Анжелика. Королевские празднества - Анн Голон

Приехав из Сен-Жан-де-Люза к берегу Бидассоа, король Людовик XIV тотчас взлетел в седло гнедого скакуна и галопом помчался к друзьям. Он решил с их помощью устроить маленькое представление, но не давать повода кардиналу и королеве-матери читать ему нравоучения. Де Креки должен был обратиться к Мазарини с просьбой разрешить задуманное и убедить его высокопреосвященство позволить Людовику действовать по своему усмотрению. Если кардинала удастся уговорить, тот сумеет задобрить дона Луиса де Аро, своего дипломатического коллегу, и министров. Тогда смелая затея может оказаться удачной.

Месье, его брат, тоже был предупрежден и уже находился на месте.

Вот так и выигрывают сражения!..

Де Креки отправился на задание, словно взрывчаткой начиненный убедительнейшими аргументами и готовый взорвать бастионы противника.

Из Фонтарабии прибыли королевские габары.

Испанский монарх сошел на берег.

Он и инфанта прошли по портику из шести арок, украшенных гербовыми щитами, в крытую галерею с витражами, ведущую в первый зал.

Тщательно заботясь о том, чтобы не выйти за пределы испанской территории, Филипп IV прошел в общий зал для ведения переговоров, который пересекала пограничная линия между Францией и Испанией, отмеченная кромками ковров.

И вот наконец-то здесь, во временном дворце, где вершились судьбы двух держав, да и всей Европы, посередине маленькой, никому не известной реки, во временном дворце, в зале, украшенном гобеленами, картинами и прочими предметами искусства, встретились брат и сестра, не видевшиеся сорок пять лет. Сейчас их разделяла только пограничная линия — кромка персидского и турецкого ковров.

Король Испании держался скованно, так как привык нести бремя строгого придворного церемониала, не дозволяющего проявление чувств в присутствии подданных.

Филипп IV лишь склонил голову к королеве, почти коснувшись ее волос, но когда она протянула руки, чтобы обнять брата, отпрянул так далеко, что сестра не смогла до него дотянуться. «Однако это не было проявлением холодности или равнодушия, — рассказывали те, кто наблюдал встречу, — слезы радости наполняли их глаза. Но суровые правила испанского этикета требовали от каждого, и от Его Католического Величества более других, умения владеть собой».

Инфанта упала на колени и хотела поцеловать тетушке руку, но Анна Австрийская удержала ее и, подняв племянницу с колен, прижала к груди с почти материнской нежностью, видя в юной супруге сына исполнение всех своих самых смелых надежд.

Министры понимали, что случившаяся встреча, несмотря на официальную и торжественную обстановку, очень важна для королевских особ. Им было крайне необходимо увидеться и побеседовать без посторонних в атмосфере непринужденности и радушия.

Дон Луис де Аро принес стул своему королю, а графиня де Флекс, придворная дама Анны Австрийской, своей госпоже. Брат и сестра сели друг напротив друга у пограничной линии зала переговоров. Главная камер-дама испанской королевы графиня де Приего распорядилась, чтобы молодой королеве, ее госпоже, принесли карро, и Мария-Терезия села рядом с отцом. Младший брат короля, Филипп, опустился на табурет подле матери.

И вот, собравшись вместе, они начали беседу. Королева говорила о войне, которая долгие годы заставляла их жить по своим правилам, опутав судьбы близких людей дьявольской сетью взаимной вражды. Анна Австрийская сетовала на ее длительность, и тогда Филипп IV промолвил:

— Увы! Мадам, это дело рук дьявола.

Королева страстно желала стереть все тени, которые омрачали их с братом привязанность друг к другу, и поэтому сказала:

— Надеюсь, Ваше Величество простит меня за то, что я была слишком француженкой. Но это мой долг перед сыном и Францией.

— Я ценю это в вас, — отвечал ей Филипп IV, — королева, моя жена, поступала так же и, будучи француженкой, думала только о благе моих королевств.

Он говорил о своей первой жене, дочери Генриха IV, память которой чтила вся Испания.

Затем брат с сестрой предались воспоминаниям об их брате, кардинале-инфанте Фердинанде, которого уже не было в живых. Он долгое время воевал во Фландрии против французов, пока в Брюсселе его жизнь не унесла трехдневная лихорадка.

Но тут Мазарини и дон Луис Аро почтительно приблизились к Их Величествам и доложили, что некий иностранный дворянин просит позволения войти.

Король Испании дал свое согласие, дверь отворили, и на пороге появился красивый молодой человек в роскошном, шитом золотом и серебром наряде и шляпе с великолепным плюмажем, украшенной зелеными лентами.

Королева Анна покраснела, узнав в «иностранном дворянине» сына, а молодая королева побледнела, без труда догадавшись, что видит собственного супруга, который был весьма хорошо сложен и превосходил ростом обоих министров.

Спустя мгновение «дворянин» удалился и дверь закрылась.

Испанский хроникер отмечает, что сорок пять лет жизни в стране, славившейся искусством ведения светской беседы, не прошли для Анны Австрийской даром, наделив ее всеми необходимыми навыками, чтобы сейчас ловко подхватить нить разговора, оборванную разыгранным спектаклем, сколь же неприличным, столь и смелым. Королева с удовольствием узнавала знакомые с детства тонкости испанского этикета, но, благодаря годам, прожитым во Франции, сейчас считала нужным немного смягчить их дружелюбием и снисходительностью. Анна Австрийская взглянула на брата, более бледного и неподвижного, чем когда-либо, и с улыбкой спросила, позволяет ли он дочери высказать свое мнение о недавнем посетителе. На что Филипп IV, не любивший, когда его к чему-то принуждали — да и кто бы осмелился, — резко ответил:

— Нет! По крайней мере, пока она не переступит порог этой двери!

Так он всех поставил на место. Пока его дочь, будь она хоть трижды королевой Франции, подчиняется ему, а не мужу, она обязана соблюдать испанский этикет. Приличия запрещают ей высказывать мнение о человеке, который, не имея на то права и не представившись, вошел к ней, и который не существовал для нее, пока она с разрешения отца не переступила границу Испании.

Но тут герцог Орлеанский, брат короля, уже не в первый раз сгладил неловкость. Он склонился к инфанте, которая сначала побледнела, затем покраснела, и спросил у нее с лукавой улыбкой:

— Сестра моя, как вам нравится эта дверь?

Мгновенно угадав истинный смысл вопроса, она с улыбкой ответила:

— Мне она кажется красивой и доброй.

Радость и оживление, которые она испытала при виде того, кто стал ей мужем, окрылили ее и придали смелости.