Царская Русь - Дмитрий Иванович Иловайский

этих имений к суду для доказательства своих прав или за неуплату четвертой части, вообще жалобы на земские неустройства и всякие неправды. «Какая польза сочинять столько конституций? — говорят некоторые послы. — Ведь ни одна из них не исполняется. Воевода не исполняет своей обязанности, старосты тоже, купцы тоже; пошлины (отмененные) продолжают существовать; дерут, грабят; ни в чем нет успеха». «У иностранцев сделалось ходячей пословицей, что поляки страдают сеймовой болезнью. Только пьяным людям свойственно так долго и неразумно делать дела, как делаем мы».

5 апреля во вторник на сейм явилось посольство от литовского сената. Чтобы выслушать его речь, позвали польских послов в сенаторскую палату. Король, показывая вид неудовольствия на литвинов, отказался прибыть на заседание. Тут представителями от Литвы были жмудский староста Ходкович, кастеля витебский Пац, подканцлер Волович, крайчий Радивил и подчаший Кишка.

Посольство справлял Ходкович, который «по тетрадке» прочел длинную речь от имени своих товарищей, литовских сенаторов. Последние, узнав о королевских универсалах, отторгающих от Литвы Волынь и Подлесье, поручили означенным лицам ходатайствовать перед королем об отмене сих универсалов и объяснить сейму свое поведение, т. е. свой внезапный отъезд из Люблина. Из этих объяснений оказывалось, будто литовцы согласились прибыть на сейм для заключения унии потому, что им было обещано совершить ее на основаниях «братской любви» при сохранении их привилегий. В таком смысле литовские послы получили инструкции от своих избирателей. Восемь недель литвины прожили в Люблине и вели переговоры; убедясь, что дело унии поставлено на иных основаниях, они не могли согласиться на нее, не имея на то полномочий от своей братии, а потому решили отложить это дело до другого сейма и разъехаться, но не тайком, а предварив о том его королевское величество. Уезжая, они оставили некоторых литовских сановников, именно подканцлера (Воловича) и подскарбия (Нарушевича), для своих сношений с польским сенатом. С удивлением услыхали литовцы об отторжении от них Волыни и Подлесья, относительно принадлежности которых к Литве никогда прежде не было ни, малейшего сомнения, и принадлежность эту все государи подтверждали присягой, вступая на престол, в том числе и настоящий король. Литовцы умоляют отменить такую несправедливость. А по делу унии они просят не настаивать на немедленном ее решении, но созвать новый сейм, на который литовские послы могли бы приехать, снабженные надлежащими для того полномочиями.

Польские сенаторы не дали на эту речь пока никакого ответа и попросили прислать с нее письменную копию. После того несколько дней между поляками, особенно в посольской избе, шли горячие прения о том, какой ответ дать на просьбу литовцев, т. е. на просьбу об отсрочке унии до другого сейма, так как присоединение Волыни и Подлесья к короне было поставлено вне спора. Часть послов согласна была на отсрочку и не желала ожидать в Люблине возвращения литовцев. Побуждение, которое ими при сем руководило, было экономического свойства: эти послы, в виду возникших препятствий, т. е. упорства литвинов, полагали, что уния не состоится, а вместе с тем рушится и уплата четвертой части со столовых королевских имений, назначенной на войско, ибо эта уплата связана была с делом унии, так как ее следовало поддержать военной силой. Но такие эгоистические расчеты владельцев столовых имений встретили сильный отпор со стороны большинства, которое решило три недели ожидать возвращения литвинов, не позволять им собирать сеймики для получения новых полномочий и вообще в течение настоящего сейма во что бы то ни стало добиться окончательной унии.

Любопытно, что самыми усердными поборниками сего решения явились послы от Подлесского воеводства, вновь присоединенного от Литвы к короне. Говоривший от имени сего воеводства хорунжий Дрогицкий сказал, между прочим, следующее: «Мы не сомневаемся, что вы поможете нам снять с себя литовскую неволю, потому что мы добровольно присоединились к вам ради польских вольностей; да и волынцы скорее склонятся к тому же, когда услышат, что мы получили свободу. Что же касается до того, чтобы литовцам созывать сеймики, то эти сеймики там отбываются иначе, чем у вас, господа. Там приезжают на сеймик только воевода, староста да хорунжий; напишут, что им вздумается, и пошлют к земянину на дом, чтобы подписать. Если он не подпишет, то они отдуют его палками. Поэтому не понимаю, какая там могла бы быть надобность в сеймиках? Там шляхта не участвует ни в каких совещаниях; там сенаторы делают что хотят. Если вы назначите им сеймики, то разве для того, чтобы протянуть им время, и они там еще напишут, что дают послам ограниченную власть, чего без сеймиков не сделали бы; а вы, господа, будете здесь даром жить». «Ради Бога, не дайте им обмануть вас».

К этой эпохе Люблинского сейма относится замечательный судебный эпизод. Обыкновенно рядом с обсуждением общегосударственных дел на вальных сеймах король творил разбирательство и суд по важнейшим и уголовным процессам. 16 апреля в субботу Сигизмундт Август разбирал дело между жмудским старостой Ходковичем и виленским воеводичем Глебовичем. Этот Глебович, еще очень молодой человек при взятии Полоцка московскими войсками попал в плен. Находясь в заключении, он вступил в договор с царем Иваном и получил свободу, присягнув на следующих условиях: служить (собственно «радеть») в своей земле московскому государю; склонять некоторых литовских сановников, в том числе жмудского старосту, к таковой же службе; постараться примирить короля с царем на основании уступки последнему Полоцкого уезда и всей Ливонии; по смерти короля убеждать литвинов выбрать своим государем Ивана или его сына с обещанием не нарушать их вольностей, судов и границ и т. д. А за его освобождение должны быть освобождены два московских знатных пленника. Теперь Ходкович торжественно обвинял Глебовича в государственной измене, ссылаясь на приведенные пункты заключенного с московским царем договора и на переданные им письма от царя к нему (т. е. Ходковичу) и другим сенаторам. Глебович оправдывал свое поведение тем, что он все это сделал притворно, чтобы избавиться от тяжкого плена и предупредить короля о кознях неприятеля, что, по возвращении в отечество, он немедленно объявил обо всем его величеству что король принял его милостиво, отпустил за него двух московских пленников, приказал передать сенаторам московские письма и написать ответ царю, и дал Глебовичу оправдательный декрет. Однако Ходкович не хотел принимать этих оправданий и продолжал обвинять Глебовича, так как последний решился дать царю присягу. Если он присягнул искренно, то он изменил, а если притворно, то он бесчестный человек. Отсюда между Ходковичем и Глебовичем возникла перебранка. Последний готов был выйти на поединок, но Ходкович не хотел принять поединка, пока противник не будет очищен от бесчестья.