Повелитель морей - Поселягин Владимир Геннадьевич

– Богато живёшь. Кем был, за что разжаловали?

Отказываться он не стал и сразу впился в хлеб (а тот свежий, ещё тёплый, плюс с тушёнкой – пища богов), да и какао отпивал с удовольствием. Я от него не отставал, ещё и помидорку мытую достал, с мой кулак размером. Разрезал её пополам финкой, которую достал из-за голенища сапога, посолил крупной солью, одна половинка лейтенанту, другая – мне.

Ну и пока мы насыщались, я не спеша описал ему свои приключения. Как форму надел и как прибыл в Белосток, даже шрам от пули показал. Как семью вывез и какие репрессии за это последовали. Как старшиной батареи стал и как из окружения выходил. Потом про суд рассказал, показал бумаги с решением суда. Кстати, очерк о сбитых мною самолётах тоже показал. Лейтенант с интересом изучил его и вернул, в отличие от судей, которые газетный листок убрали в моё личное дело.

Закончил я свой рассказ такими словами:

– Смотрю, за деревней самолёт стоит. Ну и зачем мне топать до передовой, если тут лётчик знакомый и место свободное? А я не сплю уже двое суток, сам знаешь, что это такое – быть старшиной. И пусть он под Могилёв летит, мне какая разница, где воевать? Тем более наша десятая армия где-то тут воюет. В общем, высадил он меня на дороге и улетел. Я уснул под утро в кустах, а проснулся, смотрю – вы идёте. Ну и присоединился. Вот такие дела.

– Да-а-а, о многих судьбах я слышал, но твоя впечатлила больше всех. Я вообще не понимаю: как ты мог не кормить командиров своего дивизиона?

– Как они со мной, так и я с ними: бойцам – за незаконный товарищеский суд, командирам – за разжалование, тоже незаконное. Ни одна собака против не сказала, даже не воздержались. Свою батарею я кормил, потому что обязан, а остальным – хрен. Да и с какой стати я их кормить должен?! Снабженец Борисов у них есть, старшины тоже есть, а то, что они не обеспечивали их пищей, не желая потрясти толстыми задницами, чтобы до ближайшей деревни дойти, это не мои проблемы, а их. Зачем, мол, суетиться, если можно потребовать у меня? Я не давал грабить себя, не давал объедать моих батарейцев. Да и с какой стати?!

– Не понимаешь?

– Не понимаю и не собираюсь понимать. Моя батарея – это моя батарея. Всех бойцов я накормлю, поухаживаю за ними, как за детьми, и в лобик поцелую, укладывая спать, потому что я за них ответственен. А за границами батареи хоть трава не расти, это не мои проблемы… Были. Теперь я, к счастью, забочусь только о себе. Старлей, ты не поверишь, я чуть не расплакался от счастья, когда приговор суда о разжаловании в простые красноармейцы услышал. Я был настолько счастлив, что несколько минут говорить не мог.

Я недолго был интендантом-снабженцем, но хватило понять, какая это тяжёлая и неблагодарная работа; был батарейным старшиной и понял, насколько хороша была работа снабженцем. Во время выхода из окружения мои бойцы были сыты, обуты и в полном порядке, на всю группу у них патронов и гранат было по полному штату, тогда как остальные были счастливы, если имели хотя бы по паре патронов. Но я даже вспоминать не хочу, чего мне это стоило. Я, может, и невзлюбил некоторых командиров из-за того подлого приказа, запрещающего вывозить семьи комсостава, и за суд надо мной позже, но я очень ответственный, а потому, получив должность батарейного старшины, работал от и до. Эти три недели не описать. Это ад – спать по пять часов в сутки, носиться по округам, где то бой с дезертирами, то с немцами. Это очень тяжело.

А сейчас я обычный красноармеец, и я счастлив. И вот что скажу: если какая-нибудь пад… э-э-э, если кто-нибудь надумает попытаться дать мне звание (мало ли как ситуация повернётся), то ударом кулака и знакомством с прикладом моей винтовки дело не ограничится. Я буду очень зол. Я свободен! Заботиться о себе куда легче, чем о сотне крепких парней. Так что ты, старлей, видишь перед собой самого счастливого здесь человека. Вот такие дела.

– Ну и каша у тебя в голове, – пробормотал старлей, допивая уже вторую кружку какао. – Правильно тебя в окопы направили: может, исправишься?

Мы с ним съели по паре бутербродов и по две кружки какао выпили. Сидели мы в стороне от общей массы бойцов, общались тихо, это наши дела.

Старлей глянул на наручные часы и, поднявшись, скомандовал подъём и приказал строиться в колонну.

Я быстро ополоснул кружки в речке, убрал всё в вещмешок, закинул его за спину и, придерживая винтовку, догнал лейтенанта, поинтересовавшись у него:

– Да что не так-то?

– Там, в окопах, поймёшь.

Отстав от него, я занял место в колонне и вместе с ней двинулся дальше, обдумывая на ходу: что все они имели в виду? Лично я в своих действиях не видел ничего столь особенного, чтобы делать такую значительную мину и говорить, что я не прав и скоро это пойму. Интрига, однако. Может, разводят меня? Да ладно, разберусь. Главное, старлей внёс меня в списки маршевой роты, документы из суда его вполне устроили, как и моё объяснение того, как я тут оказался: мало ли что бывает.

Шли мы долго. Уже стемнело, когда нас вывели в расположение какой-то части. Похоже, штаб стрелковой дивизии. Ну да, так и есть, это был штаб 53-й стрелковой дивизии 63-го стрелкового корпуса. Это его части обороняли и Могилёв, и Оршу. К слову, командир этой дивизии сдался немцам во время прорыва из окружения и потом вроде как сгинул в лагерях, однако здесь командовал совсем другой полковник. Я поспрашивал у местных, и оказалось, что прежний командир дивизии, полковник Бартенев, погиб ещё трое суток назад, во время артналёта. Сейчас командир – полковник Коновалов, что ранее исполнял должность начальника штаба этой же дивизии.

Да уж, потоптался я по местным бабочкам. Или это другой Путник? Ну, не знаю, я отклонения от канона замечал только там, где сам действовал, да и для арены боёв Великой Отечественной эти события что капли в море и наверняка остались незамеченными. Во всяком случае, я очень на это надеюсь.

После тяжёлого марша мы сидели кто где, ожидая, что будет дальше, многие дремали. Уже через пятнадцать минут после прибытия меня стали выкликать, и когда я опознался, подошедший боец велел следовать за ним. Пришлось пробираться через сидящих и лежащих людей, но наконец я вышел на свободное место и, догнав сержанта, явно помдежурного, вскоре оказался у палаток штаба.

Там усталый майор с красными от недостатка сна глазами потребовал у меня документы из суда (видимо, старлей доложил обо мне), изучил их и написал направление в состав 223-го стрелкового полка.

Меня уже хотели выпроводить, когда я возмутился:

– Товарищ майор, а красноармейская книжка? У меня никаких документов нет, кроме этого решения суда, да и его вы забрали.

– Нет у нас свободных бланков для красноармейских книжек. Не-е-ту. Командиры знают своих бойцов в лицо, опознают.

Я доставал из нагрудного кармана гимнастёрки чистый бланк красноармейской книжицы и положил её на столик перед майором, пояснив:

– Я догадывался, что так будет, и после суда потребовал выдать мне бланк.

Майор взял книжицу, изучил её и, заинтересованно посмотрев на меня, спросил:

– Ещё есть?

– Откуда, товарищ майор? Хорошо хоть эту выпросить смог.

– Что-то я тебе не верю. У нас бланков даже для младших командиров нет, а ты хочешь, чтобы я оформил эту книжицу на простого красноармейца?

– Раз есть, обязаны оформить, товарищ майор.

– Ты мне поговори ещё. Ты же бывший снабженец. Не может быть, чтобы у тебя только одна книжица была. Значит так, отдашь, что есть, и эту на тебя оформим, раз она тебе так нужна.

– Шесть ещё есть, – нехотя признался я, ложь легко слетала с языка. – Когда старшина, что мне бланк выдавал, отвернулся, я ещё шесть свистнул из стопки. То есть позаимствовал… Товарищ майор, а вы снабженцем не были?

– Почему не был, был. Неделю назад вот перевели в штаб, теперь начальник штаба дивизии.

– Рыбак рыбака видит издалека, – пробормотал я, передавая ему ещё шесть бланков.

– Это да, – подтвердил майор и велел немолодому лейтенанту: – Оформи бойца.