Мы носим лица людей - Тори Ру

жизни вторую щеку и встану снова, но уже сама, ведь помочь подняться с колен мне больше некому.

Пока же я бесцельно брожу по все еще летним усталым улицам, вечерами сижу в пыльной детской и часами разглядываю в маленьком теплом зеркальце свои глаза, так похожие на другие, дарившие мне любовь и свет… И, потихоньку собирая чемоданы, которые сопроводят меня в безумную грязную столицу, где поезд метро с шумом и ветром увезет нас в глубины ада, дожидаюсь часа, когда в этом доме меня не станет.

* * *

Очередное утро из вереницы ему подобных бледнеет за окнами, я сижу за мраморной стойкой в столовой и глотаю кислый водянистый апельсиновый сок. Настя серой тенью пролетает в ванную, где ее, судя по раздавшимся звукам, снова нещадно рвет. Ее рвет круглые сутки. Внутри меня, несмотря ни на что, оживает сострадание – изза тяжело протекающей беременности моя новая мамочка уже два раза попадала в больницу. Но моему папе все равно, потому что он внезапно ушел в алкогольный штопор по случаю дня рождения мамочки прежней…

На этот раз его запой действительно серьезен и тяжел – впервые на моей памяти отец забил на работу и молча болтается по дому, сражая его обитателей густым перегаром, а со всеми делами разбирается вездесущий дядя Миша.

– Я к маме! – бросаю, проходя мимо отца, но он, выдыхая в воздух пары коньяка, неловко оборачивается и тяжело опускает на мое плечо руку.

– Даш, я сказать хотел… – покачиваясь, невнятно бормочет он. – Ты уезжаешь не потому, что это нужно мне или Насте. Лучше так будет не нам, а тебе! Когда поумнеешь, еще спасибо скажешь…

Хочется кричать, пока силы не покинут бренное тело, пока хрип не пройдется наждаком по глотке, но я лишь спокойно возражаю:

– Я уезжаю из-за того, что вы, дорогие взрослые, так и не смогли разобраться в клубке ваших противоречий. Мы с Максом всегда были для вас лишь досадным напоминанием о ваших ошибках. Вам, взрослым, достигшим в этой жизни всего, знающим лучше всех, как правильно… жалким, загнавшим себя в задницу недолюдям мы, неразумные глупые дети, показали, как должно быть!.. – Я повожу плечом, сбрасываю руку отца, и она повисает беспомощной плетью. – Скоро моя последняя неделя в этом доме закончится, а я не чувствую никаких сожалений, папа! И никого из вас, кроме Макса, в своем сердце в новую жизнь не возьму! Живи с этим. Живи…

Я отворачиваюсь, выхожу из гостиной, и меня провожает до двери только звенящая тишина.

* * *

Пару часов ползаю на четвереньках – пропалываю траву на могиле мамы, выбрасываю старые выцветшие искусственные цветы и буравлю землю между плитами проволочными стеблями новых… Наконец вытираю джинсовым подолом сарафана ее пыльное лицо, устало приземляюсь на лавочку и улыбаюсь.

– С днем рождения… а я одна сегодня, как видишь… – Губы дрожат. – Макс больше не придет. И я больше не приду к тебе, потому что уезжаю.

Пейзажи размываются, по щекам теплыми бороздами пробегают первые за утро слезы.

– Мне сейчас тошно, ма, мне кажется, что я, зажмурившись и задыхаясь от ужаса, стою на краю огромного нового мира. Если бы мы с Максом стояли на этом краю вдвоем – рука в руке, я бы задыхалась от восторга… я никак не могу избавиться от мыслей о нем. Надеюсь, что хоть у него получилось… – Шмыгаю носом и вытираю его грязной рукой. – Зато я знаю, кого буду любить всю жизнь. Я знаю, каким человеком я буду и каким не стану ни за что и никогда.

* * *

За коваными воротами я на бегу запрыгиваю в заднюю дверь отходящего от остановки пригородного автобуса – мне нужно оказаться в цивилизации, побродить среди толпы и помучить зрение в глупых бесцельных поисках несуществующего выхода. Просто погулять напоследок дорожками, которыми летали наши синие кеды, вновь вдохнуть нервный суетливый воздух города, в котором живут самые лучшие люди на свете…

– Эй! – громким шепотом окликает меня кто-то с соседнего сиденья и бесцеремонно ловит за подол сарафана. – Даша! Сто лет не виделись!

Растерянно оглядываюсь и вижу зеленую шапочку, синие кеды и клетчатый рюкзак на худом плече, по широкой лямке которого разметались длинные русые волосы.

– Лена… Привет! – неуверенно начинаю я, она отодвигается к окну и шлепает ладошкой по освободившемуся рядом с ней месту.

Знакомое лицо озаряет широкая улыбка.

– Хочешь спросить, почему я в таком виде? – смеется Лена. – А ты почему в таком?

Глава 49

– Блондинка, Ice blonde, легенда! – Лена с любопытством сощуривается; за окном фоном пролетают солнечные поля и перелески. – Сначала я поверить не могла, что это на самом деле ты, но потом вспомнила обожаемый всеми девочками стервозный паблик, который ты вела под этим ником, и сомнений не осталось!

Она хитро меня разглядывает, будто видит насквозь, и ее взгляд живо воскрешает в памяти расправу за гаражами и приятное онемение моих кулаков… Я чувствую себя кисло и неуютно, и предпочла бы прямо сейчас от вины и стыда провалиться в люк в полу автобуса.

Не понимаю, о чем она: неужто один из моих ударов был роковым, и Лена сошла с ума? Или это я сошла с ума и очутилась в странном перевернутом нелогичном мире, где все по какой-то неведомой причине знают о том, чем я занималась этим летом? Я озадаченно взираю на когдато свою лучшую подругу, и она, спохватившись, расстегивает рюкзак и углубляется в него в поисках чего-то важного.

Наконец Лена извлекает из темных глубин смартфон в чехле с сердечками, пару секунд колдует над ярким экраном, сует его в мои руки, и я вижу то, к чему боялась возвращаться почти два месяца.

Знакомая страничка «Мы носим лица людей» изменилась – теперь тут больше пятисот тысяч подписчиков, тысячи комментариев, сотни фоток и видео.

«Недо-гранж-анархо-пост-панк бэнд «МНЛЛ»: главная творческая единица – Слава Blackbird[10] Дроздов, на подтанцовке: Ли, Кома и Ротен. Существуем как сетевой проект, но иногда даем живые концерты – внимательно следите за инфой, – читаю я закрепленную сверху