Мы носим лица людей - Тори Ру

запись. – Организованное преступное сообщество, общественное движение и тоталитарная секта в одном флаконе (шутка). Если ты чувствуешь себя никому не нужным ушлепком, если ты не видишь ни в чем смысла и тебя все достали, докажи уродскому миру, что ты можешь его изменить».

Под правилами группы указаны реквизиты счетов детских домов и фондов, собирающих деньги для онкобольных и детей с врожденными пороками развития…

С главной фотографии на меня смотрят четыре стремные улыбающиеся рожи в непонятных шапочках, и еще с одной – моя надменная и недовольная физиономия, пойманная когда-то врасплох видавшим виды смартфоном Макса в антураже бабушкиной кухни…

«Ice blonde – наш израненный солдат. Ее вклад в общее дело бесценен», – за черными печатными буковками угадывается рука Макса, набравшего эту фразу на залитой чем-то мерзким клавиатуре в светлой маленькой комнате старого дома, где мы месяц были друг для друга целым миром. В груди взвивается и переворачивается сердце.

– Как ты умудрилась к ним примазаться, Даш? – В серых глазах Лены искрится чистая фанатская любовь на грани помешательства. – Знаешь, мы с мамой недавно были в Питере, так и там встречаются люди, которые ходят в почти таких же кедах и шапочках. Говорят, ячейки «МНЛЛ» есть уже во многих городах страны: ребята и там помогают сиротам, больным, старикам…

Я тупо пялюсь на давно потухший экран смартфона, усваиваю информацию, и потные пальцы оставляют на корпусе мокрые следы.

Только Максу было под силу за неполных два месяца развернуть такую движуху. Мой вклад в их дело бесценен в прямом и переносном смысле, потому что всю свою боль от моего предательства Макс направил на благо людям. А я… всего лишь глупая девочка, которую притянуло к нему бешеной гравитацией и которой выпала эксклюзивная возможность погреться в лучах его тепла…

– Да-а-аша! Ты чего? – Лена жестом из давно забытого детства легонько дергает меня за волосы: я и забыла о том, что в порыве любопытства она становится невыносимой. – Так как ты туда попала?

– Один из них – мой двоюродный брат, вот и все! Кома – сын маминой сестры, но до этого лета мы не общались. Как видишь, и здесь без семейных связей не обошлось!.. – отшучиваюсь я, возвращая Лене смартфон.

– Ну ни фига себе! Повезло… – выдыхает она; автобус, пыхтя и переводя дух, плавно подходит к остановке, и Лена вскакивает с кресла и напролом лезет к выходу: – Я выхожу! Кстати, ты куда сейчас? Го со мной! Как гласит лозунг: нас ждут великие дела!

Последняя фраза – любимая присказка Макса, вдохновившая когда-то и меня на подвиги, – снова выворачивает душу наизнанку: я вскакиваю и на ослабших ногах бегу за Леной к средней двери.

* * *

Мы идем в огромный, сияющий стеклом и пластиком гипермаркет – один шаг долговязой Лены, как всегда, равен двум моим. Внутри она сразу направляется к стеллажам с кошачьим кормом, хватает здоровенный пакет и тащит его к скучающей на кассе нимфе в красном жилете.

Еще полдня мы шаримся под старыми замшелыми елями Центрального парка культуры и отдыха, где кормим парковых кошек – они шипят и разбегаются, враждебно озираясь, чем выводят меня из себя.

– Неужели это тоже чье-то поручение? – запыхавшись, я выпрямляюсь и заправляю за уши взлохмаченные волосы, но Лена только усмехается.

– Это моя собственная инициатива. Жалко животных. Я отлавливаю их, лечу, отвожу на стерилизацию, подыскиваю хозяев или в самом крайнем случае выпускаю обратно… – Лена сворачивает пакет с остатками корма, запихивает его в рюкзак и утрамбовывает сверху кулаком. – Но даже так у них появляется больше шансов на выживание, а популяция не растет.

С давних, почти забытых, но таких живых и близких времен детства, когда мы с этой задумчивой доброй девочкой были неразлейвода, она всегда и всех жалела. Когда я, мелкая и неуклюжая, падала и сдирала коленки и ладошки, Лена старательно дула на раны, и они на самом деле переставали болеть.

* * *

Мы еще долго бродим по главной площади города, разглядывая розовые облака и бледную луну, памятники, фонтаны и елки, а вокруг вдыхают вечерний воздух счастливые парочки и шумные группки молодежи, облепившие лавочки. Мы болтаем обо всем на свете, будто на пару часов вернулось наше детство, будто разделивших нас событий и лет никогда не было, и я бы, пожалуй, все отдала, чтобы их действительно не было…

В свете фонарей трепещут призрачно-зеленые листья, сквозь их шум ветер приносит обрывки чужих голосов, запах гари и яблок – август скоро навсегда попрощается с этим городом.

Находим свободную лавочку в зарослях хмеля и, побросав рюкзаки, располагаемся прямо на ее спинке.

– В последнее время жизнь моя была дерьмовой… – Лена вытягивает длинные ноги в синих конверсах и машинально проходится ладонями по пыльным джинсам. – Друзей не осталось, Стас, который мне давно нравился, предложил было встречаться, но быстро послал и стал подкатывать к Оле. После того как вы меня… не важно. Я долго отказывалась ходить в школу и была на грани того, чтобы что-нибудь с собой сделать… Мама очень переживала…

Лена отворачивается, а ее тонкие пальцы крепко сжимают окрашенные доски скамейки. Стараясь не слишком задерживать на ней виноватый взгляд, я все же примечаю еле заметную горбинку на точеной переносице – вечное напоминание о моем кулаке. Тут же отвожу глаза, беспомощно вглядываюсь в таинственную черноту за кругом света и часто моргаю.

Это душное умирающее лето вырвало меня из пустоты и оцепенения, вернуло к жизни, вернуло мне когда-то потерянных близких или потерянную память о них… и заставило о многом пожалеть и во многом раскаяться.

– Хотелось выть, Дарин, честно. – Моя лучшая подруга снова обращает ко мне свое лицо. – Как-то я пыталась найти твой паблик, чтобы узнать, что там у тебя нового, но набрела на другой… Послушала пару песен, подивилась голосу их вокалиста, прочитала про то, что они делают… и меня зацепило. Делать добро вопреки всему, изменить мир к лучшему, вместо того чтобы тупо сгинуть в нем – в этом я… нашла смысл? Да, именно так.

Я молчу. Я слишком хорошо понимаю все то, о чем Лена сейчас говорит.

– Думаешь, что я стала просто отбитым фриком, так? – Она пихает