Греховная невинность - Джулия Лонг

Адам кивнул.

Ева чувствовала кожей его пристальный, внимательный взгляд. Она смотрела только на рану, но по ее телу разливался жар.

Наконец она подняла глаза.

– Мэри О’Флаэрти рассказала мне о своем умершем ребенке, преподобный Силвейн. Она очень благодарна вам.

Лицо Адама мгновенно стало непроницаемым.

– А-а, – протянул он.

Такое случается с ним в минуты глубокого волнения, догадалась Ева. Он уходит в себя, не желая выслушивать слова благодарности за доброту. Такая же сцена разыгралась после аукциона, когда она поблагодарила пастора за то, что тот купил имбирный пирог. Возможно, для него это нечто естественное, само собой разумеющееся.

– Трудно быть священником? – тихо спросила она.

Адам горько усмехнулся, вопрос застал его врасплох. Он тяжело вздохнул, словно подыскивая подходящие слова.

Ева вдруг поймала себя на том, что ждет затаив дыхание, с бешено колотящимся сердцем. Ей страстно хотелось узнать хоть что-нибудь об этом человеке.

– Пожалуй, я не задумывался, трудно мне или легко. Это моя жизнь. – Они посмотрели друг на друга, обменявшись улыбками. Адам невольно повторил слова Евы.

– Порез больше не кровоточит. Сейчас будет немного щипать. – Отложив в сторону безнадежно погубленное фишю, Ева взяла склянку с мазью из зверобоя. Зачерпнув лекарство, она нанесла его на царапину. Ее пальцы замерли, – кожа Адама оказалась удивительно теплой и нежной. «Я касаюсь его кожи», – мелькнуло у нее в голове.

Адам даже не поморщился.

– Леди Булман?

– М-м?

– Почему двое?

Ева замерла, будто пол под ней вдруг исчез, и она повисла в воздухе.

Почему двое мужчин, спросил Адам. Он хотел знать.

А Еве хотелось, чтобы он знал.

– Мне были нужны деньги, чтобы заботиться о семье. А играя на сцене, не наживешь богатства, преподобный Силвейн.

– Почему? – настойчиво, нетерпеливо повторил пастор. В его голосе слышалось волнение, едва ли не отчаяние.

Еву охватило смятение. Сдержанная, как и Адам, она не привыкла делиться своими чувствами и мыслями. Раскаяние и сожаление – непозволительная роскошь для женщины, которая всегда обдумывала каждый свой шаг, пытаясь выжить в этом жестоком мире. Как дикий зверек, остерегающийся людей, Ева не решалась довериться Адаму.

– Почему я выбрала этих двух мужчин или почему я не стала добродетельной швеей, горничной или цветочницей? – произнесла она чужим, дрожащим голосом.

– И то и другое, – отрывисто бросил Адам.

Она протяжно вздохнула.

– Шить я не умела, а на жалованье горничной или заработок цветочницы не прокормишь семью, нам пришлось бы голодать.

– А мужчины? – спросил пастор мягким, ласковым голосом, манящим, словно дорога, по которой хотелось идти хотя бы только для того, чтобы увидеть, куда она ведет.

В этот миг Ева вдруг поняла, что с Адамом можно чувствовать себя в безопасности. До известной степени, разумеется.

Она попыталась справиться с волнением.

– Ну, понимаете… Шеймус оказался в беде. Не по своей вине, конечно. Как всегда, – сухо добавила она. – Мой брат – само очарование, у него доброе сердце, но он бывает немного… взбалмошным. Одним словом, он оказался в тюрьме. Один влиятельный господин, член парламента, обещал вызволить Шеймуса, если я соглашусь бросить сцену и стать его любовницей. Он сдержал слово: мой брат вышел на свободу и с тех пор шатается по стране, ввязываясь во всевозможные истории мне на горе. А второй мужчина… пожалуй, можно сказать, добился моего расположения богатством и влиятельными связями.

Ева подняла глаза, стремясь угадать по лицу пастора его мысли. Разумеется, лицо Силвейна оставалось непроницаемым, словно маска.

Однако он с напряженным вниманием слушал ее исповедь.

– Мой первый покровитель весьма любезно дал мне свободу, расторгнув наше соглашение, – он начинал стареть, и ему захотелось уйти на покой, переехать за город. После этого я смогла посылать больше денег Коре. Понимаете, я тревожусь за Кору. Это моя сестра. У нее столько детей и вдобавок… Затем второй мужчина познакомил меня с графом Уэрреном, за которого я вышла замуж.

Ева умолкла. В комнате повисла тишина.

Адам сидел неподвижно, с застывшим лицом, лишенным всякого выражения.

Ева почувствовала, как кровь горячей волной прихлынула к щекам.

– Я понимаю, моя история ужаснула бы почти всех ваших знакомых. Однако она мало чем отличается от истории жизни многих молодых женщин, которых подтолкнула к замужеству нужда, преподобный Силвейн. Моя судьба могла оказаться куда более плачевной. Вспомните Мэри О’Флаэрти. Оба моих покровителя были достойными людьми. И я предпочла бороться, чтобы выжить и спасти своих близких от неминуемой смерти в нищете.

Ева принялась медленно, осторожно накладывать мазь на рану. Она ждала вердикта. А в роли судьи выступал тот, кто уверял, что никогда не судит.

Адам не показывал своих чувств. Рука его вовсе не казалась напряженной. Мягкий рассеянный свет придавал кухне уют, создавая ощущение покоя.

В наступившей тишине Ева вдруг необычайно остро почувствовала, что близость Адама и тепло его кожи действуют на нее как настойка опия. Ее вновь охватило опасное желание сбросить с себя броню, раскрыться, слиться с ним, раствориться в нем.

– Порой судьба не оставляет нам выбора, и мы следуем единственно возможным путем, однако наши поступки, даже подсказанные любовью, делают нас отверженными, – тихо произнес пастор.

Медленно подняв голову, Ева встретила его взгляд.

В глазах Адама читалось понимание, и ей внезапно открылось: никто не расспрашивает священника о нем самом. Никто не видит его подлинного «я». Прихожане стремятся найти ответы на свои вопросы, их волнуют собственные желания и нужды. Пастор для них – человек, достойный доверия, обладающий определенными качествами, такими, как доброта, надежность и красивая наружность. Они находят в нем то, в чем нуждаются.

И она не исключение.

– Вы, должно быть… одиноки, – вырвалось у нее. Она не добавила: «как и я». Ева знала, что Адам угадал ее мысль.

И почему только ей казалось, что его синие глаза похожи на тихие озера? Впрочем, вода наделена могучей силой, она вольна подбросить ввысь на гребне или затянуть на дно, швырнуть в пучину или вынести на спасительный берег.

– Две, – прошептал он. В его тихом голосе слышалась решимость шахматиста, сделавшего ход. Губы Евы удивленно приоткрылись. – Это и мое число, леди Булман.

Они посмотрели друг другу в глаза.

Ева сидела так близко, что могла различить крошечный шрам около его уха. Или разглядеть, что его черные ресницы золотятся на концах. Рассматривая лицо Адама, она вдруг ощутила острую щемящую боль.