Бабушка, Grand-mère, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков - Елена Лаврентьева

Если и ранее Мамочка не любила “света”, выездов, балов, туалетов, драгоценных украшений, вообще всего того, что Пушкин так удачно назвал в “Евгении Онегине” “ветошью маскарада”, то с появлением Гули она вся ушла в интересы детской, представлявшей всегда (как и в те дни, так и при появлении на свет Божий) образец порядка, чистоты, гигиенической обстановки. <…> Лучшей комнатою в наших квартирах всегда считалась детская, так образцово обставленная Мамочкою, что все удивлялись ее порядкам. Мамочка, забывавшая о своих интересах, никогда не имела особых комнат, будуаров, гостиных, приемных и т. д., а помещалась вместе с вами, детьми, терпя все неудобства, связанные с подобной обстановкою. С раннего детства она, ревностная, православная христианка, приучала и вас к молитвам, посещению храмов, исполнению обрядов и т. п. В эту сторону жизни я не вмешивался, предоставив Мамочке делать, что ей было угодно, тем более что сам я, к ее великому огорчению, вскоре после появления Гули и Варюши, стал охладевать к Православию, обрядовой ее стороне, оставаясь лишь (на всю жизнь) верным поклонником красоты православного богослужения и церковных песнопений. На этой почве – разницы во взглядах на религиозные вопросы – у меня с Мамочкой сначала происходили недоразумения и пререкания, вносившие некоторый разлад в нашу мирную, счастливую, полную довольства семейную жизнь.

Е. И. Жиркевич с детьми Сережей и Варей, 1894

Но и тут Мамочка наша осталась верна себе: она оставила меня в покое (перестала упрашивать говеть, исповедоваться, причащаться), молясь Богу, чтобы он привел меня на тот путь, по которому так убежденно шла она к “царствию небесному”. Во время постов для меня устраивался особый, скоромный стол. И тут она умела поступаться своими убеждениями, прощать чужие слабости и недостатки. Недаром же, еще при жизни Мамочки, я глядел на нее как на святую, как на подвижницу, никогда не жившую для себя, а всегда, во всем соблюдавшую интересы ближних, особенно “страждущих и обремененных”… Такой и сейчас она живет, светит и греет в моей душе <…>.

Когда я женился, мне пришлось познакомиться с рядом бедных стариков и старушек, которых пригревали, опекали и материально поддерживали и Мамочка, и Тетя. Многие из них еще ранее пользовались благотворительным вниманием Кукольников (Павла Васильевича и Юлии Алексеевны) и Марии Алексеевны Снитко, твоей бабушки (матери Мамочки). Я назову хотя бы Клеопатру Александровну Тейнер, престарелого, полуслепого педагога Франца Антоновича Моиюшко. С моей стороны вошли в наш “молодой” дом, тоже нуждавшиеся, мои мать и бабушка Мария Иосифовна Астафьева, а также Елизавета Густавовна Смецкая. У Мамочки, по Вильно, жило немало бедных дальних родственников, которым она помогала материально… Неудивительно, что по воскресным дням в нашу квартиру собиралась вся эта беднота, вносившая к нам, в нашу молодую, светлую, довольную жизнь, свои жалобы на судьбу, нужды, недуги. Все это обожало Мамочку, так как она всегда любила утешать, чем могла, именно таких, обездоленных, нуждающихся, “страждущих и обремененных”. Сходились обыкновенно к обеду, оставаясь до позднего вечера, когда подавался чай с холодными закусками. Надо заметить, что у нашей Мамочки наблюдалось замечательное уменье разгадывать нужды, потребности, привычки ближних с тем, чтобы их деликатно, любовно удовлетворять. Тут у нее проявлялись удивительное внимание, настойчивость, самопожертвование и изобретательность. Я бывал в ее доме, когда она была еще подрастающей девушкою. Меня всегда умиляло то уменье, та деликатность, то внимание, с которыми она ухаживала за престарелым, полуслепым, плохо уже слышавшим “дедушкой” П. В. Кукольником, иногда по целым часам, с помощью слуховой трубы, развлекая его интересным для него чтением книг и газет. При этом ей приходилось усиливать голос, надрывать грудь повторением того, что старик недослушал…»

Здесь я прерву рассказ своего деда, чтобы сказать несколько слов о Павле Васильевиче Кукольнике. Брат известного поэта Нестора Кукольника, он сам по себе был интересной личностью. Историк, литератор, цензор, профессор Виленского университета. Ему принадлежит ряд литературных сочинений на религиозные темы, а также из истории литовского народа. Его образ запечатлен в знаменитом портрете кисти К. Брюллова, с которым братья Кукольники были дружны. Сохранилась фотография стареющего Павла Васильевича с маленькими внучатыми племянниками Катей и Андрюшей на коленях. Последние годы жизни Павел Васильевич провел в семье Кати и ей же подарил свой портрет, который долго находился в семье Жиркевичей. Сейчас портрет хранится в Ульяновском художественном музее и по праву считается его гордостью.

«Тоже иногда происходило и у нас в доме, – продолжает рассказ дед, – с разными немощными старичками и старушками, которых по вечерам Мамочка развлекала чтением и беседой (в чем, надо признаться, помогала ей и Тетя, тоже любившая и опекавшая подобных посетителей). Изучив вкусы некоторых старичков и старушек, Мамочка, в желанье угодить убогим гостям, чем-либо порадовать их, заказывала к обеду особые, лакомые для них блюда… Накануне праздников Св. Пасхи, Рождества, Нового года, именин и дней рождений наших обычных воскресных гостей Мамочка на меня возлагала обязанность разносить и развозить по городу гостинцы, деньги и праздничную провизию; причем только тут я узнавал иногда впервые о новых бедняках, которым Мамочка помогала, не требуя благодарностей. (Скажу тебе, кстати, что незадолго до смерти, чувствуя ее приближение, Мамочка, уже не имея сил вставать с кровати, пересмотрела всю, уцелевшую, свою переписку и уничтожила те письма и документы, которые свидетельствовали об ее широкой благотворительности, в чем сама мне, улыбаясь, созналась).

Я чрезвычайно сам любил воскресные вечера, когда наша, парадно обставленная, полная предметов старины и искусства квартира наполнялась бедняками, жаждавшими и пожить по-праздничному, и отдохнуть, порадоваться нашему семейному счастью. Особенно любила бывать у нас бабушка моя Мария Иосифовна Астафьева, обожавшая меня с детства, влюбленная и в Мамочку, и в нашего первенца Гулешу. Старушка, приходя к нам, переобувалась, надевала парадную накидку на голову, вообще приводила себя в праздничный вид и только после этого входила в гостиную, где могла встретиться с лицами из высшего общества, у нас по праздникам бывавшими, – ей не хотелось уронить свое достоинство и поставить меня и Мамочку в неловкое положение перед чужими своим бедным костюмом. Для бабушки, зная ее вкусы, Мамочка к обеду готовила рыбное блюдо, а к чаю подавала любимые ее закуски и сласти.