Дорога на высоту - Инна Кинзбурская

Я не знаю, что говорить и как говорить после этих слов, но она продолжала рассказывать о себе, о них, и я слушала. А потом мы говорили с Н.Н. По телефону я вмиг узнала его по манере каламбурить.

-- Пишешь? -- спросил он.

-- Стучу, -- признаюсь я. -- Купила машинку.

-- Ну, и до чего достукалась?

-- Да вот, настучала книжонку. Но с изданием в Израиле, сам знаешь... Хотела передать с кем-нибудь в Союз, не берут -- тяжесть.

-- Писать надо легкие вещи.

-- Да уж куда легче -- граммов триста.

Говорить с ним было легко, словно в последний раз мы встречались не тридцать лет назад, а на прошлой неделе.

И сейчас нам легко с ними, и зря я боялась встречи.

-- До шаббата осталось девять часов, -- сказала А. -- Так что я вас бросаю, мне нужно успеть.

-- Ради Бога, о чем ты говоришь! Мы тебе все сейчас переделаем. Только сменю платье.

А. секунду помедлила.

-- Знаете что? Раз у меня будут такие помощники, я дарю вам час. Даже полтора. Н-ка, покажи им город. И парк. Обязательно парк.

Мы согласны. Мы любим новые города. И парки. Мы еще так мало знаем страну, хотя живем здесь уже полтора года.

-- Спускайтесь вниз, -- сказал Н.Н. -- Я сейчас подгоню машину.

Он открывает нам дверь серебристой комфортной удобной машины, и мы садимся, муж рядом с ним, я сзади. Я смотрю на его кипу, она прямо передо мной.

Еще когда мы говорили по телефону, я спросила у А.:

-- Как это случилось? Как вы пришли к вере?

-- Да вот -- пришли... Жена сына -- душой. Она приняла Бога душой. А мы с Нкой -- разумом.

Как это разумом? Вера в душе -- это привычно. А так -- мне непонятно. Я спросила у мужа, понятно ли ему, он сказал, что не знает, как это объясняет Н.Н., но может предположить.

-- Представь себе, что существует некий разум, по сравнению с которым мы -ничто. Можешь ты себе такое представить?

-- Ну, допустим...

-- Мог этот разум создать нашу вселенную?

-- Наверное.

Муж предположил верно, я уже знаю это, но мне все равно невозможно понять, как мог он, Н-ка, наш Н-ка...

-- Н-ка, -- твержу я, глядя на его кипу, -- ты был инженер...

-- Я и есть инженер. И как инженер строю свой вариант. Мир -- это гигантская система, в ней все слажено и взаимосвязано. Она не могла появиться сама по себе, ее должен был кто-то создать. Поверь, я построил немало систем управления, ни одна, даже самая простая, не могла возникнуть сама, вдруг.

Мы едем по длинной главной улице, Н.Н. показывает нам город. Он красив и зелен, и похож на многие города в Израиле, расположенные на равнине. Нарядные витрины плывут мимо меня, как в тумане.

-- Странно, -- говорю я, -- поверить в высший разум -- от разума. По здравому размышлению.

-- Почему -- странно? -- Н.Н. не поворачивает ко мне головы. -- По здравому размышлению только так и можно объяснить существование нашего мира и все, что в нем происходит.

-- Но как, как ты к этому пришел? С чего это началось?

-- Я думал... Как-то я так устроен, что думаю.

-- Но мы же раньше думали одинаково. Мы ни во что не верили.

-- Что значит -- не верили? Мы верили, но в нечто другое.

-- Ах, ну конечно, мы верили в светлое будущее.

Он не откликается на иронию, возможно, моя реплика кажется ему очень уж тривиальной. А может, он просто не хочет прерывать свою мысль.

-- Ты считаешь, что живой мир создан по воле слепого случая?

-- Почему случая и почему слепого? -- вмешивается муж. -- Были в наличии определенные условия, затем работали законы наследственности и изменчивости.

-- И все это длилось миллионы лет? -- спрашивает Н.Н. с явной иронией в голосе.

-- Конечно. Миллионы.

-- Ну вот, видишь, ты веришь в это, -- Н.Н. делает ударение на слове "это", -- а я верю в то, что мир -- чье-то творение, задуманное и реализованное.

-- Но почему же оно так несовершенно? -- спрашиваю я.

-- Что ты! В природе все удивительно гармонично.

-- И особенно в среде человеческой, -- замечает муж. -- Тоже часть природы, между прочим.

-- Мы с тобой инженеры, -- спокойно говорит Н.Н. -- Скажи честно, все, что мы делали, сразу было верхом совершенства? Всегда требовалась обкатка, доводка.

-- Ничего себе шуточки -- доводится человек.

-- Что делать? Такая у человека миссия.

Н.Н. тормозит, и мы выходим из машины.

-- Вот -- это наш парк, -- говорит он и делает широкий жест рукой, как бы приглашая нас войти. Так, наверное, открывают ворота рая -- благословен входящий.

Мы вступаем в огромный тенистый парк и любуемся деревьями в несколько обхватов. Мы знаем, что в землях Палестины давно уничтожили сады и леса, было здесь голо и пусто. Вновь сажать деревья стали уже в новые времена. А парк, по которому мы идем, похож на вековой. Такие деревья выращивают сотни лет.

-- Сколько же лет этому парку? -- спрашивает муж.

-- А как вы думаете?

Н.Н. смотрит на нас лукаво -- вот и попались. Не отгадаете.

-- Трудно сказать...

-- Этим деревьям примерно шестьдесят дет, -- произносит Н.Н. с гордостью, словно самолично сажал их и холил.

-- Шутишь?

-- Иногда я говорю серьезно.

-- Не может быть...

-- Спили любое и проверь по кольцам.

-- Сейчас? -- Все-таки мы не можем обойтись без шуток.

-- Этот парк -- одно из чудес Израиля, -- опять серьезно говорит Н.Н.

В другой раз я бы непременно сказала что-то совсем о других чудесах, которыми одарила нас наша историческая родина.

Мы приехали сюда, на землю наших отцов, как было предсказано в великой книге ("Это поразительно, -- сказал Н.Н., -- еще тогда было предсказано, что возвращение будет с Севера"). Но зачем мы приехали?

Она отторгает нас, эта земля, и понять и осознать это невозможно. Мы не нужны ей.

Наш друг, тот самый врач, что не может себя найти здесь, сказал мне с тоской: "Я смотрю иногда телепередачи из той страны. Все чужое. Уже чужое. Но и здесь -- не свое. Или мы -- не свои?"

А одна моя знакомая -- она выросла в маленьком городке, жила с бабушкой из еврейского местечка и всю жизнь несла в душе магию своего еврейства -сказала мне с еще большей тоской: "Ну что ж, мы будем доживать, немилые здесь и с тем, что нам немило".

Но для чего-то же мы приехали. Чья-то рука привела нас на эту землю. Или мы опоздали, или мы приехали поздно, и потому земля отцов не принимает своих блудных детей? Но блуждали мы не по своей воле. А если бы раньше, если бы хоть чуточку раньше, как Н.Н.? Он, похоже, здесь не чужой.

Но ничего этого я не говорю. Парк прекрасен, он действительно чудо, и мне не хочется ни говорить, ни думать сейчас о неприятном. Мне хорошо идти в тени деревьев в этот знойный день и хочется верить в доброе чудо. Может, оно случится и с нами -- это доброе чудо.

Мне приятно смотреть на Н.Н. и слушать его. Он показывает нам парк, словно сам сотворил это чудо, более того, сотворил его специально для нас и дарит его нам. Я благодарна ему за этот дар. У меня на душе благость.

Н.Н. доволен, что мы радуемся его дару. Но странно -- в том, что при дарении ему нужна обратная связь, я не узнаю того человека, которого знала. Который был нашим Н-кой.

Но я внемлю тому, что он говорит, а говорит он, в основном, мне одной, потому что понимает, что его слова не находят отклика в моем критичном и инакомыслящем муже.

-- Я никогда не перестаю удивляться каждому листочку и восхищаться каждым листочком. Он сложнее и совершеннее любой системы, которую создал человек.

-- И которую может создать? -- спросил муж.

-- И которую может создать.

Домой мы возвращаемся с цветами -- большим букетом алых роз. А. принимает их с благодарной, мягкой, такой знакомой улыбкой.

-- Хотели, -- сказала я, -- зайти купить что-нибудь к столу, но боялись попасть впросак.

-- Правильно: "ле кашер", -- это она говорит с полуулыбкой, слегка ироничной -- о столь важных вещах нельзя говорить походя. Она чуть-чуть насмехается над необходимостью делать то, что положено, и благодарна мне, что я не поставила ее в сложное положение: и есть нельзя, и -- куда девать?

Но речь о кашруте уже зашла, и я спросила:

-- Вы соблюдаете все законы кашрута?

-- По крайней мере стараемся. Может быть, для себя мы не соблюдали бы все так строго, но -- дети... Если мы хотим, чтобы они у нас ели, мы должны делать все, как положено. Они должны быть уверены, что у нас все, как надо.

Дети... дети... Я понимаю. Их нельзя оттолкнуть, иначе можно и потерять. Кто из них раньше ступил на дорогу, что ведет к Всевышнему -- отцы или дети? Кто первый воскликнул: "О!"? Н.Н.? Сын? Я хочу это знать, но я не спрашиваю. Завтра мы идем в гости к их сыну, в его семью, мы приглашены на вторую шаббатнюю трапезу. Может быть, я что-нибудь пойму сама.

Я иду на выделенную нам территорию, меняю платье, в котором приехала, на легкий спортивный костюм, возвращаюсь на кухню, готовая выполнить любое распоряжение хозяйки. Но А. оглядывает меня с сомнением.

-- Нет, пожалуй, на кухне я сама. Когда будем накрывать на стол, поможешь.