Последний клиент - Константин Измайлов

— Я пришел за деньгами… — сказал он негромко медленно встающему из-за письменного стола ювелиру. — Где вы их храните?

Внутреннее состояние ювелира усиливало его внешнее сходство с грызуном — он был напуган так, что не мог пошевелить и указательным пальцем, и только нижняя челюсть существовала отдельно от сведенного судорогой страха тела: она несколько раз дернулась, словно в непроизвольной зевоте, и замерла в среднем положении, обнажив ряд мелких, порядком изношенных нижних резцов.

— Времени нет абсолютно… — Галлахер с явным неудовольствием покачал головой и тычком бросил Веттеншапена в кресло. — Вы не понимаете по-английски, мистер? Вам необходим переводчик? Или вы тянете время, надеясь, что кто-то придет к вам на помощь? — Род вырвал провод из настольного светильника и притянул петлей шею ювелира к высокой кресельной спинке. В качестве кляпа были использованы несколько исписанных листов — Род скатал их в шар несколько больший, чем отверстие, в которое он намеревался его поместить, и с некоторым усилием, продавливая большими пальцами рук, заполнил все пространство от неба до языка. — Теперь нам не понадобится переводчик. Будем изъясняться при помощи жестов. — Галлахер достал из кармана первую попавшуюся купюру, это оказалась банкнота в десять швейцарских франков, и сунул ее под нос ювелиру. — Это деньги. Но их мало. Мне надо больше… Где ты их прячешь, где? — Отставной сержант принял позу вглядывающегося в невидимый горизонт матроса, изобразив из своей ладони козырек. — Не вижу! — И ударил, как он посчитал, вполсилы, в живот Веттеншапена. От этого тычка кляп, успевший пропитаться обильно вытекающей изо рта слюной и оттого потерявший прежнюю упругость, вылетел, как пробка из бутылки с игристым вином, и, прочертив короткую баллисту, упал у дверей кабинета.

— У меня нет денег! — хрипло выкрикнул Веттеншапен, надеясь, что может быть, кто-то услышит его или завязавшимся диалогом он сможет потянуть время — часы указывали половину девятого, а ровно в девять к нему в офис должны были прийти русские. В том, что этот посетитель никак не связан с ними, Веттеншапен, несмотря на укоренившиеся среди соотечественников убеждения о криминальных наклонностях славян, был уверен — при последней встрече между ними не было и слова сказано об оплате товара наличными. Только бы они пришли пораньше, побыстрей… Ювелир, насколько позволяла ему закрепленная на шее петля, с ужасом следил за медленными, осторожными передвижениями грабителя по кабинету — ни одна ниша, ни единая из дверец шкафа и трюмо не осталась без внимательного, тщательного обследования. И Веттеншапен понимал: чем дольше продлится осмотр помещений офиса, тем больше у него шансов остаться в живых. Что этот страшный тип убьет его при любом исходе, сомнений не было — из-за приоткрытой двери он видел обнаженную стопу секретарши. Верная Софи, более тридцати лет встречавшая его в конторе по утрам, всегда внимательная, аккуратная и бережливая, как все одинокие женщины… Теперь ее уже нет…

— Ты говоришь по-английски, говоришь… А вот где деньги, сказать не хочешь! — приговаривал Галлахер, приступая к изучению содержимого письменного стола. — Вот это скотч — им я сейчас примотаю твои жалкие ручонки к подлокотникам… А это? А это нож. Наверное, для разрезания бумаги? Видишь, какой он острый, — им я с тебя, с живого, сниму шкуру, высушу ее и натяну на бочку — получится отличный барабан… Или ты все-таки скажешь, где прячешь деньги? — Галлахер и вправду примотал скотчем руки Веттеншапена к поручням кресла, снова забил ему рот бумагой и заклеил крест-накрест. — Теперь ничего не вывалится! — Род снял с ноги ювелира правый ботинок и, не очень-то прицеливаясь, рубанул ножом по липкому от пота носку.

Нож для разрезания бумаги, как выразился Галлахер, был размером сантиметров в тридцать, не считая рукояти, и напоминал Роду кхукри своих подручных-гурков с обратным, относительно сабельного, изгибом клинка. В отрубленной точно по шву части носка, словно в чехольчике, оказалось только четыре пальца — пятый, явно недоразвитый, уцелел. Но допущенный брак Галлахера не остановил — стянув левый ботинок, он еще одним ударом добился зеркальной симметрии. Кровь, хлынувшая из разрубленных стоп, его не смутила — тем же скотчем Род перетянул ноги Веттеншапена чуть выше лодыжек и, только завершив эти манипуляции, взглянул Веттеншапену в лицо — в нем уже не осталось ничего не только кроличьего — ничего человеческого. Маска ужаса и страданий.

— Как тебе это, мой Шейлок? Покажи мне, хоть вот этим вот пальчиком. — Галлахер рубанул по указательному пальцу правой руки, и он, словно свиной хрящик, отскочил от вонзившегося в подлокотник лезвия ножа. Галлахер нагнулся, поднял обрубок и, направляя его желтоватый ноготь то в одну сторону, то в другую, продолжал спрашивать: — Может быть, там? Или там? Или там?..

Ювелир ничего ответить не мог — из заклеенного скотчем рта раздавалось лишь приглушенное кляпом мычание.

— Где? Где?! — С каждым последующим вопросом Галлахер, все более ожесточавшийся, принялся наносить удары по пальцам ювелира — так квалифицированные повара шинкуют морковку для соуса. — Где?! — Следовал удар. — Где?!! — Кусочки плоти вылетали из-под острого клинка и падали на пол. — Где, ответь?! — Понимая, что от впавшего от ужаса и боли в животное состояние ювелира ничего не добиться, Галлахер круговым движением надрезал кожу от уха до уха и, словно резиновую перчатку, запустив под скальп три пальца левой руки, стянул ее к подбородку. Вот так вот! Поганая рожа! — Обрезав остатки кожи на шее, он потряс ею перед освежеванной головой Веттеншапена и отбросил в сторону. — Подыхай! — Схватив со стола какую-то ручку, Род, словно штопором, вспорол глазное яблоко ювелира, вогнав металлический наконечник в мозг. Тело Веттеншапена последний раз дернулось, выгнулось вперед и опало.

Он устал. За окнами такси, вспоровши ночь, мелькнула стрелка указателя: аэропорт… И вновь десятки фонарных столбов проносятся мимо бесшумно и стремительно, выхватывая светом фонарей плоское асфальтовое шоссе. Оно настолько ровное, что Галлахеру казалось, будто такси, в котором он сидит, стоит на месте, а справа и слева, как будто установленные на огромном барабане, вращаются декорации — закончен оборот, и вот он, снова указатель. Он устал, но пришедшая на смену возбуждению усталость не притупляла терзающие Галлахера злобу и страх. Не было ни сил для эмоций, ни воли прогнать внезапно возникшее ощущение опасности. Оно рождалось где-то внизу живота и, разрастаясь, поднималось вверх, к горлу, отдавалось внутри черепной коробки и снова замирало, прячась, успокаивая возбужденный, пульсирующий мозг.

А все могло бы сложиться по-другому. Но где грань, отделяющая вымысел от реальности? С помощью какого заклинания или волшебной палочки материализуются фантомы снов и грез в реально осязаемые предметы? Галлахера терзал всего один вопрос: почему? Почему у Ваттеншапена в офисе не оказалось ничего, кроме каких-то жалких нескольких тысяч гульденов? Почему в саквояже, плотно, как казалось Галлахеру, набитом деньгами, он обнаружил три пары ботинок, только что полученных из ремонта? На двух из них, сильно поношенных, был подклеен накат и заменены косячки, на третьей паре, совсем новой, прикручены маленькие, с небольшими шипами подковки. Ботинки были хорошего качества, английские, со шнуровкой выше лодыжки — такие Галлахер очень любил, но никогда не покупал, считая, что пока такая обувь ему не по карману. Что же до подковок — возможно, с их помощью ювелир рассчитывал бороться с гололедом (явлением в Амстердаме достаточно редким).

Ботинки отставному сержанту чуть жали — маловаты на полразмера… Во втором саквояже он нашел видеокамеру, тщательно обложенную с боков не первой свежести махровыми полотенцами, а сверху присыпанной несколькими десятками мелких купюр. Вот такие способы маскировки. Они и достались Галлахеру.

Дальнейшие поиски не дали ничего. Внушительного размера пачка непогашенных векселей времен Второй мировой войны, несколько дорогих безделушек — они могли попасть к Веттеншапену только в виде подношений — и ничего больше… В последний момент, когда Галлахер, переодевшись, собирался покинуть поле боя, очнулась секретарша. Полежи она тихо еще минут пять, и у Рода возникли бы серьезные проблемы. Он не мог себе объяснить, зачем душил ее капроновым чулком, попавшим ему под руку среди прочего хлама. Зачем прятал ее легонький трупик в стенной шкаф. Гораздо проще было свернуть ей, как курице, шею. Тем более что время пребывания в гостях у Веттеншапена уже истекало — слышалось, как по лестнице поднимается несколько человек, и Галлахер, второпях сменив обувь и кое-что из верхнего платья, незамеченным выскользнул в коридор.

И только в аэропорту, куда Галлахер уж и не надеялся попасть засветло, ему наконец повезло — в последнем в этот день рейсе на Берн чудом оказалось одно свободное место в салоне первого класса. В любом ином случае отставной сержант САС отказался бы от полета. Но только не сегодня…