-прежнему оставался авгуром… Накануне голосования он решил погадать: расположившись напротив Юпитера Капитолийского, он публично констатировал, что священные куры потеряли аппетит и он уверен в том, что слышит, как слева над Яникулом кричит орел – самое зловещее предзнаменование! В подобных условиях оказалось невозможным собрать сенаторов, и заседание перенесли на восемь дней. Это было даже больше, чем нужно, чтобы устранить кандидатуру Долабеллы! На следующий день он встретился с Цезарем на Форуме, и побежденный (побежденный!) Цезарь криво ухмыльнулся:

– Хорошо сыграно, Марк Антоний! Не сомневаюсь, что с таким тонким слухом ты слышишь, как смеются чайки на Остии и как плачет в Тускуле Цицерон…

От этого воспоминания у него поднялось настроение; он с удовольствием, почти с любопытством взял письмо из рук утренней посланницы, маленькой разукрашенной куклы, которая никогда не смеялась:

– Видишь, я читаю. Молча, но читаю. Здесь сказано, что твоя мать намерена переправить двадцать кораблей от одного моря к другому. Двадцать! Как ей это удастся?.. Это правда или ложь?

Селена подтвердила. Она, конечно, не знала, где находятся эти моря, но на вопросы отца ответила, что Цезарион рассказал ей о кораблях, приготовленных для отправления к земле тигров.

– А не соврал ли тебе Цезарион?

– О нет, отец, ведь он сын Амона.

– Действительно, сын Амона!.. Один из четырех, которого дух Цезаря вытянет за ноги, твоего «сына Амона»! А может, он его похитит?

Однако Антоний верил в Цезариона: этот мальчик, иногда невыносимый из-за своих претензий, все же имел на них право. Он совершенно не был похож на Птолемеев. У него имелось все от его «земного отца» и от этих проклятых Юлиев! Итак?.. Итак, если эта история о «плавании по пустыне» правда, то на кого тогда похож Антоний? А если у Царицы все получится, не станет ли это доказательством, что нужно только отважиться? Желание вместо забвения? Желание… Это его уязвимое место, он знает: например, Клеопатра «желает», желает всегда, как Цезарь, как Октавиан. Октавиан желал мировую империю. Упорно. Антоний тоже ее хотел. Был только один непростительный нюанс! Абсолютную власть нужно жаждать абсолютно. С утра до вечера… Он снова погрузился в меланхолию и отправил дочь без ответа, разозленный мыслью, что завтра она снова вернется. Боже, как же был уныл мир при свете дня!

Глава 29

В конце сентября флот, который Клеопатра заставила «лететь» к Красному морю, был варварски сожжен вследствие нападения арабских бедуинов, набатейских племен, натравленных новым правителем Сирии. «Пессимизм интеллекта, оптимизм воли»: пессимизм победил. Чудо закончилось.

Но Клеопатра не могла подолгу оставаться без надежды. На смену провалившемуся плану пришла еще одна несбыточная мечта – «о кизикских гладиаторах». Две тысячи гладиаторов собрались в Кизике, на берегу Черного моря, в преддверии больших игр, которые император Востока должен был устроить для народа в случае победы. События при Акциуме повергли гладиаторов в растерянность. Узнав, что Антоний вернулся в Александрию, они решили присоединиться к нему и в знак восхищения предложить свою помощь. Бывшие наемники мечом проложили себе путь через «Азию»: они пересекли Каппадокию предателя Архелаоса и захватили города Верхней Киликии, бросив вызов наследникам славного Таркондимона, присоединившимся к врагу. Теперь они находились в Сирии, направляясь в Дамаск и собирая по пути все горячие головы. Через Селену Царица оповещала «призрак Тимоньеры» о своих успехах – хоть бы их энергия могла поддержать этого живого мертвого!