Спасти Москву! Мы грянем громкое Ура! - Герман Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но вы же газетчики, господа, — голос Петра Васильевича стал ехидным, — состряпав гадость, вы не удосужились ее проверить! Погнались за «жареным»?! Решили тиражи увеличить?! Так всего лишитесь!
— Ваше высокопревосходительство, мы таки немедленно все исправим! Извинимся чистосердечно, опубликуем хвалебные материалы…
— Имя таких жертвователей должно быть известно всем, господин премьер-министр!
— Больше не повторится…
— Хорошо, господа, я вам верю! Надеюсь, что мы больше не встретимся по подобному поводу!
Побитыми собаками выходили из кабинета председателя правительства редакторы. В последних словах Петра Васильевича для них явственно прозвучало: «Идите и не грешите, сукины дети!»
Тешин
— Я не думала, что потомки храбрых гуситов превратятся в мокрые тряпки! — Настена сцепила пальцы, женское лицо исказила гримаса бессильной ярости. — Твои же легионеры не желают сражаться, легли под большевиков как дешевые уличные проститутки. Ну что ты молчишь, Иржи, скажи что я не права, и твои солдаты возьмут в руки оружие?!
Колер ничего не ответил на горячечный шепот жены, только желваки ходили на скулах, да хмурил брови.
Крыть было нечем, и слов утешения не находилось — скажи кто ему о том полгода тому назад, не только бы не поверил, в лицо бы плюнул.
— Ян Жижка и Прокоп Великий вас на том свете приветят — выпорют, как сукиных детей! Струсили, забились по домам, как тараканы за печкой, и ждете чего-то!
Бывший капрал чешских легий угрюмо засопел — крыть было нечем. Жена права во всем — русские, казаки и сибиряки отчаянно сражались и смогли отстоять свой дом, а они подняли руки перед красным нашествием, предпочтя сохранить свои жизни.
Нет, поначалу даже воевали упорно, закрепившись на перевалах, но как красные, русские и немцы поднажали хорошо, то чехи живо сдали позиции.
В ноябре правительство покинуло Прагу, эвакуировалось в Италию, ибо австрийцы отнеслись к чехам крайне враждебно.
Красных встретили со скрытой враждебностью, вот только о сопротивлении никто не думал — первым делом большевики репрессировали классово чуждые элементы — офицеров, полицейских, чиновников, буржуазию и прочих.
Никого не расстреливали, просто забивали в вагоны и гнали куда-то под Варшаву, а по слухам, даже в Заполярье, к Уральским горам поближе.
После такой демонстрации население оккупантам уже не противилось — кому охота отправляться туда, где даже волки хвосты морозят.
— Овцу забрали, яиц им давай, зерна центнер выгребли — мы зимовать-то как будем. Иржи?!
— Перебедуем! Мне паек скоро выдадут, через три дня, — угрюмо отозвался Колер и непослушными пальцами расстегнул воротник гимнастерки с нашитыми красными «разговорами».
Ох, как не хотел идти Иржи на поклон к местному коммунистическому начальству, но пришлось, куда денешься! Голод, как говорят сами русские — не тетка!
Первым делом красные организовали в первом чешском городе, в который они вошли, совдеп, который возглавил приехавший из Москвы Ярослав Гашек.
И сторонников большевизма среди чехов оказалось немало, особенно тех, кто прозябал в нищете или не нашел себе работы.
Население округа живо обложили продразверсткой, дабы обеспечить поставки продовольствия Красной армии и на выдачу пайков совслужащим и рабочим.
Тем же, кто не пользовался доверием власти, паек не полагался, оттого их называли «лишенцами» — русское слово сразу прижилось среди чехов.
Дабы получить паек для пропитания семьи, ставшей больше на рожденную Настеной дочку, Колер пошел в совдеп со справкой из госпиталя в Иркутске, где указывалось, что он получил ранение сабельным ударом в бою с казаками.
И бумажка сыграла ключевую роль — узнав, что Иржи участвовал в боях с белыми казаками, Януш Лотман сразу предложил ему перейти в военную секцию инструктором.
Овцу, яйца и зерно так и не вернули, но от разверстки их сразу же освободили, вписав в бедняки. Наоборот, им стало полагаться семенное зерно весною, как и другим малоземельным крестьянам, что привлекло симпатии целого слоя населения.
Какие уж тут восстания, тем паче чехи хорошо знали, что происходит в соседней Польше. Там шла ожесточенная война и красные перешли к крайним мерам — волнения и мятежи подавлялись без жалости, ЧК свирепствовала, семьи партизан брались в заложники, а самих повстанцев расстреливали пачками, без суда и следствия.
Прикажите разделить судьбу этих безумцев?!
Нет уж, увольте! Чехи — благоразумные люди. Лучше уж выслушать упреки жены, которая как русская, пока не отдает отчета, чем разделить судьбу тех, кто ослепленный ненавистью и дуростью пытается противостоять неодолимой силе.
Нет, лучше потерпеть и дождаться освобождения — вдруг те же венгры смогут опрокинуть большевиков, или союзники — англичане или французы придут на помощь…
Москва
— Лев, у меня для тебя есть хорошая новость, очень хорошая! — Глеб Бокий, начальник секретного отдела ВЧК прямо светился от распиравшей его радости. — Я нашел твоего кровника, он уже сделал отличную карьеру, прямо как наш Тухачевский!
— Даже так?! Наш «друг» спешит упрочить свое положение поближе к недобитому императору?!
— Вроде бы, — Бокий пожал плечами. — С майора он возрос до полковника и флигель-адъютанта и стал командиром лейб-кирасирского полка. Пришел на смену Арчегову, голову даю на заклание! Тот еще, судя по всему, не оклемался от ранения в голову.
— Все может быть, Глеб…
Единственный глаз на изуродованном лице Мойзеса горел сатанинским огнем. Чекист тяжело поднялся из кресла, и, сильно прихрамывая, подошел к окну. Зачем он это сделал, Бокий так и не понял. Рассмотреть что-нибудь через грязное, с потеками, не мывшееся, видно, с семнадцатого года, когда здесь еще размещалось страховое общество «Россия», было совершенно невозможно. И от этого, даже в самые яркие дни, в комнате царил любимый его заместителем полусумрак.
— Жаль, что в свите осведомителя потеряли, — пробормотал Мойзес, но тут же улыбнулся волчьим оскалом изуродованного рта. — Хотя все равно идиот, раз так попался и нам, и французам. Застрелился и хорошо, пусть на Париж косятся.
— Сейчас у них с беляками любовь полная, долги списали, транспорты с оружием шлют. А нам лишняя головная боль — как бы боком не вышло в самое ближайшее время!
— Не начнут, Глеб! Я в этом твердо уверен. Они будут ждать до последнего. Или мы с Рейна до Сены дойдем, или нас к Эльбе обратно погонят. Поверь, так и будет!
— Будет так будет, — в голосе Бокия не слышалось уверенности в истинности произнесенного товарищем умозаключения. Последние дни он не находил себе места — когда все идет слишком хорошо, это еще не «хорошо» и внушает подозрение.
— Я знаю это, Глеб. Поверь мне, — голос Мойзеса звучал глухо и отрешенно, и Бокий немедленно уверовал, как неофит в пророчество жреца, что только на глазах распотрошил жертву.
— Арчегова нужно убрать, он свою роль отыграл, — Мойзес снова улыбнулся волчьим оскалом. — Лишняя кукла на подмостках. Он слишком шустрый — обман Троцкого великое дело, и нужное для нас… Тогда необходимое, но уже не сейчас. Когда мавр сделал свое дело…
— То мавр должен уйти, — Бокий тоже улыбнулся. — Он зашел слишком далеко, пусть платит собственной жизнью. Лейба — марионетка в чужих руках, которым мы, к сожалению, ничего не можем сделать.
— Не забегай вперед, Глеб. Троцкий не по нашим зубам! Хорошо, что его не пристрелили. Он нужен!
— Пока не разрушит Европу?!
— Таки верно, — ухмыльнулся Мойзес и возбужденно потер чуть потные руки. — Пока не разрушит Францию, трогать его нельзя. А там можно и успеть перехватить.
— Успеем…
Бокий машинально оглянулся на запертую дверь, хотя знал, что та закрыта. Но разговор шел о очень важных делах, а потому они с Мойзесом в таких ситуациях не договаривали или прибегали к намекам, ибо, находясь на Лубянке, нельзя было быть уверенным, что в один далеко не прекрасный для них день все же смогут подслушать.
— С Арчеговым у нас могут возникнуть трудности.
— При чем здесь мы? — делано удивился Мойзес. Бокий опешил в первую секунду, решив, что он не так понял своего подельника, а потому осторожно спросил:
— Но ты же сам сказал, что его нужно отправить в «штаб генерала Духонина»?!
— Говорил, но при чем здесь мы? Это за нас прекрасно сделают другие. Помнишь майские дни в Иркутске, когда там из винтовок двух генералов выцелили? Ведь и в Берлине в Троцкого такой же снайпер стрелял — покушения-таки под копирку сделаны?
— Ты хочешь сказать, что эти акты мог сделать один человек? Но этого не может быть!
— Может, еще как может — если он на этих делах руку здорово набил! Заметь — ни один выстрел у него не пропадает даром!
