Кто правит бал - Фридрих Незнанский

Грязнов давил Гвоздю на грудь, а Глоба, с трудом преодолевая отвращение, через носовой платок делал искусственное дыхание изо рта в рот.

То ли у Глобы получилось дышать, то ли Гвоздь решил еще пожить пока, но из горла его выплеснулся щедрый мутный фонтан и он, закашлявшись, попытался вырваться из крепких объятий сыщиков.

— За что? — Он снова натужно закашлялся и, перевернувшись на живот, застонал: — Суки.

Оперативники завернули Гвоздя в первый попавшийся плед и на руках отнесли в машину — идти самостоятельно он не мог. Поговорить на месте не получилось, да и после оказанного сопротивления Грязнов просто не мог себе позволить роскоши не арестовать его.

Рогозина допрашивали в тот же день. Самый пристальный осмотр дежурного врача ГУВД не выявил ни одной серьезной патологии в его организме. Для своих пятидесяти семи лет он прекрасно сохранился: имел вполне здоровое сердце, хорошие легкие, а купание в довольно теплой воде бассейна не смогло вызвать у него даже обострения радикулита.

Грязнов решил ковать железо, пока горячо, и, даже не заводя в камеру, сразу поволок Гвоздя к себе в кабинет.

Беседа планировалась отнюдь не для протокола, потому все формальности вроде выяснения анкетных данных были опущены. Грязнов с Гвоздем давно знали друг друга. Грязнов брал его за ограбление сети ювелирных магазинов еще лет двадцать назад, будучи сопливым оперативником, а после внимательно следил за карьерой своего подопечного, для которого «грязновская» ходка была третьей, и, собственно, последней. После того он не попадался ни разу — стал большим человеком, «авторитетом», и сроки за него мотали другие.

Гвоздь был мрачен и зол, хотя в спортивном костюме с чужого плеча (оперативники, унося его из клуба завернутым в плед, прихватили по дороге чью-то одежду, но она оказалась не гвоздевской) выглядел скорее смешно, чем злобно. Костюм был ему широк и короток, длинные, поросшие густыми седыми волосами руки чуть ли не по локоть торчали из рукавов, но особенно комично смотрелись мягкие, лимонного цвета тапочки с помпонами. Он кусал губы и поминутно приглаживал свои и без того прилизанные редкие с проседью волосы.

Турецкий по умолчанию передал инициативу Грязнову, а сам уселся в уголке и молча изучал Гвоздя. Грязнов не стал ходить вокруг да около:

— Назови нам фамилию Мефистофеля, и ты свободен как ветер, — предложил он арестованному без предисловий. — Ты ведь не мелкий воришка какой-нибудь, в колонии будешь жить не хуже, чем на воле. Так что нет нам никакого резона тебя по этапу гнать. Тем более ты у нас гарант порядка, посадишь тебя, опять на Москве война начнется. На твой кусок немало охотников. Ну что, убедил?

Гвоздь хмуро взглянул на Грязнова, повернулся и сплюнул сквозь щель в зубах под ноги Турецкому.

— Не на того напал, начальник. Не знаю я никакого Мефистофеля.

— Да брось ты свои блатные замашки, давно ведь уже окультурился: на лимузинах ездишь, в ресторанах кушаешь, с большими людьми общаешься. Или в салонах художественных тоже на пол плюешь?

— Ты мне, начальник, зубы не заговаривай. Ничего не знаю, никого не видел, бизнес у меня легальный, налоги плачу вовремя. Обвинение предъяви по всей форме, тогда и спрашивай, я свои права знаю.

— Зачем ты, Рогозин, нас недооцениваешь? Мы что, устроили облаву по всей Москве, ловили каждого встречного поперечного и у каждого спрашивали: скажи, дорогой друг, кто такой Мефистофель? Слышал ты про такую облаву?

— Не помню. — Гвоздь открыто смотрел в глаза Грязнова, откровенно демонстрируя, что в гробу он его видел со всеми вопросами.

— И не можешь помнить, потому что не было ее. Мы конкретно к тебе шли, конкретно тебя и хотели спросить. Как думаешь, почему?

— Не знаю.

— Да что ты заладил: не помню, не знаю! Стар ты уже в несознанку играть.

— Сказал не знаю, значит, не знаю.

Турецкому показалось, что Гвоздь даже веселится, издевается и получает от этого полное моральное удовлетворение.

Собственно, Грязнов и не ожидал, что Рогозин так вот просто расколется и сдаст Мефистофеля просто по старой дружбе. Скорее, наоборот, именно по старой дружбе он будет доводить его, Грязнова, до белого каления и станет либо тянуть волыну, либо симулировать атеросклероз в критической стадии.

— Ладно, давай по-другому. То, что ты организовал перевозку денег на самолетах «Глобуса», мы знаем. То, что деньги это не твои были, — тоже знаем. Кишка у тебя тонка со всеми твоими стриптизами миллиард баксов собрать. А самолет-то упал, и денежки теперь в полиции под большим амбарным замком хранятся. А кому-то это наверняка не понравилось. — Грязнов сделал паузу, оценивая, какое впечатление произвела на Гвоздя его речь. Пока никакого — Гвоздь нагло ухмылялся, понимая, что доказать его личное участие в этом деле будет весьма проблематично. Но Грязнов и не собирался ничего доказывать. — Теперь мы делаем вот что: тискаем во все газеты и на телевидении, что арестован, мол, известный уголовный «авторитет» Рогозин, который под грузом улик, против него собранных, согласился чистосердечно во всем признаться и назвать всех своих сообщников и заказчиков. А еще пускаем слушок, что Гвоздь хотел кинуть своих хозяев и, если бы не трагическая случайность (полицейские не вовремя подоспели), кинул бы.

— Да кто вам поверит? — возразил Гвоздь, но как-то не очень уверенно.

Грязнов продолжал давить:

— А нам и не нужно, чтобы верили. Мы информацию пробросим и будем ждать. Рот тебе заткнуть они захотят обязательно, не могут не захотеть. Даже если знают тебя как облупленного и уверены в тебе на все сто. Мало ли чем мы тебя достали, а мертвый ты точно уж никому ничего не скажешь. Так что, — потер руки Грязнов, — сажаем мы тебя в Лефортово или вообще выпускаем под подписку о невыезде и ждем, когда тебя придут убивать. Потом следим за убийцами и, глядишь, выходим если не на самого Мефистофеля, то на его связи. А там клубочек потихоньку разматывается, и он уже у нас в каталажке. Только путь этот тернист и кое для кого вообще может оказаться последним. Хотя я тебе клятвенно обещаю, что на твоих похоронах поприсутствую и даже цветы принесу. Гвоздики. Желтые. Ты любишь желтые гвоздики?

Гвоздь молчал, раздумывая. Наглости у него явно поубавилось.

— Гвоздики, говорю, любишь?!

— Нет.

— Ладно, тогда ромашки полевые, согласен? Представь, гроб черного дерева с золочеными ручками… мавзолей, как у Тамерлана, с почетным караулом и надписью «Дорогому Гвоздю от почитателей и соратников»… Только лажа это все, похоронят тебя, может, и с почестями, а потом забудут через неделю, и порастет твоя могилка бурьянами и елками.

— Отстань, начальник, не трави душу. В камеру хочу, голова у меня болит. И адвоката хочу.

— Насчет адвоката это ты зря. Он же у тебя наверняка давно Мефистофелем перекупленный. Он тебя еще быстрее нас сдаст. И в камеру я тебя тоже пока не пущу, а то прибьют тебя прямо сегодня и не получится у меня насладиться последним с тобой разговором. Ты, кстати, почему убегал?

— Инстинкт, — буркнул Гвоздь.

— Надо же, какие ты слова знаешь! Что, от каждого постового шарахаешься на улице? — насмешливо поинтересовался Грязнов. — Или это только на меня у тебя такая реакция?

— Отстань, начальник. Все одно умирать, а сукой не буду.

— Ты неверно реагируешь. Во-первых, Мефистофель этот, как я понимаю, не кореш твой блатной и на него ваши общаковские законы не распространяются. А во-вторых, не обидно тебе, что дружок твой Халилов тебя сдал, ты страдать будешь, а он, как прежде, жизни радоваться.

— Сука!

— Кто сука? Курить хочешь?

— Здоровье берегу.

— Здоровье, Гвоздь, тебе теперь ни к чему. Тебе бы жизнь поберечь.

— А на хрена мне жизнь без здоровья? Вы мне жизнь все равно не сохраните. Поматросите и бросите.

— А вот это ты зря, договоримся.

— Только не надо мне грузить. Знаем мы ваши обещания. От него никуда не спрячешься, этот везде достанет.

— От кого? От Мефистофеля?

— Угу.

— То есть ты его все-таки знаешь?

— Нет.

— Опять двадцать пять! Слушай: ты нам его называешь, никто, кроме меня и вот его, — Грязнов кивнул на Турецкого, — ничего не узнает. Могила. Меня ты знаешь, а его — я знаю, он не продается. Мы берем твоего Мефистофеля и сажаем его на долгие годы вплоть до высшей меры. Причем на тебя никаких даже намеков: Халилов проболтался, мы помудрили, сам Мефистофель где-то прокололся, и тебе в этой цепочке места нет. Веришь?

— Ладно, предположим, дам я вам наводку на Мефистофеля, только как вы это на Халилова вешать будете? У Халилова с ним вообще никаких контактов не было. А кого, кроме меня, в ментовку тягали? Никого. Значит, тут всей вашей логике конец: только я и есть сука.

— Да что ты причитаешь, как баба в токсикозе! Когда мы его возьмем, ему уже не до тебя будет. Он о своем здоровье беспокоиться начнет. Только, чтобы все у нас вышло гладко, рассказывать тебе придется подробно, с мельчайшими деталями и, главное, все, что знаешь.