Бабушка, Grand-mère, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков - Елена Лаврентьева

Но вернусь к своим детским воспоминаниям… По возвращении домой мы “разговлялись”: садились все за стол, красиво убранный, уставленный всевозможными яствами – банкухенами (сооружение из теста, но полое внутри), мазурками (польский сухой торт, обсыпанный разноцветными крупинками), куличами, пасхой, яйцами. Нам, детям, очень нравились тарелочки, на которых был заранее посеян овес, и в зеленую травку клали разноцветные яйца. А некоторые бутылочки оборачивались ватой, поливались водой, и в вату сеялся кресс-салат. К празднику кресс-салат прорастал, появлялись крохотные листочки, и вся бутылка становилась зеленою».

Далее Тамара Александровна вспоминала об обстановке дома: «Вспоминаю сплошь завешенные картинами стены, и когда на стенах места не хватало, картины вешались даже на дверях, при слабых протестах мамы. В гостиной висел портрет П. В. Кукольника работы К. Брюллова, портрет Жиркевича работы Репина, его “Дуэль”, картины Айвазовского, Сверчкова, Зарянки, Дубовского, Нестерова и др. Много картин иностранных художников. В углу гостиной стояла фигура японского самурая, в латах и полном вооружении, – вечером проходить мимо самурая было страшно… В стеклянных шкафчиках стояли бронзовые колокольчики, цветные шашечки от японских шапочек, бронзовые изящные фигурки. В кабинете отца висел ковер – на нем древнее оружие. Все это можно было рассматривать часами…» От воспоминаний моей мамы вернемся, однако, к мемуарам Александра Владимировича: «Мамочка (Мурочка) никогда не отказывала мне в денежной поддержке на издание моих сочинений, на поездки в Петербург, на Кавказ (для лечения). Немало денег своих она вложила в мои расходы по облегчению участи арестантов и раненых жертв войны. Наши кошельки никогда не были закрыты, когда вопрос шел о выдаче субсидий благотворительным учреждениям. Мурочка не жалела для моих знакомых в выдаче им крупных вспомоществований, когда дело касалось их участи. Так было ею поступлено по отношению к бывшему полковнику Аристову, во время службы на железной дороге растратившему крупную сумму вверенных ему по службе денег, и редактору Солоневичу, посаженному в тюрьму за невзнос наложенного на него штрафа. Мурочка обоих их выручила: один избавился от суда, другого выпустили из темницы. <…>

Мне нравилось отношение Мамочки к прислуге, к гувернанткам, боннам, нянькам и другим служащим, беднякам. Когда у нас бывали на дому детские вечера и елки, Мамочка, бросая иногда гостей, старалась занять, угостить приехавших с детьми гувернанток, говоря с ними на иностранных языках». Бабушка свободно владела французским и немецким языками, серьезно занималась с детьми переводами. Она не жалела средств для того, чтобы научить их иностранным языкам, музыке, пению, рисованию. «Она вообще в деле воспитания детей придавала огромное значение искусству».

…Я всматриваюсь в бабушкин портрет: одухотворенное лицо, умные, внимательные глаза, четкий абрис лица выдает определенность и устойчивость внутреннего мира… Глубокая вера в Бога всегда помогала ей в трудные минуты: и тогда, когда она оплакивала детей и когда переживала голод, нищету в революционном Симбирске. «Кроткая и боязливая» по натуре бабушка не раз проявляла чудеса мужества, спасая деда от арестов и репрессий. Дед вспоминал: «Когда меня арестовали в первый раз за ношение генеральского платья (арестовали неосновательно, так как тут я был одет в штатское платье), то Мамочка, узнав от прохожих о моем аресте на улице, у Вознесенского собора, явилась в Чеку, добилась моего освобождения: я отдан был ей на поруки, и мы вместе вернулись из здания, в котором находился на положении “арестанта”». Бабушка, «потерявшая все, что имела», успокаивала деда в страшные годы поволжского голода: «Бог дал, Бог и взял! Да будет на то Его святая воля!» (В 1915 году, спасаясь от немцев, семья переехала в Симбирск. Думали, ненадолго, а оказалось, для бабушки, навсегда…) О том, какие испытания пришлось вынести семье, свидетельствуют опубликованные страницы «Симбирского дневника генерала А. В. Жиркевича» (журнал «Волга». 1992 г. № 7—12). Вот некоторые выдержки из него:

1918 г.

10 августа.…В Симбирске действительно объявлено военное положение, учрежден военно-полевой суд. Будут судить и за прошлое, и за настоящее. Знаю я это упрощенное, ускоренное правосудие – знаю и содрогаюсь. Прежде душили большевики. Теперь будут душить их… А там… Точно мало делали в России кровопусканий. Удивляешься, откуда у народа хватает сил выбрасывать новые и новые жертвы… Россия удивительно живуча…

Я все тоскую от бездеятельности. Но если бы мне сейчас предложили работу, соответствующую моим знаниям и силам, то я, наверно, предпочел бы ей свободу ничего-неделанья. Не идти же мне в военно-полевой суд, чтобы приговаривать к расстрелу красноармейцев и большевистских комиссаров.

Одна лишь чистая, святая душа притягивает меня к жизни. Это моя Катя. Если б ее не стало, я ушел бы за нею. Только она меня любит и жалеет. Сколько выстрадала в жизни, и ни одной жалобы. Солнышко души моей, свет моей совести, маяк моего сердца… Моя смерть огорчила бы ее.

19 августа. Катя продала на круглую сумму свое фамильное серебро. Я тоже продал кое-что из старинных вещей. Таким образом, есть на что купить на зиму запас дров и припасов. В Петрограде при таких продажах-куплях говорят: «Мы съели наше серебро», «Мы сожгли на дрова старинные наши вещи».

1919 г.

4 января. Скверная старая привычка по-праздничному встречать праздники. Так и у нас в семье живут воспоминаниями о том, как, где и когда радостно встречались праздники.

Нам захотелось порадовать чем-нибудь детей! И Катя повела вчера Катюшу и Тамарочку в концерт, посвященный Бетховену, в начале которого профессор Абутков читал краткую биографию великого композитора. Все мои вернулись радостные, освеженные. А я караулил квартиру при свете лампадки.

5 января.… Шел разговор о дороговизне в Симбирске. К празднику стоят такие цены: фунт мяса – 8 р., десяток яиц —

20 р., 1 пуд пшеничной муки – 150 р., коробка спичек – 5–7 р., 1 ф. масла – 48 р., бутылка молока – 3 р.

Катя твердо надеется на Бога. Не могу равнодушно видеть, как, идя на базар, она, зажав в руке кошелек, отвешивает перед иконами поклоны, просит Божьей помощи при покупках. Откуда у нее берутся силы, физические, конечно?! А силы духа (вера, надежда, любовь) у нее неисчерпаемы… Боюсь, что она ради семьи сжигает себя на медленном огне. И никто ведь не видит ее подвигов, не знает о них!

1920 г.