Танго старой гвардии - Артуро Перес-Реверте

— Полагаю, ты не в первый раз получаешь от женщины такие подарки?

Он взглянул на нее невозмутимо — даже с чуть преувеличенным бесстрастием.

— Не знаю… Не помню.

— Ну, еще бы. Если бы вспомнил, я бы тебя не простила.

Недалеко от берега было много кафе и ресторанчиков — иные ближе к ночи обретали сомнительный вид. Из-под узких, отогнутых книзу полей шляпки, обрамлявшей лицо, Меча взирала на мужчин, которые без пиджаков, в жилетах и кепках сидели у дверей своих домов или на скамьях неподалеку от пароконных ландо и фаэтонов: на площади располагалась биржа извозчиков. Много лет назад Макс слышал, как родители говорили, что в таких местах постигается философия разных наций — меланхолических итальянцев, опасливых евреев, упрямых и грубых немцев, испанцев, одурманенных завистью и убийственным высокомерием.

— Они все еще причаливают к этому берегу, как когда-то мой отец, — сказал он. — Лелея свою мечту. Многие отстают на полдороге, гниют, как этот баркас, занесенный илом. Поначалу посылают деньги женам и детям, оставленным в Астурии, в Калабрии, в Польше… Потом жизнь постепенно гасит их, и они исчезают. Умирают в каком-нибудь грязном кабаке или в грошовом борделе. Сидя в одиночестве за бутылкой, которая никогда ни о чем не спрашивает.

Навстречу шли четыре прачки с огромными корзинами влажного белья, и Меча смотрела на их до срока состарившиеся лица, на распухшие от мыла и щелока руки. Каждую Макс мог бы назвать по имени, о каждой рассказать в подробностях. Именно такие лица и руки — такие и подобные им — видел он вокруг себя все свое детство.

— Женщинам, по крайней мере, тем, кто хорош собой, легче подстроиться к новым обстоятельствам, вписаться в них. В течение определенного времени, конечно. Потом одни — те, кому повезло, — превращаются в увядших наседок. А кому не повезло — в «рюмочниц», самое меньшее. Или самое большее — это зависит от того, как посмотреть.

От этих слов она снова взглянула на него со вновь пробудившимся вниманием:

— Здесь много проституток?

— Ну, представь себе, — Макс обвел рукой все вокруг. — Это же край эмигрантов, и большая их часть — одинокие мужчины. Есть фирмы, специализирующиеся на вывозе женщин из Европы. Самой влиятельной руководит еврейка Цви Мигдал, она занимается главным образом польками, румынками и русскими… Женщин покупают за две-три тысячи песо и меньше чем за год отбивают эти деньги.

Послышался сухой, невеселый смешок Мечи.

— Интересно, во что обошлась бы им я?

Макс не ответил, и еще несколько метров они прошли в молчании.

— Чего ты ждешь от будущего?

— Я хотел бы как можно дольше оставаться в живых, — пожав плечами, чистосердечно отвечает он. — И обладать тем, что мне необходимо.

— Ты не вечно будешь молод и красив. Придет старость. Что тогда?

— Меня это не беспокоит. Есть заботы поважнее.

Макс покосился на нее: Меча шла, жадно рассматривая все вокруг и даже приоткрыв рот от удивления перед тем, сколько нового неожиданно предстало перед ней. Ему показалось, что с внимательностью охотника, уже предвкушающего тяжесть ягдташа с добычей, она старается навсегда запечатлеть в памяти все — протянувшиеся вдоль заржавленных рельсов железнодорожного полотна зеленые и синие, кирпичные и деревянные домики под цинковыми крышами; кусты жимолости в двориках за оградой; стены со вмазанными в гребень осколками битого стекла; платаны и усыпанные красными соцветиями эритрины, через равные промежутки оживлявшие улицы. Меча Инсунса медленно шла посреди всего этого, всматриваясь в каждую подробность с живым любопытством и вместе с тем не изменяя своей обычной томности, сквозившей в каждом движении и воспринимавшейся так же естественно, как три часа назад, когда в комнате Макса она с невозмутимым спокойствием королевы в своей опочивальне разгуливала голая. В прямоугольник солнечного света, падавшего из окна, были четко вписаны удлиненные линии стройного, восхитительно-гибкого тела с мягким руном, золотящимся на лобке.

— А ты? — спросил Макс. — Ты ведь тоже не всегда будешь молода и красива.

— У меня есть деньги. И были еще до того, как я вышла замуж. Теперь это «старые деньги», они, как говорится, привыкли к самим себе.

Она отвечала, не замявшись ни на миг, отвечала спокойно и отстраненно. И слова выговаривала с легким пренебрежением.

— Ты бы удивился, узнав, до чего деньги упрощают жизнь.

Он рассмеялся:

— Могу себе представить.

— Нет. Боюсь, не можешь.

Они расступились, пропуская разносчика льда. Тот шел, перегнувшись на один бок под тяжестью взваленного на плечо, огромного, сочащегося влагой кувшина в резиновой оплетке.

— Ты права, — согласился Макс. — В шкуру богатых не влезешь.

— Мы с Армандо не богатые. Мы, что называется, обеспеченные.

Макс задумался об отличии. Они остановились перед балюстрадой, вившейся параллельно дороге вверх по склону Рочи. Оглянувшись, он убедился, что исполнительный Петросси тоже затормозил чуть поодаль.

— Ну-у, как тебе сказать… — Она глядела на баркасы, шаланды и вздымающуюся за ними громадину моста Авельянеда. — Армандо — интереснейший человек. Когда мы познакомились, он уже был очень известен. Рядом с ним тебя словно подхватывает какой-то вихрь… Друзья, громкие премьеры, путешествия… Разумеется, я бы сама испробовала все это когда-нибудь. Но раньше, чем я предполагала, он увел меня из отчего дома и открыл мне жизнь.

— Ты его любила?

— Почему ты говоришь в прошедшем времени? — сказала Меча, не сводя глаз с моста. — Да и вообще странновато слышать такой вопрос из уст жиголо, за плату танцующего в отелях и на лайнерах.

Макс пощупал тулью с изнанки — уже высохло. И, слегка надвинув на правый глаз, надел шляпу.

— Почему я?

Меча — так, словно ее занимала любая мелочь, — следила за его движениями неотступно. Смотрела внимательно и изучающе. Когда Макс задал этот вопрос, в ее глазах сверкнула искорка веселья.

— Я знала, что у тебя есть шрам еще до того, как увидела его.

И при виде растерянности, охватившей Макса, чуть обозначила улыбку. За несколько часов до этого, обходясь без вопросов и комментариев, она ласкала эту отметину на его теле, водила по ней губами и языком, слизывала капли пота, блестевшие на обнаженном торсе, чуть выше рубца от пули, полученной семь лет назад, когда легионеры карабкались по крутому склону меж валунов и кустов, а в воздухе уже рассеивалась дымка утреннего тумана, возвещая наступление Дня усопших.

— Есть мужчины, которые таят что-то такое во взгляде или улыбке, — добавила она, как бы сочтя, что собеседник заслуживает разъяснений, и снизойдя до них. — Мужчины, которые словно несут в руке чемодан — невидимый, но увесистый.