Дела семейные (сборник) - Ирина Велембовская

– Тебе слово, товарищ Беднова, – сказал председательствующий.

Заглядывать в бумажки Екатерине Тимофеевне особенно не приходилось: работниц заводских и их дела она знала как свои. Языку тоже была большая практика: как-никак уже пять лет освобожденным председателем завкома, можно привыкнуть. Но на этот раз слова что-то плохо шли. Екатерина Тимофеевна рукой показала, чтобы налили водички.

– Не могу, товарищи дорогие, в наш женский день не сказать: очень радостно, что и у нас на заводе женщины прямо на глазах растут и тон задают. Я не постесняюсь вам и личный пример привести: все вы знаете, кем я была и кем меня наш завод сделал. Да разве ж я одна? Возьмите Кузину: девочкой совсем пришла из деревни и за десять лет стала знатным человеком, настоящим мастером своего дела. И вот при всех вас скажу: давайте пожелаем Дусе Кузиной, чтобы она не только отлично работала, но и душевней с коллективом жила, помогала товарищам. В нашей стране самолюбам поддержки не будет. Пока что нашу Дусю завод знает, ну еще район, город… А ведь она могла бы Гагановой стать!..

Екатерина Тимофеевна чувствовала, что получается казенно, но смута в душе мешала найти другие слова.

В зале задвигались, захлопали, а Дуська опустила глаза и тоскливо улыбнулась.

– Вот вам еще пример, – продолжала, уже овладев собой, Екатерина Тимофеевна. – Отделочница Ягодкина Аля. Еще и года нет, как она на заводе. А очень хорошо работает. Посмотришь на ее изделия, и душа радуется: лаковая пленочка тоненькая, отделка чистая – не придерешься. Чувствуется, что девушка работает с душой. Нам такими людьми надо гордиться!

Почему сказала это Екатерина Тимофеевна? Сама вырвалась правда или ей захотелось, чтобы рядом с сыном не какая-нибудь кукла сидела, а знатная работница и чтобы люди об этом знали?

– Спасибо, мам! – сказал после торжественной части Женька. – Коротко высказалась, но ясно. Ты у меня молодец, я всегда это говорил.

Екатерина Тимофеевна поняла, что он прощает ей их неприятный ночной разговор, после которого между ними прошел холод. И ей стало как-то не по себе: ведь она, в сущности, обманула Женьку.

– Небось танцевать останешься? – спросила она его, избегая прямого взгляда. – А я пойду лягу: устала, и голова расшумелась…

Стараясь быть незамеченной, Екатерина Тимофеевна прошла в гардероб. И уже у выхода увидела Дуську, тоже одетую.

– Что ж ты уходишь?

– А ты? – вопросом на вопрос откликнулась Дуська.

Они пошли рядом – крупная, мужественная, никогда не интересовавшаяся модами, хотя и добротно одетая Екатерина Тимофеевна и ссутулившаяся и как-то подавленная завзятая модница Дуська.

– Что это с тобой сегодня? – спросила Екатерина Тимофеевна.

– Что ж, я тебе на улице объяснять буду? К себе, может, пригласишь?

Через полчаса они сидели, и перед ними стыл налитый в чашки чай.

– …Да что ты уж больно-то расстраиваешься?.. Первый раз, что ли, ссоритесь? Придет.

– Нет, не придет. А придет, сама не пущу. Эх, Катя, если бы ты знала!.. Как я сейчас Альке позавидовала! Ни одного порядочного парня на мою жизнь не пришлось. Или уж я без рук, без ног, или уж дура непролазная?

– Есть немного, – честно сказала Екатерина Тимофеевна. – Только и Альке ты не завидуй: покрутятся-покрутятся, тем, я уверена, дело и кончится. У Женьки поинтереснее девчата есть…

Дуська покачала головой.

– Отвыкла ты, Катерина, от любви. Поэтому и различить не можешь, где всерьез, а где понарошку… – И после долгой паузы попросила: – Катя, помоги мне…

Екатерина Тимофеевна слушала, и губы ее сжимались все плотнее и плотнее. Дуська просила помочь ей ребенка из детского дома на воспитание взять. Чтобы дали завком и дирекция характеристику, по которой доверили бы ей ребенка.

– Мне бы мальчика, так годочков двух… Воспитаю, будет и у меня сынок.

– Нет! – вдруг сказала Екатерина Тимофеевна.

– Почему ж нет? – упал голос у Дуськи.

– А потому… Тебе, Евдокия, сынка-то лет под тридцать надо. А мать из тебя не выйдет. Собственной головой управлять не научилась и хочешь, чтобы тебе живую душу под команду отдали. Игрушечку мечтаешь завести.

Екатерина Тимофеевна говорила обидные вещи, но Дуська на этот раз не смела обижаться.

– Кать, ведь мне уж тридцать третий… Шутишь! Жизни никакой нет, одна кругом… Не веришь ты мне?

– Не верю, – твердо сказала Екатерина Тимофеевна.

В этот вечер ей хотелось быть жестокой, и в первый раз чужая беда ее не взволновала.

…Всегда быстрая на ногу, Дуська тихо шла по темной улице, как по незнакомой дороге. Она прятала лицо, с которого слезы смыли пудру, в стоячий меховой воротничок шубки, отливающей серебром при свете ночных фонарей. Она подошла к своему дому; окна в нем почти все светились, а на лестнице слышно было, как поют «Эх ты, сад, ты мой сад!»…

На третьем этаже с подоконника навстречу Дуське поднялся Жорка, угрюмо улыбаясь.

– С Женским днем поздравить пришел, а тебя где-то носит…

Он ждал одного из двух: или она накинется плаксиво, с выкриком, с шумными упреками, или будет безвольно лопотать: «Жор, ей-богу, обижаешь ты меня… Сколько можно терпеть?..»

Но не последовало ни того, ни другого. Дуська не спеша достала из сумочки ключ (а не помаду и зеркальце, которые она сразу хватала, завидев своего возлюбленного), открыла входную дверь и тут же, не дав Жорке шагнуть вперед, быстро захлопнула ее и звякнула задвижкой.

– Ты что? – спросил он, нерешительно подергав ручку.

Ответом ему была полная тишина. Это было так необычно, что Жорка не стал ни стучать, ни ругаться и пошел вниз по лестнице, все еще в тайной надежде, что его окликнут. Но Дуська не подала голоса.

Женька уезжал. В душе Екатерина Тимофеевна надеялась, что это и к лучшему: может, остынет. А Женька неожиданно спросил, считая, что они с матерью теперь уже найдут общий язык:

– Мама, ты вроде Але что-то обещала насчет комнаты. Может быть, ее на очередь можно поставить? Дело в том, что она летом в техникум поступать будет и ей надо много заниматься…

Екатерина Тимофеевна долго-долго молчала.

– Знаешь что, Евгений… Если раньше было у меня такое намерение, то теперь я его начисто бросаю. Тебя весь завод с нею видел. Скажут: сын с девкой гуляет, а маманя комнатку им обеспечивает, чтобы было где встречаться…

Женька сразу «накалился».

– Мам, прекрати мещанские разговоры! Когда в президиумах сидишь, проповедуешь уважение к людям…

– Вот-вот, я уж у тебя мещанкой стала! – всхлипнула Екатерина Тимофеевна. – Дурак, дурак ты, Женька! Не хочу я тебя слушать. Пожалуйста, вяжись, с кем хочешь, подбирай на улице!..

Женькины скулы наливались злой краской. Видно было, что он хочет сказать много. Но он только выговорил отрывисто:

– Эх, товарищ мама!.. «На улице»!.. А вообще-то, если хочешь знать, не позор подобрать, а позор мимо пройти. – И уже в дверях бросил: – Не о чем нам тогда и разговаривать.

Он ушел, а Екатерина Тимофеевна плакала, ужасаясь собственным несправедливым, но, как ей казалось, необходимым словам.

…Женька уехал. И очень долго ничего матери не писал. Екатерине Тимофеевне некому было рассказать о своей обиде: такое на люди не вынесешь, ни с кем не поделишься. Но она была не из тех людей, которые во всем полагаются на бег времени, на авось. Она любила шагать впереди судьбы и поворачивать ее по-своему. Поэтому через несколько дней после Женькиного отъезда Екатерина Тимофеевна через начальника цеха попросила Алю зайти в завком не в приемные часы.

Та пришла. Они встретились за тем столом, за которым полгода назад познакомились впервые. Аля сидела тоже настороженная, но, как видно, приготовившаяся к трудному разговору. На круглом, хотя и похудевшем ее лице уже не было просительно-виноватого выражения. И сидела она уже не на краешке стула.

– Как же так, Аля? – начала Екатерина Тимофеевна, глядя мимо Алиного лица. – Нехорошо как-то у нас с тобой получается… Я к тебе всей душой, а ты от меня прячешься.

– Я не прячусь, – тихо сказала Аля. – Мне кажется, вы сердитесь… Вот я к вам на глаза и не лезла.

– Евгений тебе пишет? – вдруг в упор спросила Екатерина Тимофеевна.

– Да…

Обе помолчали. Аля моргнула и сказала, оживляясь:

– Вы, Екатерина Тимофеевна, может быть, что-то про нас плохое думаете? Но ничего нет… плохого. Просто я, со своей стороны, очень вашего Женю люблю. Что же мне делать, если я его люблю?

«Еще бы ты не любила!» – подумалось Екатерине Тимофеевне.

– А ты про ребенка Евгению сказала?

– Он знает, – прошептала Аля, отвернувшись. – Ведь вы же ему рассказали… Думали, я сама не сумею?

Екатерина Тимофеевна собиралась с мыслями. «Что же это я с ней о таких вещах через казенный стол разговариваю, как на приеме?» – подумала она, встала и поманила Алю к дивану. Та недоверчиво села и ждала.

– Аля, – набравшись духу, сказала Екатерина Тимофеевна. – У меня к тебе разговор будет дружеский. По совести говоря, я тебе кое в чем помогла и в десять раз больше еще для тебя сделать готова. Но я тебя прошу: оставь Женьку в покое. Ему еще учиться два года, на работу устраиваться. Неизвестно, куда пошлют. Семью ему заводить рано. Ты тоже на ногах не стоишь («Дуськины слова», – подумала Аля), хвост у тебя в деревне. Глупостей ты уже натворила, можно бы и за ум взяться. Учиться бы поступила лучше…