Лакомный кусочек - Маргарет Этвуд

— Ты знаешь, где мы? — спросила она с тревогой в голосе.

— Да, — ответил он, — мы почти пришли.

Они миновали еще один переход — под аркой. После наполненных экспонатами, сверкающих позолотой восточных залов тот, в котором они сейчас оказались, выглядел несколько тусклым и пустым. Увидев стенные фрески, Мэриан догадалась, что это отдел Древнего Египта.

— Я время от времени заглядываю сюда, — сказал Дункан, обращаясь как бы к себе самому, — чтобы поразмышлять о бессмертии. А вот мой любимый саркофаг.

Мэриан взглянула через стекло на расписной золотой лик, изображенный на саркофаге. Глаза, обведенные темно-синими линиями, были широко раскрыты. Они смотрели на Мэриан с выражением безмятежной пустоты. На саркофаге же, на уровне груди мумии, была изображена птица с распростертыми крыльями; каждое перышко было тщательно выписано; такая же птица была нарисована на бедрах и еще одна — на ногах. Остальные детали росписи были гораздо мельче: несколько оранжевых солнц; позолоченные фигурки, увенчанные коронами, сидящие на тронах или плывущие в ладьях; орнамент из странных знаков, похожих на человеческие глаза.

— Какая красивая! — сказала Мэриан и тут же усомнилась: искренне ли она это говорит? Фигура под стеклом чем-то походила на утопленницу, ее золотистая поверхность отбрасывала блики…

— По-моему, это мужчина, — сказал Дункан. Он отошел к следующей витрине. — Иногда мне хочется жить вечно. Тогда совсем не надо беспокоиться о Времени. О Изменчивость! Почему человек столько лет пытается преодолеть время, но не научился даже останавливать его?..

Она подошла посмотреть, что он разглядывает. Этот саркофаг в стеклянной витрине был раскрыт; можно было рассмотреть сморщенную фигурку. С головы мумии сняли пожелтевшие льняные бинты, и обнажился череп, обтянутый сухой кожей, с пучками черных волос. Все зубы были на месте.

— Отлично сохранившийся экземпляр, — заметил Дункан тоном эксперта. — Сейчас никто не может добиться подобной мумификации, хотя некоторые мошенники и делают вид, что берутся за такую работу.

Мэриан пожала плечами и отвернулась. Она была заинтригована, но не самой мумией (ей не доставляло никакого удовольствия разглядывать подобные экспонаты), а интересом, который проявлял к мумии Дункан. Ей вдруг пришло в голову, что, если протянуть руку и коснуться его, он рассыплется в прах.

— У тебя какой-то патологический интерес ко всему этому, — сказала она.

— К смерти? Что же тут патологического? — сказал он, и голос его прозвучал неожиданно громко в пустом зале. — Совершенно естественный интерес к совершенно естественному явлению. Как тебе известно, нам всем суждено умереть.

— Но смаковать смерть — противоестественно, — возразила она, повернувшись к нему. Он смотрел на нее с усмешкой.

— Не принимай меня всерьез, — сказал он, — я ведь уже предупреждал тебя. Пойдем-ка, я покажу тебе символ материнского чрева, который я тут нашел. Надо будет показать его Фишу. Он грозится опубликовать в журнале «Исследования по эпохе викторианства» статью под названием «Символ матки в произведениях Беатрис Поттер». Ему надо помешать.

Дункан потащил ее в угол зала. Сперва в быстро меркнущем свете зимнего дня она не могла рассмотреть того, что лежало под стеклом. На первый взгляд это было похоже на груду камней. Потом она увидела, что это скелет, кое-где покрытый кожей, он лежал на боку, подтянув колени к подбородку. Скелет окружали глиняные горшки и бусы; он был маленький, как ребенок.

— Этот — старше пирамид, — сказал Дункан, — он сохранился, погребенный в песках пустыни. Когда мне окончательно осточертеет жить, я пойду и зароюсь в песок. Или в книги. Но у нас город слишком сырой, здесь все гниет.

Мэриан наклонилась к витрине. Было что-то жалкое в чахлой фигурке с выступающими ребрами, ссохшимися ногами и выпирающими ключицами — совсем как на фотографиях узников концентрационных лагерей или голодающих в малоразвитых странах. У нее не возникло желания прижать скелетик к груди, но она почувствовала к нему щемящую жалость.

Подняв голову и взглянув на Дункана, она вздрогнула от ужаса: он тянул к ней руку. В соседстве с мумией его худоба наводила на неприятные ассоциации, и Мэриан невольно отодвинулась.

— Успокойся, — сказал он, — я не покойник, восставший из гроба. — Он погладил ее по щеке и грустно улыбнулся. — Беда в том, что, прикасаясь к живой человеческой плоти, я не могу сосредоточить свое внимание на ее поверхности, а углубляюсь мысленно внутрь. Пока думаешь только о коже, все в порядке, но стоит подумать о том, что под ней…

Он наклонился, чтобы поцеловать ее. Она повернулась, приникла головой к плечу его зимнего пальто и закрыла глаза. Сейчас он казался ей еще более хрупким, чем обычно, и она боялась слишком крепко его обнять.

Паркетный пол затрещал, Мэриан открыла глаза и встретила строгий, сверлящий взгляд служителя в синей форме, подошедшего к Дункану.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он вежливо, но твердо, трогая Дункана за плечо, — в зале мумий целоваться запрещено.

— Извините, — сказал Дункан.

Они пошли назад через лабиринт коридоров и комнат и очутились на главной лестнице. Из галереи на противоположной стороне выбежали школьники со складными стульями; увлеченные этим бурным потоком, Мэриан и Дункан под громкий топот маленьких ног, среди взрывов оглушительного смеха, спустились вниз по мраморным ступеням.

Дункан предложил пойти выпить кофе, и теперь они сидели за грязным квадратным столиком кафе в окружении нарочито мрачных студентов. Мэриан так привыкла связывать кофе с обеденным или кратким утренним перерывом в конторе, что она поневоле ждала появления за столиком рядом с Дунканом троицы дев.

Дункан помешал ложкой свой кофе.

— Хочешь сливок? — спросил. он.

— Нет, спасибо, — сказала Мэриан, но тут же подумала, что сливки питательны, и подлила немного в свою чашку.

— Знаешь, по-моему, мне следует переспать с тобой, — непринужденно сказал Дункан, кладя ложку на стол.

Мэриан внутренне сжалась. Она оправдывала то, что происходило между нею и Дунканом (а что, собственно, между ними происходило?), тем, что все это, на ее взгляд, было абсолютно невинно. В последнее время ей стало казаться, что невинность как-то неопределенно связана с одеждой: границы определялись воротником и длинными рукавами. Оправдываясь перед собой, она обычно воображала, как будто говорит об этом с Питером. Вот он ревниво скажет: «До меня дошло, будто ты встречаешься с каким-то тощим студентом?» А она ответит: «Перестань, Питер, это абсолютно невинные встречи. Ведь мы с тобой поженимся через два месяца». Или через полтора. Или через месяц.

— Перестань, Дункан, — сказала она, — это невозможно. Ведь я через месяц выхожу замуж.

— Это твое личное дело, — сказал он. — И меня оно не касается. Я о себе забочусь, а не о тебе.

— Вот как? — она невольно улыбнулась. Все-таки поразительно, до какой степени он не считается с ней!

— Конечно, не о тебе. Меня привлекает сама идея. Ты лично не пробуждаешь во мне ни любви, ни даже желания. Но мне кажется, что ты женщина опытная и к таким вещам относишься со знанием дела и разумно — словом, трезво и спокойно. В отличие от некоторых. А мне будет полезно наконец разделаться с моими сексуальными затруднениями.

Он насыпал на стол сахар и указательным пальцем чертил по нему узоры,

— С какими именно?

— Возможно, во мне дремлет гомосексуалист? — он на секунду задумался. — Или гетеросексуалист? Так или иначе, что-то во мне дремлет. Не знаю отчего. Конечно, я уже не раз пробовал, но каждый раз меня одолевали мысли о бессмысленности этого шага, и у меня пропадала охота. Когда доходит до дела, мне хочется лишь одного: спокойно лежать и смотреть в потолок. Когда мне надо писать курсовую, я думаю о сексе, а когда наконец затащу — по обоюдному согласию — какую-нибудь девицу в уголок или под куст и начинаю делать все, что положено, и кульминация уже близка, мне в голову вдруг лезет мысль о курсовой. Я знаю: и то, и другое нужно лишь для того, чтобы переключиться и отвлечься, но от чего отвлечься — этого я не понимаю. К тому же все мои партнерши слишком интересуются литературой, потому что слишком мало читают. Всякому, кто много читает, известно, что подобные сцены изображались в литературе неоднократно и всем надоели до тошноты. Как можно дойти до такой банальности? Когда я вижу, как девица обмякает, напрягается, ею овладевает страсть, я думаю: очередная имитация. И у меня всякий интерес пропадает. Или еще хуже — меня разбирает смех. А они устраивают сцены.

Он стал задумчиво облизывать свои липкие пальцы.

— А почему ты считаешь, что со мной будет иначе?

Мэриан почувствовала себя опытной, искушенной женщиной, этакой медсестрой. «Мне не хватает только крепких туфель, крахмальных нарукавников и кожаного саквояжа со шприцем», — подумала она.