Ветер перемен - Корделия Биддл

Староста не мог приложить ума, что ему делать. Вопроса нет, труп нужно снимать, но кто это сделает? Это вполне может вызвать месть со стороны Сеха и его банды головорезов. Не хватает еще, чтобы к убийству их человека они прибавили и оскорбление. Вчера все было просто и ясно, он просто приказал пятерым своим голодным солдатам вздернуть этого человека. Выполняя приказ, они добавили кое-что еще от себя, конечно, – староста не приказывал тащить пленного за ноги по грязи. Но теперь те же стражи встали перед новым осложнением. Они утверждали, что снимать труп повешенного – дурной знак. Пусть Сех сам приходит и забирает своего человека. Они ворчали, бурчали, злобно смотрели на него, плевали на землю, и староста испугался, что они взбунтуются. И тогда не будет никакой надежды на повышение и службу в божественном доме их великого и славного повелителя.

А тело себе висело и висело, тихо покачиваясь на ветерке, оскверняя воздух. Матери повертывали лица младенцев, прижимая их к груди и закрывая ладонями их носики и рты, детишки постарше гоняли по скользким выщербленным бревнам переходов и лестниц, обмотав рты длинными листьями и тараща глаза, как будто от вони могла лопнуть голова.

Наступила ночь, и жители Саратока забились в самые отдаленные закоулки своих длинных домов. В больших комнатах не осталось никого, и на верандах воцарилась непривычная тишина. Каждая семья притаилась в своей каморке, уповая на то, что к утру тело мятежника исчезнет, что за ночь коршуны с широченными черными крыльями растащат труп или что крокодилу удастся взобраться на виселицу и сдернуть оттуда свою добычу. Имени Махомета Сеха никто произносить не осмеливался.

Но Сех все-таки пришел этой ночью, и первыми это услышали старики, которые знают каждый ночной звук. Они помнили славные дни своей молодости, когда сами тайком выбирались из домов и деревни, чтобы совершить набег на другую деревню, помнили, как возвращались домой с трофейными головами и как улыбались им женщины. Одетые только в набедренные повязки из лиан и листьев, старики поднимались со своих тростняковых циновок и подходили к погрузившимся в тень дверям.

– Сколько голов вы взяли? – бормотали они старую даякскую молитву. – Сколько женщин?

Затем их шепот услышали молодые люди и тоже проснулись. Они собирались по углам и под крышами своих домов, играли мускулами рук и ног, а молодые женщины, почувствовав, что их постели начали стынуть, побежали за ними и там, сбившись в нервные кучки, ждали, не осмеливаясь высунуть носы наружу. Тревожно запахивая саронги вокруг бедер, они стояли, сложив руки на груди, прижимая их к дрожащему телу. Но старухи вставать не хотели; повернувшись каменными лицами к стенам, затаив дыхание, они ждали. Давно прошли дни, когда они с нетерпением ждали возвращения героев.

Заслышав в деревне шум, солдаты повскакали со своих циновок. Возможно, конечно, что они ничего не слышали и проснулись оттого, что на них затопал перепуганный староста. Как бы то ни было, но это произошло, и они тоже высыпали на улицу. Скоро погрузившийся в ночную темень кампонг стал походить на подлунный сад, кишащий крысами. Никто не совершал почти никаких движений, все было мертвенно тихо, ничего невозможно было разобрать, но затем где-то в одном из углов что-то шевельнулось. Потом в другом месте, в третьем. Весь кампонг зашевелился, двинулся с места и наполнился движением.

Люди Сеха нашли тело и стали резать веревку, но, пересчитав мятежников, солдаты решили, что время подумать о повышении и перешли в наступление. Не раздалось ни одного выстрела, у противостоящих сил имелось только три старинных кремневых ружья (в 1903 году ружья с патронами были большой редкостью среди племен Борнео), и, кроме того, никто не умел толком пользоваться ими. Началось молчаливое перетягивание – мятежники тянули за голову, солдаты ухватились за ноги, в то время как жители кампонга, кто побежал подальше от греха спрятаться в своей каморке, а кто стоял и наблюдал за схваткой, решая про себя, кто же одержит верх.

Мятежники взяли своего погибшего товарища за плечи, но тело было обнаженным и очень скользким, и им пришлось перехватить его за руки. Они тянули, что было силы, и добились некоторого успеха, у солдат остались только распухшие пальцы ног. Тогда один из солдат вцепился в лодыжку, а один из мятежников дернул за грудь, и труп разорвался пополам. Треснула кожа, и отделились ноги, руки и живот. Противники отскочили в стороны, одного солдата вырвало, один мятежник упал на своего мертвого друга, уткнувшись в его полуразложившееся лицо. При этом наблюдавшие за ними жители кампонга издали вопль, похожий на завывание ветра в вантах находящегося в открытом море корабля.

Тело грохнулось с виселицы на землю и разлетелось на кусочки, растеклось по ступенькам, а потом то ли сползло, то ли его сбросили ногой в черное месиво грязи у подножия сооружения. Никто не увидел, как оно упало на землю, но все слышали, как оно мягко и окончательно плюхнулось. После этого старухи, не меняя позы и продолжая лежать, уставившись в стену, подняли страшный вой. Они выли так печально и так горестно, так безутешно, с такой тоской об ушедших из жизни, о прошедших радостях и славе и минувших надеждах, что все – и солдаты, и мятежники, и солдат, которого стошнило, и мятежник, упавший на труп, – все как один отступили. Потом к старухам присоединились старики, а потом молодые женщины и молодые мужчины, но никто не мог бы объяснить, что означает этот звук. Это был просто ночной звук, звук джунглей, сродни песне жуков-носорогов или жалобному стону раненого оленя.

К этому времени почтовый пакетбот, или пароход, или торговое судно из Биллитона, Битцензора или Сурабайн, которое недавно поднималось по Сараваку, пускается в обратный путь по реке. Капитан с облегчением вздыхает, отдавая команду малайцам, несущим вахту на носу судна. «Какое это будет удовольствие – вернуться назад в цивилизацию, – говорит он себе. – Господи, находиться среди людей, а не среди дикарей. А какая будет радость поговорить на европейском языке!»

Как же это просто, когда нужно бороться только с течением и приливом или отливом. Потому что в Кучинге заваривается какая-то каша. Капитан носом чует это. В этом нет сомнений. Начать с того, что стали тянуть с загрузкой угля, потом эта история с отказом принять расписку. Управляющий, от которого он откупился в прошлом месяце, куда-то сгинул, и его преемник понятия не имел, где его искать. Определенно, что-то здесь затевается.

А теперь капитан подставляет лицо свежему ветру, дующему с самого моря, рад рисковать встречей с пиратами и тайфунами, рад видеть, как в соленых волнах Южно-Китайского моря исчезает Сангхай-Саравак. Он дает себе слово не вспоминать об этом месте, пока через месяц не наступит время снова плыть сюда. До этого момента может произойти что угодно. Ему может улыбнуться счастье, он разбогатеет и преспокойненько удалится на покой, а может быть, переберется в Аенанг или в Макасарский залив.