Ислам и Запад - Бернард Луис

Таковы сугубо предварительные соображения. Предмет по-прежнему требует дальнейшего исследования. Но вернемся к вопросу о том, почему нам стоит и дальше изучать Восток. Почему мы должны, несмотря на критику, а иногда и ругань, упорно изучать чужие цивилизации?

На это тоже есть несколько причин. Одна из них — сугубо практическая: необходимость понимать друг друга ради достижения политических, торговых, дипломатических или просто чисто человеческих целей. В настоящее время общепризнано, что социолог без анализа данных по другим обществам не может должным образом обобщить свои материалы. Это особенно важно в наше время, когда сам словарь обсуждения построен так, чтобы затруднить сравнительный анализ.

Помимо практических м методологических соображений, есть еще культурная, нравственная и интеллектуальная ценность других культур как таковых. Как наши студенты должны что-то знать о классиках западной литературы, так они должны знать кое-что и о незападных классиках, поскольку даже понимание собственной культуры будет искаженным и неполным, если рассматривать его не в глобальном, а только в региональном и локальном контексте. В конце концов западная цивилизация не вышла из пены морской, подобно Афродите. Ее обогатили многие источники, в том числе исламский мир и даже более отдаленные регионы Азии и Африки. Пока мы не различаем многообразия своих корней, наше образование и самосознание порочны и искажены. Взаимозависимость людей в настоящее время, единство человеческой культуры, которое с каждым днем все более и более становится свершившимся фактом несмотря на разделяющие нас политические и прочие различия, настоятельно требуют взаимного изучения. Подчеркну слово «взаимное». Хорошо, чтобы наши студенты изучали «Муаллаку», но хорошо и чтобы арабские студенты изучали «Беовульфа».

В дополнение ко всем культурным и гуманистическим ценностям следует упомянуть и более деликатную проблему, которую, тем не менее, нельзя оставить без внимания. Сделать для незападных народов то, что сами для себя они по разным причинам сделать не могут, — в каком-то смысле долг ученого. Некоторые из этих причин сугубо практические: недостаток средств, хороших библиотек, архивов и прочей научной инфраструктуры. В первые годы издания «Энциклопедии ислама» международный издательский комитет искал авторов по всему миру, в том числе, разумеется, и в арабских странах. При этом снова и снова возникала одна и та же проблема: прекрасный ученый из какого-либо мусульманского города не мог написать статью или испытывал большие трудности при ее написании, поскольку в его распоряжении не было хорошей библиотеки. Легко собрать материал для исследования, живя и работая в Лейдене или Принстоне, или любом другом крупном западном научном центре. В незападном мире очень мало центров со сходными возможностями, и это одна из самых острых проблем тамошней науки.

Но это — не единственная трудность. Существуют и политические сложности, вызванные тем, что во многих, не во всех, незападных странах правят диктаторские режимы, которые справедливо полагают, что независимые исторические исследования для них опасны, и потому предпринимают шаги для установления жесткого контроля над распространением исторических знаний. Было время, когда ученые и писатели коммунистической Восточной Европы полагались на авторов и издателей свободного Запада, которые могли говорить правду об их истории, культуре и их страданиях. Теперь в этих странах уважают и радушно принимают именно тех, кто говорил правду, а не тех, кто отрицал или скрывал ее.

Не следует забывать и об общественном и психологическом давлении. Критический подход к прошлому зачастую расценивается как враждебность. Критику извне считают агрессией, критику изнутри — изменой. От науки ждут признания заслуг и достижений различных культур — весьма справедливое требование, в котором прежде слишком часто отказывали. Беда в том, что сегодня иногда требуют признания не заслуг культуры, но ее совершенства, а это уже трудно назвать разумным.

Многие поколения индийских и египетских выпускников университетов и в дни империи, и позже отправлялись в Англию, чтобы изучать прегрешения британского империализма в Индии и Египте. Они получали стипендии от британского правительства, имели свободный доступ в библиотеки и архивы и писали то, что считали нужным писать. Многое из написанного было оформлено в виде диссертаций, за которые авторы получали от британских университетов ученые степени. Никто не усматривал в этом крамолы и не выдвигал никаких возражений. В свободном обществе принято предоставлять доступ к библиотекам и архивам и свободу выражать свои взгляды, даже если они не совпадают со взглядами правительства, которое вас субсидирует. Если исследовательская работа и ее изложение выполнялись на должном профессиональном уровне, за нее давали докторскую степень. Хотелось бы надеяться, что такой подход возобладает и в других частях света, и кое-где он и в самом деле возобладал, но далеко не везде. Тем не менее появляются некоторые обнадеживающие признаки. На Международном конгрессе по экономической и социальной истории Турции, который принимал Мраморноморский университет, из 135 авторов представленных докладов 80 были иностранцами, в том числе из бывших османских владений в Юго-Восточной Европе, Азии и Северной Африке. Турецкие архивы ныне открыты для добросовестных ученых из зарубежных стран, и многие там уже работают. Остается только надеяться, что примеру Турции последуют другие.

Нравственный и профессиональный долг историков в свободных странах — не уклоняться от сложных вопросов и тем, на которые кое-кто хотел бы наложить табу, не поддаваться добровольной цензуре, но исследовать эти проблемы свободно и честно, без апологетики, без полемики и, разумеется, профессионально. Долг тех, кому дана свобода, — использовать ее ради тех, кто ее лишен. Мы живем в то время, когда для того, чтобы фальсифицировать прошлое и сделать историю орудием пропаганды, предпринимаются гигантские усилия; когда правительства, религиозные движения, политические партии и местнические группы всех мастей деятельно переписывают историю, изображая ее такой, какой им хотелось бы ее видеть и представить своим сторонникам. Все это очень опасно и для них самих, и для всех прочих, как их ни называй, — опасно для нашего общего человечества, ибо тот, кто не хочет смотреть в глаза прошлому, не сумеет понять настоящее и окажется неспособным лицом к лицу встретить будущее.

Часть III

Отклик и отпор ислама

Глава 8

Возвращение ислама

В великом французском эпическом произведении времен войн между христианами и сарацинами в Испании, Chanson de Roland[120], христианский поэт хочет дать своим читателям, точнее слушателям, представление о сарацинской религии. Согласно его видению, сарацины почитали троицу, состоявшую из трех лиц: Мухаммада, основателя их религии, и двух других — дьяволов Аполлина и Терваганта. Нам это кажется комичным, нас забавляет средневековый человек, не способный представить себе религию или что бы то ни было другое иначе, как в привычных образах. Поскольку христианство почитало своего основателя вместе с двумя другими сущностями, сарацины тоже должны были обожествлять своего основателя, он тоже должен был быть одним из троицы, так что для ровного счета к нему добавили двух демонов. В том же духе спецкоры европейских и американских газет описывают гражданскую войну в Ливане как борьбу правых и левых. Как средневековый христианин мог представлять религию только через Троицу, так его современный потомок воспринимает политику исключительно через призму теологии или, как мы сегодня выражаемся, идеологии борьбы левых и правых сил и фракций.

Нежелание понять природу ислама или даже сам факт ислама как независимого, отличного и автономного религиозного феномена сохраняется со Средних веков вплоть до Нового времени. Его можно видеть, к примеру, в принятой для обозначения мусульман номенклатуре. Христианскому миру понадобилось много времени даже на то, чтобы дать им наименование, связанное с религией. Веками и восточные, и западные христиане звали последователей Пророка «сарацинами», словом с неясной этимологией[121], но явно с этническими, а не религиозными коннотациями, поскольку оно не только доисламское, но и дохристианское. На Иберийском полуострове, куда мусульмане пришли из Марокко, их звали маврами; в большинстве стран Европы мусульман звали турками или, дальше на восток, татарами (еще один этноним, расширительно применяемый к исламизированным степным народам, некоторое время господствовавшим над Русью).

Даже когда Европа начала осознавать, что ислам — религиозная, а не этническая общность, она выражала это понимание через серию ложных аналогий, начиная с данных религии и ее адептам наименований — магометанство и магометане. Мусульмане не называют и никогда не называли себя магометанами, ибо Мухаммад в исламе занимает не то же самое место, что Христос в христианстве. Неверное истолкование ислама как зеркала христианства выражалось по-разному: скажем, в отыскании ложного соответствия между мусульманской пятницей и христианским воскресеньем, в именовании Корана мусульманской Библией, в неверных аналогиях между мечетью и церковью, улемами и духовенством и, что имеет более прямое отношение к нашей теме, в навязывании мусульманской истории и институтам западных понятий страны и народа со всем, что с ними связано. Так, в увлекательном Гиббоновом описании деятельности Пророка Мухаммад и его современники оказываются вдохновлены «патриотизмом и любовью к свободе» концепциями, которые в условиях Аравии VII века не кажутся уместными. Столетиями Европа называла земли Османской империи Турцией, чего сами их обитатели не делали до окончательной победы в их обществе европейских идей с образованием в 1923 году Турецкой Республики.